Падшая звезда
Шрифт:
Стрелок в основном молчал, слушал… и восхищался.
В Терин не было даже намёка на вежливое равнодушие — лишь искреннее внимание. Даже благоглупости она выслушивала без малейшего неудовольствия. Никаких оценок! Обычно ведь бывает как? Сидит человек, кивает, поддакивает. Вдруг слышит нечто, не совпадающее со сложившимися у него представлениями — и всё. Никакого больше поддакивания. В случае дурного воспитания тут же на повышенных тонах вываливается "правильное", то есть его личное мнение. Хорошо воспитанный человек не преминет высказать
Даже если "правильное" представление приходится глотать (например, когда непроходимую чушь с умным видом порет вздорное начальство), о том, чтобы скорректировать свою точку зрения, речи всё равно не идёт. Вслух ли, молча ли, но никто не подвергнет сомнению постулаты своего внутреннего мира по доброй воле.
А вот у Терин эти постулаты словно вовсе отсутствовали. Вернее, определить их без чтения мыслей вряд ли удалось бы. Она выслушивала с равным заинтересованным вниманием любые, в том числе противоположные по смыслу высказывания. Создавалось ощущение, что чужие мнения для неё — кусочки огромной, непредставимо сложной головоломки. Или мозаики. А как-то выделять или, тем паче, отбрасывать "белые" кусочки только потому, что в данный момент складываешь "чёрные", или наоборот — несусветная глупость.
Горячие, колючие, режущие, хрупкие, взрывоопасные, бесформенные и все прочие разновидности мнений, так или иначе, могут быть пущены в дело. Подумаешь, глупость! Именно глупостями руководствуется немалая часть окружающих (говоря прямо, глупостью руководствуются чаще, чем мудростью: последняя — товар штучный). А раз так, глупость заслуживает самого пристального внимания. Многие ли думают точно так же ошибочно? Как эта ошибочность сказывается на восприятии мира? Как она отражается или может отразиться в словах, поступках, мыслях?
И так далее, и так далее — до бесконечности.
Стрелок привык считать себя умным, тонко чувствующим и понимающим собеседником. Но состязаться в уме с Терин? Даже не смешно. Всей его тонкой чувствительности едва хватало, чтобы заметить её ещё более тонкие манипуляции. И, может быть, отчасти сохранять иммунитет к её почти магическому обаянию.
А застолье катилось своим чередом. Бочонок с вином понемногу пустел. И так как опустошали его в основном трое из присутствующих — Кубышка, Дъяум Бочка да Лойд Стаксель — в некий момент почти трезвые Кйеррис и Терин переместились чуть подальше от них, с кухни в столовую.
— Ловко. Очень ловко.
— Ты о чём? — изобразила удивление хозяйка дома. Или в самом деле удивилась… пойми её!
— Да о друзьях-товарищах. Завтра они, наверно, и не вспомнят, как ты их выпотрошила.
— Я никого не потрошила. Я просто их слушала… внимательно.
— Ну да. Только я до сих пор что-то не встречал никого, умеющего ТАК слушать.
— Послушай, Стрелок, чего ты от меня пытаешься добиться?
— Я? Да ничего. Просто на тот случай,
— Вот как? Я огорчена.
— Чем же?
— Да тем, что, раз ты меня так легко раскусил, до истинного мастерства в ведении беседы мне ещё расти и расти.
— Хочешь сказать, истинное мастерство должно быть незаметным?
— А разве нет?
— Здесь нельзя ответить однозначно. Мне кажется, в искусстве общения есть два полюса. Великий оратор умеет высказаться так, что никто не может ни перебить его, ни усомниться в справедливости его высказываний. По крайней мере, пока продолжается речь. Ну а великий слушатель… рядом с ним даже робкий заика становится интересным собеседником.
— Любопытное мнение. Но я читала и другое: никаких особых полюсов нет, а есть просто мужской стиль разговора и женский. При этом они складываются в единое полотно, как суша и море вместе складываются в единый мир.
— Ага. Вот только общая площадь суши меньше, чем общая площадь океанов.
— Ну так и женщины в целом более говорливы, чем мужчины.
— По тебе этого не скажешь!
Терин усмехнулась — как показалось Кйеррису, вполне искренне.
— Знаешь, как меня прозвали в храме Пятиокого?
— Нет. Откуда бы?
— Задира.
— Ты? Задира?!
— Именно. Я далеко не сразу научилась молчать и внимательно слушать.
— Что-то с трудом верится в такое.
— А ты поверь. Просто люди меняются со временем.
— Полагаешь, ты изменилась к лучшему?
— Ну, о том не мне судить. Но нынче я нравлюсь себе больше, чем нравилась раньше.
— Ты и мне нравишься… чем дальше, тем больше.
Стрелок положил свою ладонь на кисть руки Терин, и она без колебаний накрыла его ладонь свободной рукой.
— Откровенность за откровенность, — шепнула она, слегка наклоняясь вперёд. — Ты тоже мне нравишься, Кйеррис.
И отстранилась, словно чуть отпуская сжавшуюся пружину момента.
Стрелок оглянулся на троицу своих товарищей. Отчасти — проверить, не увидели ли они чего-то лишнего. Отчасти — для того, чтобы скрыть смущение.
— Думаешь, они заметят, если мы тихо удалимся?
— Похоже, они уже и друг друга не очень-то замечают, — ответил Кйеррис своим шёпотом на шёпот Терин. — Пошли.
— Вот уж никогда бы не подумал…
— Не подумал — что? Или о чём?
— Ну… ты ведь говорила, что тебя продали в храм, как…
— А, вот что тебя озадачило! — тихий смех. — Можешь гордиться: тебе досталось то, чего не получили ни жрецы, ни сам Пятиокий!
— Я и горжусь. Но…
— Никаких "но", милый Стрелок. Гм. Правильное тебе дали прозвище.
— Зато тебе — неправильное.
— Повторю: напрасно ты так решил. Ты плохо меня знаешь…
— Неужели?