Падшие в небеса.1937
Шрифт:
«От тюрьмы и от сумы не зарекайся? От тюрьмы и от сумы никто не застрахован! Господи, как верно? Народ выстрадал эту философию! В России во все времена эта философия не подвергается сомнению! И раньше, при царе, и теперь, при советской власти! Что изменилось?! Что?! От тюрьмы и от сумы никто не может зарекаться! Никто! Никто не имеет право зарекаться! И кто знает, может быть, и я буду сидеть за теми стенами? Может быть, и я вскоре окажусь в тесной и холодной камере? Человек не ценит своего счастья и потом с таким умопомрачительным наслаждением вспоминает те минуты, когда как оказывается, он был счастливым и просто не знал этого! Просто
Девушка не хотела, чтобы прохожие видели, что она плачет. Не хотела! Но никто не смотрел в ее сторону. Люди молча, шли мимо. Навстречу. По своим делам. Просто шли. Шаг за шагом. Как она. Шли по жизни. Кто-то от тюрьмы,… а кто-то в ее сторону. Это было очень символично в эти минуты. Вера грустно улыбнулась…
Чем ближе Вера подходила к тюрьме, тем сильнее билось от напряжения ее сердце. Она, словно сказочная принцесса, добровольно шла в замок злого колдуна! Шла, чтобы освободить своего принца и старого немощного короля-отца!
«Тюрьма! Странно звучит теперь это слово! Тюрьма – рухнувшая надежда, неволя! Сколько людей за два века, пока стоит этот дом, мучались в тесных камерах с толстыми решетками на окнах?» – Вера содрогнулась.
Она вдруг вспомнила, когда была маленькая, отец ей рассказывал разные истории о том, что скоро наступит. Рассказывал ей о светлом будущем, в которое стремится, как он называл, их «пароход-страна». Новая, счастливая страна рабочих и крестьян! Папа рассказывал ей про «злодеев-буржуев», которые спят и видят, как задушить Страну Советов! О том, как совсем скоро не будет голодных и бедных! Все будут жить счастливо! В красивых белых и больших домах! И вот однажды она, маленькая девочка спросила отца, указав пальцем на здание тюрьмы:
– Папа, а что, когда наступит твое светлое будущее, тюрьму сломают?
– Наверное, дочка.
– Папа, а зачем ломать такой большой и прочный дом, а не лучше ли там жить?
– Нет, люди в нем мучались, дочка, его лучше сломать! – ответил тогда отец.
Этот странный разговор она и вспомнила. Что тогда имел в виду ее отец? Мог ли он догадываться, что через десять лет он сам будет сидеть за этими стенами в этом страшном доме? И если бы ему тогда кто-то сказал, что его, потомственного рабочего Павла Ивановича Щукина заберут ночью и увезут вот в эту самую тюрьму, он бы не поверил и рассмеялся.
Вера подошла к главному входу. На стене висела табличка. Совсем маленькими буквами было написано:
«Помещение для приема передач находится за углом».
Стрелка указывала направо. Щукина двинулась вдоль высокой кирпичной стены. Шла осторожно, медленно переставляя ноги, боясь оступиться. Утоптанный снег превратился в лед. Черные наледи зияли на тротуаре, словно полыньи на реке. Вера внимательно смотрела под ноги. Она подняла глаза и увидела ее! Это была жена их друга семьи, дяди Левы Розенштейна – тетя Роза. Того самого дяди Левы, из-за которого и забрали отца. Дяди Левы, обвиненного во вредительстве.
Грузная смуглая женщина медленно двигалась ей навстречу с огромным баулом в руке. Тетя Роза ни на кого не обращала внимания. Она просто брела. Ее глаза
– Ой, доченька! Ой, доченька! Верочка! Прости, прости! Ой, горе!
Вера попыталась вырваться. Но, поняв, что это бесполезно, стояла и безропотно ждала. Розенштейн всхлипнув несколько раз, разжала объятия и, сделав шаг назад, посмотрела Вере в лицо:
– Верочка! Верочка! – женщина прижала руку к губам и качала головой.
– Тетя Роза! Тетя Роза! Вы тоже пришли с передачей? Вы знаете, что-нибудь, тетя Роза? Вас не было на похоронах! Что произошло? Тетя Роза?
Толстушка тяжело вздохнула и ничего не ответила. Она лишь плакала, прижимая руку к губам. Вера вновь дотронулась до ее руки, покосилась на баул, что стоял у ног. Розенштейн громко рыдала, и на них стали обращать внимание окружающие.
– У вас не приняли передачу? Почему? Что там – закончен прием? – спросила Вера, с опаской оглядываясь по сторонам.
Роза, вытирая слезы платком, всхлипывала. Двое солдат, что стояли возле ворот тюрьмы, недобро покосились на них. Один кивнул напарнику и что-то сказал. Щукина потянула тетю Розу за руку:
– Пойдемте отсюда! Вон туда. Там поговорим! – Вера вела соседку, как маленькую девочку в детсад.
Грузная женщина волочила свой баул. Когда они отошли от людного места в подворотню соседнего дома, Вера вцепилась в плечи тети Розы и встряхнула женщину:
– Тетя Роза! Что произошло? Что произошло?
Женщина вновь зарыдала и выдавила на конец-то из себя фразу:
– Они не принимают передачи! Понимаешь, Верочка! Не принимают! Это все! Не принимают!
– Как, не принимают? Почему?! Что говорят?!
– Говорят, что не положено! Что именно моему Левику не положено! Всем положено, а ему не положено! Понимаешь! Вера! Это все!
– Что значит «все»?! Что за паника?!
Роза отмахивалась от Веры рукой, как от надоедливой мухи. У толстухи была истерика.
– Да возьмите себя, наконец, в руки! Вы со следователем говорили?! Или нет?! Что такое?! Как вы думаете, дядя Лева, если узнает, что вы вот так себя ведете, что он скажет? – прикрикнула Вера и встряхнула Розенштейн за плечо.
Женщина набрала воздух в легкие и, громко выдохнув, попыталась успокоиться. Проглотив слезы, тяжело сказала:
– Верочка, милая, я сюда хожу каждый день! Почти месяц! Каждый день с того момента, как арестовали моего Левочку! Каждый день! И я до сих пор ничего не знаю! Ничего! Мне ничего никто не говорит! Никто! Я все сплетни собираю, там, в толпе, у окошка для передач! Таких как я немало! Хотя большинство все-таки передает передачи! А кто-то даже общается со следователем! Понимаешь! А дяде Леве даже никто ничего не принимает! Никто! Они говорят, следователь запретил! Не положено! Потом говорят, мол: дяди Левы уже тут нет! Он переведен в другое место! Потом я спрашиваю: куда, а они говорят: он здесь, но передачи ему не нужны! Он отказывается от передач! Потом вновь говорят: ему не разрешает следователь! И так каждый день! Никто ничего толком не говорит! А тут мне рассказали! Мне люди рассказали: у тех, кто без передач, то все! Понимаешь, Вера! Все! – тетя Роза вновь заплакала.