Пагубная любовь
Шрифт:
Он, Белшиор Бернабе, проливал эти благодатные слезы, глядя на ту землю, на которой преклонила колени бедная ткачиха, чтобы прижать к груди замерзшего ребенка и воскресить его, совершив чудо милосердия.
Без четверти шесть он услышал шаги на железных плитах перед церковной оградой. Он бросился за угол церкви и увидел оттуда, что к дверям церкви направляется женщина, лицо которой скрывал капюшон. В ту же минуту через ограду перемахнул приятной наружности паренек в голубой одежде и с белой пуховой шапочкой в руке. Командор, прижавшись в углу, пожирал их глазами.
— Кто это? — спросила Мария.
— Это важный человек, — отвечал сын. — Я видел его в Браге: он вошел во дворец архиепископа вместе с отцом настоятелем собора. А там, в роше, две его лошади и слуга в ливрее. Должно быть, это его...
— Знаешь, это тот самый командор, который неделю назад был у твоего дедушки. Твоя тетя таким его и описывала: с усами, с бакенбардами...
— А что он здесь делает?
— Он смотрит на нас? — спросила мать, глядя на командора сквозь отверстие, образовавшееся между краями капюшона.
— Не сводит с нас глаз... и похоже, что он сию минуту потеряет сознание!
— Он болен!.. Хорошо, что сеньор аббат здесь...
— И он разговаривает с ним, матушка...
— Значит, это тот самый командор, о котором я тебе говорила.
— Белшиор! — окликнул паренька аббат. — Возьми-ка ключ, и ступайте все в церковь — я иду.
Юноша сбегал за ключом, поцеловал священнику руку и поклонился незнакомому господину. Командор двигался, не спуская с него глаз и задыхаясь: он задыхался от того, что огромным усилием воли сдержал свой порыв и не бросился к сыну. Юный плотник отпер двери и вместе с матерью вошел в церковь, сказав при этом:
— Этот человек посмотрел на меня с таким видом, как будто ему хотелось заговорить со мной...
Поздоровавшись с аббатом, бразилец спросил его:
— Могу я попросить ваше преподобие исповедовать меня?
— С величайшей радостью, сеньор командор. Когда будет угодно вашему превосходительству?
— Сейчас. Я хочу принять причастие вместе с вашей духовной дочерью.
— Что ж, сейчас так сейчас.
Про себя же священник подумал: «Этот человек просвещен светом божественной благодати, и Господь наш избрал меня, величайшего из грешников, орудием милосердия к другому грешнику!»
Они направились к ризнице. Аббат наклонился к Марии, молившейся перед алтарем в приделе Тела Христова, и шепнул ей на ухо:
— Подожди немножко: я должен исповедовать одного человека.
После этого он подозвал Белшиора и сказал ему:
— Сбегай домой, открой второй ящик комода и принеси большое крахмальное, отутюженное полотенце, обшитое кружевом, — это для причастия вон того сеньора, который сейчас будет исповедоваться.
Через полчаса командор вышел из ризницы и преклонил колени на второй ступени перед главным алтарем. Мария, увидев, что аббат вышел из ризницы и показал ей на исповедальню, встала и прошла мимо незнакомца, потупив глаза и низко опустив капюшон.
Появился Белшиор с полотенцем, отделанным кружевом; он развернул его и приготовил
Аббат, прихрамывая, вышел из исповедальни, укутавшись в церковную парчу. Сын Марии Рыжей подбежал к нему, чтобы взять его под руку, и тот пожаловался, что у него разошелся ревматизм в коленях и в пояснице. Его духовная дочь подошла к главному алтарю, опустилась на колени позади бразильца и начала читать псалмы и молитвы из Последования к святому причащению.
Аббат начал было облачаться, но тут командор встал и пошел по направлению к ризнице, бросая взгляды на Марию; ему удалось разглядеть лицо, освещенное целым снопом изломанных солнечных лучей, которые, проникая через жалюзи, трепетали и сверкали на металлической поверхности позолоченных паникадил. Он не узнал бы ее при встрече. Это лицо когда-то было гладким и розовым, словно лепестки роз, еще влажные от росы прекрасного утра. Щеки были округлые и тугие — в этом чувствовались здоровье, сила, свежий воздух и солнце, которое осмугляет кожу и греет кровь.
Теперь она была худощавой, угловатой и мертвенно-бледной — такими бывают статуи святых, созданных художником, вдохновленным их мученическими подвигами; но здесь умерщвляемая плоть освещалась божественной красотою души, и эта женщина становилась святой в глазах этого мужчины.
Он вошел в ризницу и дрожащим голосом спросил священника:
— Сеньор аббат! Я прошу вас перед тем, как вы пойдете в алтарь, позвать сюда вашу духовную дочь.
— Сюда?! — с изумлением воскликнул аббат. — Но ведь она так застенчива...
Он думал, что командору хочется просто-напросто поближе увидеть женщину, чья печальная история так растрогала его.
— Ничего, — возразил бразилец, — она непременно должна прийти сюда прежде, чем вы причастите нас, сеньор аббат.
— Ах, вот как! — взглянул на него аббат. — Ну что ж, извольте...
И, подойдя к порогу ризницы, окликнул дочь Силвестре.
Она вошла удивленно и робко. Ее сын, все еще державший ризу, в которую должен был облачиться священник, выронил ее, руки его повисли как плети, он словно окаменел, а на лице его застыло выражение глубокого интереса к происходящему.
Тут командор вручил аббату сложенный вдвое и запечатанный лист бумаги и попросил его прочитать то, что там написано. Священник попросил Белшиора принести очки, надел их дрожащими руками, подошел к окну и, взглянув на подпись, сказал:
— Но ведь это подпись его высокопреосвященства архиепископа Брагаского!.. Я ее знаю...
Он поднял глаза и начал читать:
— «Предлагаем аббату церкви во имя Пресвятой Богородицы, находящейся в нашей епархии (округ Вила-Нова-де-Фамаликан), без предварительного оглашения совершить таинство брака между женихом и невестой совершенных лет...»