Падший ангел
Шрифт:
в промозглые дворы,
к заветному стаканчику —
звезде моей норы!
Тревога позже родилась,
когда уже уплыл автобус.
Ночь навалилась, точно власть.
Дождь по асфальту так и хлопал!
Землетрясение души —
тревога!
Где твои начала?
Не в зарожденье робкой лжи,
а
Как безучастно, а не зло
с лица она сгоняла воду.
И как смотрела сквозь стекло —
не на меня — на непогоду.
«ЛУЧШИЕ ЛЮДИ»
На заборе, не при деле,
на осеннем ветерке,
люди лучшие висели —
от плохих невдалеке.
Фотографии поникли,
пробрала их, с ветром, дрожь.
И серьезные те лики
поливал осенний дождь.
А в квартирах в это время
люди худшие, в тепле,
потребляли чай с вареньем...
Словом — жили на земле.
А меж тем и этим братством,
сам не свой, стоял поэт...
И решал: куда податься?
Середины-то ведь нет!
ПАМЯТИ
НИКОЛАЯ РУБЦОВА
В березовой рубахе,
в душистых сапогах
идет полями пахарь
с букетиком в руках.
Несет своей любимой
свой васильковый смех...
И вдруг — проходит мимо
ее, меня и всех...
Идет, уходит пахарь.
Дай Богему — всего...
И пролетают птахи
сквозь тень и плоть его.
Возвращение в дом, под родное крыло, —
неизбывная тема российских поэтов.
Возвращаюсь и я, оставляю седло.
Натыкаюсь на серую руку соседа.
Открываю ударом забитую дверь.
Опускаюсь на темную лавку вдоль окон.
Из-под печки доверчиво выбежал зверь, —
здравствуй, серая мышка! И ты — одинока?
С голосистым ведерком иду за водой,
раздуваю живительный жар в самоваре...
На стене фотография: дед молодой —
молодой принаряженный дедушка-парень.
...На кого он похож? На царя? На меня?
Где
средь белого дня?
6-2868
Г. В. Мельникову
У дороги, у самой развилки,
возле самого скрипа колес,
из-под снега торчала травинка...
Неуютно ей нынче жилось.
Тело травки пружинило ловко.
Не сломал ее ветер, не смял.
И торчала на лысой головке
уцелевшая одра семян.
...Я стоял, говоря ей «спасибо»,
и стыдил свое сердце: «Смотри,
одиночество — это не гибель,
это мужество, черт побери!..»
РОЖДЕСТВО
Край неба — и звезда
в углу, как на конверте.
Рождение Христа —
спасение от смерти.
Снег. Прошлое. Мороз.
Мир распрямляет спину.
Нельзя смотреть без слез
на русскую равнину.
В сугробе, как пенек,
избушка в платье белом.
Но вспыхнул огонек
в окне заиндевелом!
Живи, Земля, живи.
Добра, сияйте, знаки.
Рождение Любви —
прозрение во мраке.
...Ему — людской тоской
быть на кресте распяту.
Тебе — своей рукой
возжечь в ночи лампаду.
МАДОННА
Я встретил женщину. Она
который год была пьяна.
Она была больна, негожа,
но... с Богородицею схожа.
В ее глазах — и свет, и мука,
и с сыном истины разлука.
В ее руке лежал пятак.
Она еще робела, клянча.
Так рысью вдруг припустит кляча
и вновь плетется кое-как.
И стал вопрос передо мной:
не ты ли, брат, тому виной,
что мать людей, ничья жена
в такую боль погружена?
Ты разве с болью той знаком,
чтоб откупиться пятаком?
И мог бы ты, ради Христа,
поцеловать ее в уста?
Светлане
Это были не райские кущи, ей-ей:
за больничной оградой десяток растений...
Я увидел ее в перехлесте ветвей,
и упала душа на колени.
В этой горсточке женского тела, в цветке
мне навстречу такие глаза горевали!
И такая большая усталость в руке
ощущалась, когда мне ее подавали.
Здравствуй, солнышко, встретились мы наконец: