Падение «Вавилона»
Шрифт:
— В принципе ваша национальность меня не волнует. Если вы — Генри, так тому и быть. Мне платят за ваше обучение, и единственное, что я от вас потребую, — прилежания. Вы умеете стрелять, молодой человек?
— Из пистолета, из «калашникова»… — пожал я плечами.
— По какой системе?
— То есть? — не понял я. — Стреляю, и все. Крюк веду плавно, не дергаю…
Старичок, поежившись, взглянул на меня, как на придурка. Выдержав паузу, спросил:
— И где же вас учили… так сказать… стрелять? Случайно, не в каких-нибудь конвойных частях эмгебе?
Вот старый хрен!
— Я чувствую, — проговорил я вдумчиво, — что моя система называется «дупель-пусто». И мне необходимо для общего развития ознакомиться с вашей.
3.
Старичок Курт был очень непростой штучкой. Порой у меня создавалось впечатление, что он в своем боевом наверняка прошлом потрудился на все разведки и контрразведки мира. Судя по крайней мере по кратким и емким его замечаниям о методах работы не только ЦРУ, КГБ, английских МИ-6 и МИ-5, но и абвера, гестапо, а также румынской сигуранцы и французской сюрте-женераль.
Курт обучал меня некоторым шпионским наукам, должным, по мнению, видимо, Олега, пригодиться мне в дальнейшем: проведению слежки и отрыве от нее; мероприятиям самопроверки; психологии; языку непроизвольных жестов; выходу на связные тайники и грамотному отходу от них; приемам адаптации в различных социальных сферах…
Данные занятия, рассчитанные на год, носили характер теоретический, а что же касается прикладных уроков, то они в основном посвящались владению разнотипными взрывчатыми веществами, замешать кои, оказывается, было можно даже из стирального порошка, а также огнестрельным оружием, на котором Курт был просто-таки свихнут, имея в своем доме целый арсенал различных винтовок, автоматов и револьверов.
В подземелье особняка располагался любовно оборудованный тир, но, кроме того, мы выезжали и на полевые стрельбы на глухое ранчо, принадлежавшее моему учителю.
Только после общения с Куртом я понял, что подобрать себе личное оружие — задача аналогичная обретению верной, любящей жены или же преданной любовницы.
В первый же день нашего знакомства мы спустились в подвал, и Курт, открыв сейф с оружием, некоторое время раздумывал, прежде чем достать оттуда кейс из черной пластмассы.
Затем, положив кейс на стойку, раскрыл его, пробормотав:
— По-моему, как раз для тебя… И весу твоему соответствует, и складу характера, думаю…
В углублении кейса на красном бархате лежал массивный хромированный пистолет странной конструкции с непонятной по своему назначению втулкой у основания ствола.
— Сорок пятый калибр, «магнум» «Wildey» с газовым регулятором, — пояснил Курт. — Очень серьезная машинка. Со сменными стволами от пяти до десяти дюймов длиной в зависимости от поставленной задачи. С планкой для установки оптики. Это бульдозер… Вернее, танк.
— А регулятор зачем?
— Для стрельбы в трех режимах: автоматическом, полуавтоматическом и одиночноми выстрелами, без выброса гильзы из ствола.
Он заправил в обойму патрон величиною в половину моего указательного пальца с плоской головкой пули и передернул затвор. Протянул мне наушники, кивнув
— Ну-ка попробуй…
Я прицелился и плавно нажал спуск.
Выстрела не услышал, но у меня создалось впечатление, будто из рук моих в цель упруго ушла баллистическая межконтинентальная ракета…
Я снял наушники, услышав краткий, неприязненный комментарий:
— Очень, очень плохо.
— Будем учиться, — сказал я.
Путем долгих проб Курт избрал два наиболее подходящих мне вида оружия: девятимиллиметровый «глок» оперативного, как он выразился, ношения и «Wildey-456», незаменимый в спецоперациях и способный своей ударной силой отбросить на несколько метров бойца в тяжелом бронежилете.
Занятия, начавшиеся в первый же день моего прибытия в Пенсильванию, проходили с шести утра до позднего вечера с перерывом на обед, который нам готовила румяная старушка Эльза, и послеобеденным моционом в сопровождении пса, отменно выдрессированного по специальности собаки-телохранителя. Моцион также посвящался какой-нибудь лекции — к примеру, каким образом отбиваться от караульных псов и проникать на охраняемые ими территории.
После занятий я отбывал в ближайший мотель, где коротал ночь.
Какие-либо развлечения исключались: в данной местности проживали выходцы из Германии и Голландии, потомки первых переселенцев, сектанты, до сих пор неукоснительно соблюдавшие обычаи предков. Многие носили средневековые одежды, пахали землю на лошадях, ездили на кибитках, не пользуясь ни автомобилями, ни электричеством и считая достижения современности порождением дьявольского умысла, что, вероятно, и соответствовало, по большому счету, истине…
В регионе существовал запрет на продажу алкоголя, и даже пиво можно было отведать исключительно в барах. Селяне жили замкнуто, никого в свою компанию не допуская, и мое вечернее одиночество скрашивал исключительно телевизор.
Порой я навещал раскрепощенный от религиозных условностей городишко Ланкастер, располагавшийся неподалеку, но единственным его отличием от скучного американского села являли собой несколько пабов с малочисленными молчаливыми посетителями.
Впрочем, по пятницам, неизвестно откуда взявшись, бары заполняла разношерстная публика, напивающаяся до упаду, словно перед концом света, но уже в субботу вновь наступало затишье, а в воскресеные дни округа и вовсе вымирала, погруженная в домашние молебны за наглухо запертыми дверьми.
Я ничего не имел против местных обычаев — в конце концов пусть каждый живет как ему заблагорассудится, но все-таки Нью— Йорк с его круглосуточной суетой был ближе моей натуре, нежели благостное кукурузное захолустье, и я то и дело мотался туда, использу перерывы в занятиях с дотошным наставником Куртом, общение с которым сводилось, по его явно подчеркнутой инициативе, исключительно к познанию таинств шпионско-диверсионного мастерства. Какие-либо доверительные отвлеченные разговоры отрицались им категорически. Он ничего не желал знать обо мне, требуя от меня подобного же отношения и к своей персоне.