Падение в бездну
Шрифт:
— Для меня они никогда не будут выглядеть ужасно.
Жюмель говорила мягко и спокойно, но в глазах у нее блестели слезы. Вежливо отстранив Шевиньи, она повела мужа в гостиную.
— Иди, тебе надо присесть. У нас гость, но я сразу же его отошлю.
— Гость? Случайно, не принц Рудольф Габсбургский? Я составил ему гороскоп, но он счел цену слишком высокой.
— Нет, какой-то молодой француз. Он говорит, что ты дружил с его отцом и что у него для тебя много известий.
— Тогда отдохну потом. Надо с ним увидеться.
В гостиной и вправду какой-то молодой человек разглядывал золотой кубок на потухшем камине. Его лицо поразило Мишеля,
— Как занятно. Я с вами не знаком, но ваше лицо кого-то мне напоминает, не могу только вспомнить кого.
Юноша улыбнулся и откинул со лба черные, цвета воронова крыла, волосы. Блестящие темные глаза, четкий профиль, орлиный нос…
— Меня зовут Жозеф Жюст Скалигер, — сказал он. — Вы знали меня совсем маленьким.
— Скалигер! — радостно воскликнул Мишель. — Это сын Жюля-Сезара Скалигера, величайшего эрудита, с которым я был знаком в Агене! Возможно, самого образованного человека своего времени! — обратился он к Шевиньи и к Жюмель, которая остановилась в дверях.
Шевиньи покачал головой.
— Не может быть. Уже тогда самым образованным человеком были вы.
Мишель не обратил на него внимания.
— Жюмель, вели принести вина «Де Кро» для всех! А мне большой кубок для торжественных случаев!
— Смотри, Мишель, — урезонила его жена, — ты снова начал много пить.
— Но сегодня особенный день. Давай, давай, открой две бутылки… А лучше три. Это легкое вино, оно очищает кровь. А я сяду, чтобы сполна насладиться моментом.
На самом деле его просто не держали ноги. Он тяжело опустился на диван, усадил Скалигера рядом с собой, а Шевиньи указал на кресло. Потом взял юношу за руки.
— Как вы на него похожи! А знаете ли вы, что я любил вашего отца, как сын? Он был великий писатель, великий знаток трав, великий астролог. Он был велик во всем.
— О, конечно, — ответил юноша. — По правде говоря, он был еще и худшим из отцов. Но его доктрина неоспорима.
Мишель посмотрел на него с удивлением.
— Не знаю, как он вел себя с вами, но его отношение ко мне было безупречным. У меня не было более преданного друга.
— Не сомневаюсь. Он любил вас восторженной любовью. Однако, разбирая его бумаги, я нашел несколько эпиграмм на вас, но это он отводил душу под влиянием момента. Они никогда не публиковались, может, еще и потому, что не нашлось достойного типографа.
Последняя шутка окончательно поборола всеобщее смущение. Тут вошла Жюмель, неся на подносе два хрустальных бокала и большой кубок, оправленный в золото и серебро. За ней Кристина внесла на другом подносе три запыленные бутылки, уже заботливо открытые. По случаю чумы на подносе лежали дольки чеснока, веточки розмарина и пакетики пахучих трав.
Мишель налил вина Скалигеру и Шевиньи и до краев наполнил свой кубок. Он часто напивался, хотя и понимал, насколько это неприятно Жюмель. Но в иные моменты это был единственный способ побороть острую боль в суставах, которая доходила до пальцев. Не говоря уже о том, что ему хотелось забыть о преследующих его повторяющихся кошмарах, и о том, что отношения с женой неуклонно ухудшаются.
— Чем вы занимаетесь? — спросил он у Скалигера, когда Жюмель и Кристина вышли.
— Я был студентом в Париже, но из-за религиозных конфликтов закрыли многие курсы. Сейчас мне удалось найти должность воспитателя в доме дворянина Луи Шастенье де ла Рош-Розе. Интересный человек, хотя коварен и лжив. Параллельно изучаю еврейский язык под руководством доктора Гийома Постеля.
— Гийом
— Он тоже о вас вспоминал. Это благодаря его заботам я приехал сюда, вопреки чуме. Он велел вам кое-что передать. — Скалигер посмотрел на Шевиньи, который усиленно нюхал веточку розмарина, и прибавил: — Очень конфиденциально.
Мишель поднял руку.
— Господин Шевиньи — мой личный секретарь. Можете спокойно говорить в его присутствии.
Он заметил, что уже осушил кубок, и налил себе еще, надеясь что моча начнет отходить. Но надеялся он напрасно.
— Ваш секретарь? Ясно. Вижу также, что он иностранец, потому что у него такой вид, словно он ничего не понимает.
Шевиньи завозился в кресле, но Скалигер не обратил на него внимания.
— Доктор Постель прочел все ваши «Пророчества», но в особенности его поразили альманахи предсказаний. Вы за год предвидели все, что должно произойти, от климата до политики. На январь этого года вы предсказали дожди, снега и болезни, на март дожди, наводнения и чуму, что мы и наблюдали, а на апрель распространение чумы и всяческих смертельных болезней. Остается просто рот разинуть.
— Доктор Нострадамус все знает наперед, — заключил Шевиньи.
— Глядите-ка, вы, оказывается, говорите на нашем языке, — заметил Скалигер, искренне изумившись, и повернулся к Мишелю: — Из всех ваших предсказаний Гийома Постеля особенно поразило одно. Оно относится к нынешнему месяцу, к августу.
Он порылся в карманах поношенного камзола и вытащил наконец бумажку. Развернув, он прочел:
Point ne sera le grain `a suffisance.La mort s'approche `a neiger plus que blanc.Sterilit'e, grain pourri, d'eau bondance,Le grand bless'e, plusieurs de mort de flanc.Больше не будет вдоволь хлеба.Придет смерть и осыплет снегом, белее белого.Бесплодие, сгнившее зерно, избыток воды,Великий ранен, рядом много мертвых [41] .41
Перевод О. Егоровой.
Мишель почувствовал, что бледнеет. Он судорожно осушил кубок и снова его наполнил. В ушах звучал шепот умирающего Пентадиуса. Он выпил еще и только после этого смог выговорить:
— Что же так удивило Постеля? То, что предсказание оправдалось?
— Не только. Ясно, что в трех из четырех строк вы описываете настоящие события: нехватку хлеба, истощение почвы, болезни зерновых, нехватку воды. Не знаю, кого вы имеете в виду, когда пишете о раненом великом человеке и окружающих его мертвецах…
— Доктор Нострадамус плохо себя чувствует, — пояснил Шевиньи, — и весь Салон, как видите, превратился в кладбище.
— Но Постеля больше всего поразила последняя фраза: La mort s'approche a neiger plus que blanc. Кажется, он прекрасно понял ее значение. К ней и относится известие, которое мне поручено вам передать.
У Мишеля закружилась голова, и он не мог понять, от вина или от волнения. Он снова выпил кубок до дна.
— Говорите, — сказал он глухо и, заметив, что бутылка опустела, потянулся ко второй.