Падший ангел

Горбовский Глеб Яковлевич

программировался не ради механического постиже-

ния пространства, это был пугь очищения от сквер-

ны, которой снабжает нас доля земная, путь, кото-

рый предлагает смертному грешная жизнь, словно и

впрямь готовя его к духовному бессмертию.

Вся жизнь моя прошла в труде высвобождения от

многочисленных пороков. Познать радость очище-

ния —

вот благо, выше которого не поднимается

даже радость творческая, имеющая «прямой про-

вод» к первородному человеческому изъяну — гор-

дыне, очиститься от коей главное и, чаще всего, послед-

нее желание каждой серьезной мыслящей личности.

Соблазн воровства не прижился во мне. И отри-

нуть его помогли не разум, не трезвые размышле-

ния, а способность сопереживать «потерпевшему»,

то есть качества, с профессией вора не совместимые.

А началась воровская практика еще в годы вой-

ны, оккупации, когда взрослые, можно сказать, под-

бивали ребятишек на воровство у немцев, оговари-

вая такой способ добычи чужой собственности чуть

ли не как подвиг. Украсть у врага значило нанести

ему урон, поколебать его устои. А то, что война рано

или поздно окончится, что юному добытчику при-

дется жить в условиях мирной морали, в расчет не

бралось. Война, дескать, все спишет. Такая, с позво-

ления сказать, мудрость о списании грехов прониза-

ла в военное время все общественные слои сражаю-

щегося народонаселения, погубив в нравственном

отношении — на корню! — тысячи и тысячи неок-

репших душ. Никто у нас об этом отчетливо, вслух

до сих пор не говорил, но это не означает, что разла-

гающего влияния войны на советских людей не ока-

зывалось. Война — это не только подвиги, но и па-

дения. Даже в среде защитников Отечества. Даже в

среде героев, не изменивших долгу, но изменивших,

скажем, жене, дружбе, пинавших ногой собаку, за-

бывавших ради очередного ордена о ведомом... Ска-

жут: что ж, война — это жизнь. Нет, не жизнь, а ее

уродливая, искаженная модель. Жизнь-инвалид.

Порождение сил зла. То есть — дьявольское

порож-

дение, как сказали бы во времена Отечественной

войны 1812 года.

Итак, воровство, слава Богу, не прилипло. Не

числится за мной ни одного убийства (человека или

зверя, собаки или кошки на совести — ни одной).

Вот разве что птицу по глупости пристрелил. В тайге,

в экспедиции. Птицу кукшу. Бесполезную в смысле

употребления в пищу. Не являющуюся охотничьей

дичью. Дали подержать винтовку-малокалиберку,

ну и взыграло... Военных времен закваска сказа-

лась, убойная магия оружия побудила к баловству.

Но сразу и опомнился. Держа за распятые крылыш-

ки подстреленную кукшу, дал клятву не брать в

руки оружия, по крайней мере — добровольно. Ну

и... рыбок в свое время не щадил. И насекомых. А те-

перь, убивая муху или комара, если и не прошу у

природы прощения, то, во всяком случае, вспоми-

наю, что и они — живые, а значит — чудесные.

Итак, душегубцем не был, а ранения — вольные и

невольные — наносил. И чаще — людям. И глуб-

же — родным, близким.

Хорошо бы исчислить все свои пороки и слабос-

ти, сделать им, так сказать, инвентаризацию, прону-

меровать, наклеить на них ярлыки и бирки, выста-

вить на обозрение в музее Морали и Нрава.

Врал, обманывал? Да. В основном по молодости.

И по пьянке. Врал, однако, не часто и — по мело-

чам. И чаще не врал, а молчал «до упора», не созна-

вался, хоть калеными клещами тащи признание.

Это — в детстве. С годами, с чтением великих книг,

с принятием опыта «любви и страданий» отпала и

эта гнусная заботушка — врать людям. Что же каса-

ется личной стороны дела, а именно — не врать

себе, то здесь, видимо, еще не все так идеально, по-

тому что внутри себя отделить действительное от

желаемого куда сложнее.

Кстати, о пьянстве. Было? Было. Еще как. До бе-

лой горячки. Удалось преодолеть? Похоже, что так.