Падший ангел
Шрифт:
— Молодой человек, — тихо проговорил кто-то прямо за спиной Лагудина, — отойдите, пожалуйста. В смысле, брысь отсюда, я сказал! А ты, — он повернулся к Веронике, — бросай цацки в сумку!
Лагудин развернулся и столкнулся с одним из тех двоих, что устроили драку с охраной. Он зажмурился и двинул его в нос головой, мужчина глухо охнул и схватился за нос.
Лагудин, не дожидаясь, достал его апперкотом в челюсть, сам подивившись своему удару. Рука достигла цели, но, падая, мужчина успел задеть Анатолия касательным ударом по лицу.
Лагудин вытер разбитую губу
— Сзади! — закричал вдруг кто-то.
Второй грабитель, который был ниже ростом, находился почти рядом. Он стремительно шел на сближение с Анатолием. Все решали секунды. Лагудин сделал резкий выпад, но противник, блокируя его, отпрыгнул в сторону. Лагудин тоже резко ушел в сторону и, оказавшись позади, размашистым ударом в висок оглушил противника. А этого уже было достаточно, чтобы театрально опустить на голову противника сомкнутые руки и окончательно уложить его на пол.
Сзади пробирались, как всегда, запаздывающие служители порядка. Кто-то грубо раздвигал людей, неистово и громко матерясь при этом.
Милиционеры скрутили руки начавшим приходить в себя неудачливым грабителям и потянули их из зала. Выволокли из здания и затолкали в «воронок». Один из ментов достал телефон и протянул «грабителю»:
— Звони, сообщай кому надо.
Тот повернулся к своему напарнику и спросил:
— Севка, жив?
— Да жив! — Голованов вздохнул и осторожно присел рядом с милиционером. — Только дрался этот «ботаник» совсем не по-детски. Его что, не предупредили? — И он посмотрел на милиционера.
— Да я-то откуда знаю? Вы у начальства своего спросите.
Филя потер руку и набрал номер:
— Дэн, это мы. Да, нормально все прошло. Только бился твой ученый как гладиатор… — Он помолчал, прислушиваясь к собеседнику, и усмехнулся: — нет, не особо, просто не ожидали. Мы бы и сами подставились. Скажи ему, что с него бутылка.
— Скажи, что две, — проворчал Голованов. — Скажи, коньяку, скажи — армянского… — затем мрачно добавил: — Надеюсь, у этого психиатра теперь появится достаточно материала для его выводов?..
— К Кутилиной, говоришь? — строго спросила старушка-консьержка в доме на Кутузовском. — Подожди, милок, сейчас мы все проверим. Фамилия твоя как? Лагудин? Анатолий Андреевич? В списке такой есть, теперь паспорт покажи.
Пришлось подчиниться. Секунд через тридцать придирчивых сравнений последовала новая реплика:
— Что-то не похож вроде.
— Бабуля, просто там на фото я в очках, а сейчас уже не ношу. Видеть стал лучше.
— Операцию сделал или линзы вставил? — заинтересовалась старушенция. Впрочем, ответа ждать не стала. — Ну проходи. Но смотри, если что, сразу милицию вызову. В нашем деле нужно быть осторожным, а то шляются тут всякие…
— Это верно, — покивал Лагудин.
После покушения Вероника прониклась к нему особым доверием. Сегодня Вероника приболела — то ли легкая простуда, то ли переутомление, — и Лагудин пришел ее навестить. Дверь открыла Екатерина
— Анатолий, это вы? Замечательно, что пришли. Вероника сама не своя после того неприятного эпизода. Вот нервы и не выдержали. Вы, наверно, знате, сегодня даже отменили ее выступление в Большом. К счастью, там много балерин, которые танцуют Одетту. Кому-то очень повезло из тех, кто в вечном резерве. Хорошо, что Вероничка сейчас в России. В Лондоне с их жесткими контрактами за такой пропуск пришлось бы заплатить неустойку. Проходите, пожалуйста, последняя дверь по коридору — это ее комната.
Вероника сидела на кровати, завернувшись в старенький пушистый плед, связанный вручную. Перед ней лежали альбомы с фотографиями, и она небрежно их листала.
— Здравствуйте, Толя. Как же я рада вас видеть!
Лагудин молча кивнул, но на лице его читался вопрос, так что Вероника сочла нужным тут же сказать:
— Вот решила денек похандрить. В нашем безумном марафоне просто необходимо иногда делать остановку.
— Конечно, Вероника, себя надо беречь. Тем более с вашими балетными нагрузками, — усмехнулся Лагудин. — Небось ножку поднять — все равно что вагончик разгрузить.
— Что-то вроде того, хотя я никогда не разгружала вагонов. — Она посмотрела на него с сомнением. Однако ничего не прочла в его бесхитростных, чуть близоруких глазах.
— И как вы хандрите? — поинтересовался Лагудин.
— Да вот свои детские фотографии рассматриваю. Хотите покажу?
— Конечно, очень интересно.
— Это архив, который я редко кому показываю.
Снимки были в основном черно-белые, на всех присутствовала глазастенькая смуглая девочка.
— Это я. В тот год, когда первый раз в училище. — Вероника показала на щупленькую девочку лет восьми-девяти. — Видите, ножку не могу дотянуть до нужного уровня. И даже косолаплю немного. Я так расстроилась, когда узнала, что меня не взяли.
— А когда поступили, обрадовались?
— Я поступила с третьего раза. У меня тогда все получалось с третьего раза. Даже трамвай на остановку приходил нужный третьим по счету. Честно говоря, уже не помню. Кажется, испытала огромное облегчение, что наконец смогла преодолеть это препятствие. Вот когда на гастролях в Японии мне повезло и выступила вместо Шаболиной, тогда я действительно обрадовалась. Она в тот вечер перетрусила и не смогла выйти на сцену. А со мной репетировали просто на всякий случай — как с дублершей на замену. — Тут она презрительно усмехнулась. — Никто и не предполагал, что я буду танцевать. Тогда я поняла — начали сбываться мои детские мечты.
— Вы с Шаболиной учились в одном классе? — спросил Лагудин.
— Ненавижу эту мышь бледную. Все, что мне дается таким тяжелым трудом, ей достается без всяких усилий. Она и поступила с первого раза. Зачем, спрашивается, ее взяли?! Ну данные хорошие. Тощая, гибкая, шаг хороший. Но артистизма-то кот наплакал. Куда они смотрели? Еще и в училище ее в тройке отличниц всегда держали. Всегда по центру палки стояла.
— Может быть, у педагогов были основания ее выделять? — осторожно спросил Лагудин.