Падший ангел (Женщина для офицеров)
Шрифт:
Заперев лондонский дом, мы произвели организованное отступление в Суссекс, однако Генри стал чахнуть и все больше отдаляться от окружающего мира. Теперь он вовсе не претендовал на физическую близость со мною и часто лежал рядом так неподвижно, что я была вынуждена дотрагиваться до него, желая убедиться, что он еще жив.
Отчасти его истерическое стремление ослабить нажим на наших австрийских союзников объяснялось личными страхами. В силу того, что Генри пользовался репутацией выдающегося стратега, его сын был прикомандирован к австрийской армии в качестве военного консультанта. Генри боялся именно за него.
Вскоре нам пришлось убедиться в том, что опасения
– Скорее… Пойдемте к сэру Генри, у него удар.
Я поспешила вслед за ней в библиотеку. Генри лежал, вытянувшись на полу. Его обычно бледное лицо было теперь багровым, дышал он шумно и с большим трудом. Встав рядом с ним на колени, я развязала ему галстук и расстегнула сюртук, а затем велела перепуганному мальчишке-посыльному с почты, беспомощно стоявшему рядом, немедленно бежать за доктором. В левой руке Генри была зажата бумага, с виду похожая на официальный документ. С трудом разжав его стиснутые пальцы и разгладив лист, я стала читать. Это было официальное сообщение, подобное тому, в котором говорилось о взятии Серингапатама и гибели Крэна. На сей раз речь шла о сокрушительном поражении, нанесенном австрийцам французским генералом Моро 3 декабря под Гогенлинденом. В конце документа была сделана приписка: «С глубочайшим сожалением вынуждены сообщить о смерти капитана Джона Рашдена, прикомандированного к австрийской имперской армии, наступившей от ран, полученных во время указанного сражения».
Глядя на искаженное лицо Генри, я жалела его всем сердцем. И снова я проклинала Наполеона. Мне не было дела до того, что он сокрушил австрияков. Я не могла простить ему того, что он сокрушил Генри, и думала, настанет ли когда-нибудь конец этой бессмысленной бойне.
Пришел врач. Генри пустили кровь и осторожно перенесли в постель. Сидя у его изголовья и прислушиваясь к свистящему дыханию, я думала о том, милосердно ли мы поступили по отношению к нему, будет ли он благодарен нам за то, что мы вернули его из царства теней, где собрались все те, кого он когда-то любил? Но людьми руководят безжалостные правила, объединяющие нас в борьбе с общим врагом – смертью. Мы не могли позволить ему умереть только потому, что ему этого хотелось, и в итоге, не отходя от Генри ни на минуту, мы с Мартой вернули его к жизни.
К Новому году он немного пришел в себя, но дух его был уже полностью сломлен. К середине января Генри поправился настолько, что даже мог ходить, но он угасал прямо на наших глазах, съеживаясь, как осенний лист под ударами заморозков.
Однажды он робко вошел в мою комнату, держа в руках обтянутую кожей шкатулку. Аккуратно поставив ее на стол, он тяжело опустился в кресло.
– Дорогая моя, – слабым голосом произнес Генри, – видимо, у меня осталось немного времени, поэтому я решил принести тебе это, пока я еще в состоянии. Я хочу, чтобы все это осталось у тебя.
Я открыла шкатулку. Она была полна драгоценностей. В большинстве это были старомодные наборы украшений, хотя и очень красивые – драгоценности его жены. Я была глубоко растрогана.
– Я берег их для жены Джона, но теперь… – тоскливо сказал он, и вдруг его голос окреп и наполнился гневом. – Почему Джон? Почему именно он, Элизабет? Почему на его месте не мог оказаться я? Я был бы рад, просто счастлив уйти, умереть, если бы только это сохранило Джона!
И Генри затрясся в жалких, беспомощных стариковских рыданиях. Это был плач, который разносился во все концы Времени, плач,
Вскоре после этого Генри окончательно слег. Огонек его жизни мерцал все слабее, и 2 апреля 1801 года, когда Нельсон справлял победу в сражении под Копенгагеном, наконец потух навсегда.
Я не оплакивала Генри. Наоборот, я была рада, что его бедная измученная душа все же обретет наконец покой, а возможно, даже и счастье. И все же печаль переполняла мое сердце. Никогда уже Маунт-Менон не увидит, как Джон Рашден приведет сюда юную невесту, и новое поколение Рашденов не вырастет среди красоты и покоя этих мест. Мне было больно смириться с этой безумной и бессмысленной потерей.
11
Хозяином Маунт-Менона стал брат сэра Генри. Он жизнерадостно намекнул, что, если я продолжу выполнять свои «обязанности», он будет приветствовать это всем сердцем. Но я уже устала от старой плоти, устала от отчаяния и печали, что клубились над моей головой на протяжении последних двух лет. Поэтому, когда в мае снова набухли бутоны, а примулы и первоцветы осыпали поля золотом, я простилась с Маунт-Меноном.
Марта уехала со мной, несмотря на мое предупреждение, что, если дела пойдут неважно, мне придется отпустить ее. В ответ на это она лишь одарила меня одной из своих загадочных улыбок и согласно кивнула головой. Да и я в глубине души знала, что теперь мы уже никогда не расстанемся. Я арендовала у Белль небольшой домик и поселилась там наедине с неприятной перспективой – мне вновь предстояло продать единственный имевшийся у меня товар.
Помимо драгоценностей, сэр Генри отписал мне в своем завещании еще две тысячи фунтов. Мне казалось, что это было гораздо больше, чем я заслужила, а с учетом приобретенных мною знаний платить, возможно, должен был не он, а я. Я оставила себе самые лучшие драгоценности, а остальные продала, получив на этом еще полторы тысячи. Мой капитал теперь составлял около семи тысяч фунтов стерлингов, и все же до той цели, которую наметил мне Джереми, предстояло еще идти и идти, а я уже была далеко не девочкой. Мне исполнилось двадцать три, и за последние два года я забыла, что такое смех.
Джереми решил, что для меня наступило самое подходящее время купить собственный дом. Это означало хорошее вложение капитала на будущее, но и значительное его уменьшение в настоящем. Он начал переговоры о приобретении одного из домов, строившихся на Уорик-террас, совсем рядом с Эдвер-роуд. Я тем временем показывалась на балах и приемах и не без удовольствия заметила, что о Прекрасной Элизабет еще не совсем забыли. Однако в воздухе витала усталость, как будто люди были измучены бесконечными и непосильными требованиями, которые предъявляла война. Возможно, эта усталость существовала только во мне, поскольку, глядя на отметины, оставленные временем на внешности Белль, я словно в зеркале видела саму себя через несколько лет, и мысли эти не приносили утешения.
Однажды, придя домой, я обнаружила, что меня ожидает Джереми – взволнованный и неуверенный. Оба эти качества были настолько несвойственны ему, что я воскликнула:
– Боже мой, что случилось! Ты выглядишь так, словно тебя бросил твой последний мальчик!
Даже не улыбнувшись, Джереми стал бегать на своих тоненьких ножках взад-вперед по комнате, будто за ним гонялась стая чертей.
– Элизабет, только что я получил самое неожиданное в моей практике предложение. Оно мне не нравится, я его не понимаю, но я счел своим долгом рассказать тебе о нем.