Падший ангел. Явление Асмодея
Шрифт:
– Наверное, Ларс побил их, застал вместе и побил…, – догадывались догадливые.
– По городу вести в цепях – и чтоб каждый плюнул, – напутствовали морализаторы.
– Как остаться жить у священника, а не пойти к родственникам? – так спрашивали те, кто пытался в чем-то разобраться.
– На прошлой неделе я видел неизвестного всадника в черном, – из толпы вдруг выбрался щуплый паренек, в котором все узнали Каяра, которого недавно водили в Ратушу, на допрос.
– Близко?
– Да! Нет! Будто он был мертвый.
– Мертвый?
– Будто он не управлял лошадью.
И Каяр стал
– Лошадь сама его несла.
– А какая была упряжка на лошади?
– Не разглядел, но попона была черная и так, будто волнами растекалась по спине лошади, эта черная попона.
– Волнами, говоришь?
– Да, волнами.
– Вот врать-то ты горазд!
– Вот вам крест, – и Каяр перекрестился. – А на всаднике была черная мантия.
– А потом куда он делся?
– Ускакал.
– Куда?
– Откуда я знаю. В лес.
– Но городская стража не докладывала ни о каких всадниках. Может ты начальника дозора перепутал?
Последние мессы, он, обычно проводящий их с таким упоением, остерегался смотреть на людей – он в каждом видел глаза тех, кто избивал его в лесу. Его обидчики не понесли ответственности, приходили в храм, и он понял, что не за молитвой, не за словом Божьим – они осмелели и пришли насмехаться над ним. Но не дрогнул ни один мускул на его лице – он не выдал волнения и гнева – он простил их.
Праздничная месса закончилась, по просьбе пастыря все услышали от него одну старую историю о женщине, с которой шесть недель подряд проводился Обряд экзорцизма. Ее стали подозревать, когда она начала сбегать от мужа, ходила как неприкаянная, выкрикивала разные непристойности. Но окончательно в ее одержимости убедились тогда, когда с приходом в здание церкви раздавались стуки, скрежет, дикие завывания, приводившие в ужас прихожан. К ней стали приглядываться внимательнее, и остерегаться стоять рядом. Однажды ее обнаружили на саркофаге, где она сложила руки и лежала, вытаращив глаза. На сеансах она демонстрировала невиданную силу, легко вырываясь из рук помощников священника, порывалась сдернуть настенный крест. Странно, по-змеиному двигала головой. Плевалась в лица окружающим. Схватила ритуальную книгу, с нечеловеческой силой разорвала ее в клочья, которые разлетелись пеплом, но никто не видел как книга горела! Казалось, не избавить ее от одержимости дьяволом. Но она излечилась. Ничего не помнила, даже как вырываясь однажды, сломала пальцы одному из помощников… Потом она много молилась, став ревностной католичкой – и прожила долгую праведную жизнь.
Едва за последним прихожанином захлопнулись двери, Отец Марк прошел по боковому нефу, оглядывая длинные ряды лавок; дабы убедиться, что никто не остался в храме, закрыл плотнее входную массивную дверь и по крутой деревянной лестнице поднялся на органную площадку. Последние дни играл легко и дольше обычного, а теперь медлил с первым нажатием на клавиши инструмента. Да еще приступы кашля усилились, – последствие ночи, проведенной в охотничьей яме.
Вдруг пальцы послушно легли на клавиши и органные трубы выдохнули первые звуки. Он решил сыграть свою любимую музыку Баха – Хоральную прелюдию
Как никогда в эти минуты он ощущал себя монахом, ведущим божественный разговор посредством бессловесных звуков, проникающих в душу. Он молился играя. Он излечивал себя и людей, играя. Музыка стала для него молитвой святому Пафнутию, получившему много увечий в своей жизни. Но почему в этот музыкальный сеанс ему привиделись волки, из хищный оскал, и бег волчьей стаи, бег за обреченной жертвой…
Глава 26
– Волки! Волки! – к воротам Кодена бежали испуганные люди, с косами, топорами, веревками, корзинами со смольем. Волков поблизости не было, но все бежали безостановочно, не выпуская из рук свои инструменты.
Подозрения начались с утра, когда люди вышли в поле на косьбу, им показалось, что в ближайшей низине прошла стая волков. Позже это подтвердилось – волки окружали людей. Моросил мелкий дождь, над травой поднялось все комарье. Косари пошли зажигать огонь для дымовых ям, куда сбрасывали хвойные ветки, и тогда нос к носу они увидели волчьи морды, в упор смотрящие из кустов. Люди отступили – а волки? Волки отступили тоже, не решились сразу напасть на людей.
Стража издали увидела бежавшую толпу. Начальник караула оседлал коня и выехал навстречу. Он недоверчиво спросил у Отто, который казался напуганным меньше других:
– Где волки?
– Там! Там! Везде, – показывал ошалевший Отто.
– А кто их видел?
Конь вдруг под начальником стражи резко встал на дыбы, всадник слетел на землю, оставив в стремени застрявшую ногу.
Пока его поднимали – подбежали остальные люди.
Отто стал звать всех укрыться за воротами – волки из леса так и не показались.
– Отто! Угомонись! Они отстали!
– Сколько ж их было? – спросил один стражник.
– Мы насчитали шесть. Шесть точно…
– Да нет, с десяток.
– Это вы Праздник урожая отметили? – с подозрением спросили стражники едва сдерживая смех, когда перед ними проносили на руках их начальника, тот корчился от боли.
Трудно было поверить, как эти плешивые, бородатые и пузатые работяги могли испугаться стаи волков. Средь бела дня волки никогда не нападали, а уж тем более, когда народ собирается вместе работать и веселиться в праздник.
Под вечер на всякий случай в лес был отправлен дозор, но он вернулся ни с чем – ни волков, ни даже их следов не обнаружили.
И наступила ночь, черная и промозглая. Началась она с выкриков ремесленников, что не успели на ярмарке распродать товар, объезда патруля, снаряженного бургомистром для установления спокойствия, шарканья сапогами по брусчатке древнего по годам торговца смолой для факелов.
А закончилась послепраздничная ночь пеплом, черным пеплом, что лег на крыши домов, дороги и мостовые, и даже на спины свиней и гусей, что ночевали во дворах под открытым небом. А последний алхимик давно умер, секреты свои никому не передал – детей, да и подмастерьев у него не было.