Пагубная любовь
Шрифт:
— Видеть не видел, а блеянье козье слышал со стороны реки. Ты ступай по Эстеванову Проулку, а потом иди берегом реки вниз по течению, там и найдешь ее либо на лужке возле Каменного Брода, либо на Островке.
— Вот-вот, пускай пойдет туда, — вмешалась тетушка Бритес, — самое время сейчас парнишке разгуливать по Эстеванову Проулку!
— А чем он опасен?
— Чем опасен?! Поди спроси Зефу, дочку Жоана да Лаже, она в том проулке однажды ночью порчу подхватила, с тех пор все никак не поправится.
— Верно, верно, тетушка Бритес, вам лучше знать, что это за порча, да и мне известно, какую
— Боязно, сеньор.
— Подожди тут, я мигом.
И мельник стегнул ослов, которые жевали дрок близ канавы, отвел их в стойло, разгрузил, задал им корму, отхлебнул глоток вина из бурдюка и вернулся к пастушонку, который ждал его, слушая россказни тетушки Бритес о неприкаянных душах.
— Идем вместе, малец, — сказал мельник. — Мне хорошо знаком нрав твоего хозяина, и я знаю, что из-за козы он способен переломать тебе руки, если хлебнет лишку, а потому я помогу тебе ее сыскать. Чего боишься, парень? Души покойного капитана? Не будь дурачком. Если у того, кто умер, душа была добрая, она принадлежит Господу Богу, и никому нет от нее вреда; а злые души принадлежат дьяволу, и он их из когтей не выпустит.
— Изыди, сатана! Вот уж грешник, такому ад что дом родной, — пробормотала тетушка Бритес и в негодовании выпрямилась, осенив себя крестным знамением от плеча до плеча и от макушки до пупа.
— Что ворчишь, старая? Коли парнишка худо соображает, его простить можно; но ты-то больше семи десятков на свете живешь, пора бы ума нажить. Видела ты хоть раз чью-то душу, женщина?
— Мне-то они не докучают, слава Богу, — отвечала кичливо Бритес. — Знают, что ко мне лучше не соваться.
— Не суются, значит, к вам? Еще бы... — заметил все с той же ухмылкой ветеран. — Если б я был неприкаянной душой да встретился с вами, сразу дал бы деру. Душа, что сунется в такое тело, верно, вылезет грязная, точно крыса из дымохода.
— Прочь, ступай прочь, якобинец; сгинь, нечистая сила, сгинь! — воскликнула тетушка Бритес, сложив крестом два пальца, и попятилась к себе в дом.
— Ты меня слушай, малец. Люди пускай себе болтают вздор. Берегись, как бы твой хозяин не огрел тебя мотыгой, а уж от гостей с того света я тебя уберегу.
Мельник вел беседу с пастушонком, идя по каменистому Эстеванову Проулку. Несмотря на ободряющие речи ветерана, парнишка, проходя по самым темным местам, твердил про себя обрывки Катехизиса. В густом кустарнике поблескивали светлячки, а временами испуганный дрозд бил крыльями в листве живой изгороди. Тогда пастушонок невольно хватал мельника за руку, а тот подтрунивал над трусостью паренька.
В том месте, где тропинка выходила к реке, от нее ответвлялись две дорожки, одна направо, ведшая к кукурузному полю, где уже наливались меж широких длинных листьев початки, а другая налево, к выгону, спускавшемуся к самой Тамеге. Как раз в этот миг по реке к берегу широкими размеренными шагами двигалась, разбрызгивая воду, большая белесая фигура. Парнишка хрипло ойкнул и, вцепившись в кожаные подтяжки мельника, завопил:
— Дядя Луис, ой, дядя Луис!
— В чем дело?
— Вы что, не видите?
—
Человек в нижней рубахе оказался арендатором фермы Санта-Эулалия; он обходил с бреднем речные заводи, где окунь обычно шел косяком.
— Франсиско Брагадас, не ты это? — осведомился мельник.
— Он самый.
— Тут поблизости коза не блеяла? Не слыхал?
— Было дело, блеяла какая-то на пустоши Пименты, а потом снизу мне блеянье послышалось, с Островка.
— Ловится рыбка? Подбрось мне плотиц парочку на ужин.
— Ночь неудачная. Вся рыба ушла на глубину. Что-то неладное здесь творится... Пойду-ка домой.
— Что-то неладное? Выловил из речки привидение, что ли? Гляди, тут по горам душа капитана разгуливает, может, он решил искупаться, ночка-то теплая.
— Не до шуток, человече, — возразил озабоченно рыбак. — Когда я проходил к реке, оттуда, где ты сейчас стоишь, из-за вон тех ив, мне послышался словно плач ребячий и хныканье.
— Сова это была либо жаба, — возразил мельник с неколебимым бесстрашием того, кто привык все объяснять естественными причинами. — Если ты боишься, пойдем вместе, но придется тебе поделиться со мной уловом... Вон коза блеет, слышишь, малец?
— Уже перебралась на тот берег, — сказал рыболов, — по плотине, наверное. Будет тебе забота. Прощай, Луис.
— Гром ее разрази! — выбранился мельник. — Придется нам идти Каменным Бродом. Вот ведь тварь шалая! Уж лучше бы я деньгами дал за нее твоему хозяину, чем перебираться сейчас за реку!
И тут все трое услышали стоны, раздававшиеся совсем близко, с самого берега.
Пастушонок прижал ладони к губам и, присев на корточки, охнул:
— Ох, Господи!
— Вот это да! — проговорил ветеран с раздумчивой ленцой. — Франсиско-то прав был. Не сова это, не жаба... Вот оно что!
— Да что же, дядя Луис? — спросил парнишка сипло, почти утратив голос от страха.
— Женщина плачет, не слышишь разве? Посмотрим, кто там стонет, да поживее.
Мельник одним прыжком перемахнул через изгородь; он покашливал, что у нашего россильонского храбреца означало решимость, хотя вообще кашель у храбрецов может иметь и другое значение. Пастушонок следовал за мельником так близко, что наступал ему на пятки.
Мельник шел по кромке берега вдоль самой Тамеги; время от времени до него доносились стоны, но по мере его приближения стоны слышались все слабее: голос замирал в сдавленных рыданиях. За пастбищем темнела купа ив и тополей, и в этом месте журчащие речные струи образовали заводь — здесь рыбаки брали сетями плотву в пору нереста. Добравшись до этого места, мальчик и мельник услышали:
— Помогите, люди, умираю без покаяния!
— Сеньора Зефинья это! Хозяйка моя! Помоги мне Боже! — воскликнул пастушонок; с несказанной отвагой он ринулся прямиком сквозь ивняк и, не засучив даже штанов, прыгнул в воду, доходившую ему до колен. Мельник последовал за ним. Во тьме, еще более густой под навесом из ивовых ветвей, они с трудом разглядели женскую фигуру, наполовину погрузившуюся в воду и вцепившуюся обеими руками в какой-то сук; женщина все твердила: