Падший ангел. Явление Асмодея
Шрифт:
Глава 27
…Другим днем, прямо из церкви Отец Марк направился к заброшенному особняку. Он решил изменить свой привычный распорядок, когда после проповеди, оставался играть на органе или посещал хворых и убогих. Бабки-травницы за воротами долго провожали его глазами.
Стоял ветреный день. Кашель усилился. Одежда липла к телу от встречных потоков, и идти было тяжелее, чем обычно. На выходе из города стражники почему-то все высыпали гурьбой перед воротами и предупредили его о волках. Они были встревожены – он отделался шуткой, улыбнулся, махнул им рукой и быстро спустился на тропу. Он шел и слушал музыку. В его голове все звучали звуки органа.
…Дверь
По огромному, пустому, выложенному камнем коридору он шел, прислушиваясь к хрустящим под сапогами пластам гипса, за которыми слышались другие звуки непонятного происхождения… Барельефы… кажется в этом доме раньше были барельефы. Это они обвалились своей огромной массой, едва не засыпав его. Невесть откуда, взлетела птица, тяжело взмахивая крыльями, низко пролетела по коридору и скрылась в темных комнатах. Он уверенно открывал разные двери – входил – рассматривал обветшалое убранство. Расположение комнат здесь не отличалось от того, что было в его доме. Все три лесных дома: его, умершей старухи и этот – имели полное сходство по своей архитектуре, за исключением… Да! Барельефы были только здесь! Они остались в доме, а люди – нет. Они выжили людей.
Двойные двери нижнего зала почему-то также оказались заколочены, но поддались легче. Не выпуская топор из рук, викарий вошел под высокие своды. Его встретили белеющие ионические колонны с обвалившимися капителями пилястр и запах, как из подземелья.
Зал стоял в торжественной полутьме, и скорее напоминал склеп, где вместо гробниц уснули принадлежности интерьера. Та утварь, что предстала глазам, была покрыта толстым беловатым слоем пыли, который оказался не в силах одолеть лишь трещины на каминной доске. Старые вещи как угрюмые обитатели моря, залегли на дно и лениво поглядывали на гостя, забредшего в их спящее царство. Отец Марк, опасаясь нарушить их покой, медленно передвигался между ними; изредка шевелились его губы, будто сами по себе. Он прочитывал на вещах отголоски своих мыслей, забытых мыслей на забытых вещах. Он опустился на колени и поводил головой из стороны в сторону, упрашивая себя о чем-то. Он стоял перед расставленными на доске фигурами индийских шахмат из белой кости; оживленно, на низких тонах, заводил с ними разговор; протирал их носовым платком, за что-то извиняясь. И заблестели холодным блеском изящные воины-пешки, неприступные башни-ладьи, гордые слоны и кони, надменные ферзь и король.
…Из сваленного в углу хлама он извлек прутик из орешника, почерневший, но сохранивший таинственную надпись на латыни. Стоило слегка потереть поверхность пальцами – надпись стала более неразборчивой. Держа прутик в руках, хотелось им взмахнуть и не спеша повести философскую беседу у камина о минувших и предстоящих событиях, с акцентом на причинах событий. Священник отрешенно смотрел перед собой, что-то припоминая. Скорее всего это вызвало волнение в доме тех незримых сил, что без сомнения здесь существовали. По комнатам будто хлынули волны, несущие грохот обломков, вызванный
Нервный импульс прожег спину священника, струя кипятка показалась бы ему сейчас не такой горячей. Подобие жалкой тени встрепенулось на стене и исчезло. Он ощутил колкий взгляд, обернулся и прокричал, расставив в стороны руки:
– Ты зовешь меня!? Да!?
В ответ он услышал тишину, нарушаемую то женскими всхлипами, то стуком водяных капель с потолков, то звуками бьющейся при падении с потолка штукатурки.
– Ты забрала Олину! – и после этого крика он сбавил тональность голоса, будто та, к которой он обращался, вошла в этот зал. – Ты. Загубила Суло. Наслала на меня беспутных людей! Нет! Ты не умирала! Смерть для тебя – это слишком просто. Зачем ведьме смерть, когда ее можно инсценировать? Ведьмы не умирают, они стучат в окна и двери христиан, и просятся на ночлег, они насылают порчу. Они бесятся. Тебе знакомо это?
Он взял кусок штукатурки и бросил его в окно, стекла рассыпались со звоном и стоном.
– Где будет твое отражение, когда я разобью окна, зеркала? – и он забросал камнями уцелевшие окна, оставив торчать лишь осколки.
– Когда ты отказалась от исповеди – я понял замысел. Сюжет начал развиваться давно – тогда, когда ты исчезла в моем отрочестве. Здесь, в доме, я был тебе сыном! Но тебе нужен был другой сын. И теперь ты решила это воплотить. Я избран апостолом дьявола. Ты будешь губить невинных, а подозревать будут меня. Людей будут рвать на куски – а подозревать будут меня. Пока не разорвут и не бросят собакам! И все за то, что я служу Богу. Да? Что я вырвался из когтей тьмы. Тебе нужна расправа надо мной? Я пришел! Пришел…., – его начинал душить кашель, но он успел выкрикнуть: –Дай мне знать! Дай мне знак!
Но от напряженного крика голос его сорвался, он закашлялся в этих облаках забвения и пыли. Из горла пошла кровь. Он выбежал из дома, и сдерживая новые приступы кашля, добрел до озера и упал в воду. Сколько секунд, минут, часов он провел распластавшись на поверхности воды и уткнувшись лицом в воду – он не помнил, он вынырнул от асфиксии.
Промокший возвращался в свой дом, дрожал от озноба, и разговаривал сам с собой. Его видели косари, ошалевшего и отрешенного. Вскоре они разнесут по городу весть о странном поведении священника, блуждающего в мокрой одежде по лесам. А он бежал уже по холодным коридорам своего пустынного дома, искал следы незваных гостей и слушал дикую мелодию главного дымохода над камином, который в ненастье, при сильном ветре, издавал особые воющие звуки…
Глава 28
На другой день он вновь пришел на то же место, и пришел туда на третий день и на четвертый…, уже в маске комедии дель арте. Казалось, здесь все было по-прежнему. Однажды, не отводя глаз от пыльного проема в коридор, он закричал своим охрипшим голосом:
– Мама! Не узнаешь? – он снял маску в которой прошелся до этого по дому. Это была маска Доктора Баландзоне. Как сохранилась она с тех времен? – Я твой сын! Я твой ребенок!
Прислушался.
Потом молился и спросил:
– Ты меня слышишь?! Я прихожу пригласить тебя в театр масок. Не молчи, я тебя вижу. И я не уйду, пока ты не выйдешь из-за колонны, не спустишься с барельефа, не выползешь из развалин.
Он поднялся с колен, раскрыл футляр, к которому не пристала пыль, извлек скрипку и смычек, и заиграл сосредоточенно и вдохновенно. Музыка была сначала страстной, как вода, прорвавшая запруду, а дальше лиричной и спокойной в своем естественном течении. Спиной он ощущал – тень нависла над ним, но не было такой силы, которая могла бы его отвлечь от игры.