Пахарь
Шрифт:
— Я — уважающий себя гидротехник. Но обстоятельства не способствуют спешке. Надеюсь, до нового года первый агрегат Даштиджумской ГЭС еще не будет пущен? Это событие ожидается только на рубеже второго и третьего тысячелетий? Вот видите. В принципе, мы договорились. Место есть, и пусть оно ждет меня. Да, как Яков Алексеевич?
Евгений Ильич опустил глаза.
— Ну, Оля, — с горечью произнес он, — вы как с необитаемого острова. Никишин умер. Редкая болезнь крови. Уже полгода мы без него.
Хотелось плакать. Умный, заботливый, деликатный ученый, мой наставник умер, а я и не знала, не
— Одичала я, извините.
Он странно посмотрел на меня. И я поняла: то, что я назвала одичанием, он посчитал черствостью.
— Дети, муж, нелюбимая работа. Но главное не это. Очень долго мне почему-то было стыдно показываться вам на глаза, напоминать о себе. Только недавно я переборола это чувство. А старика Никишина… я любила, как вы, как все.
— Интересоваться нашими делами можно было и издалека, не напоминая о себе.
— Я и этого стеснялась, — призналась я.
— Теперь вы придете в новый коллектив. Я и дядя Миша — вот, пожалуй, все, с кем вы работали прежде. Остальных жизнь переставила кого куда. Многих вознесла, а некоторых отстранила от земных дел, не испросив ни их, ни нашего согласия. Но есть и не грустные новости. Мы построили большой резервуар чистой воды и теперь зимой не качаем тину и грязь из Бурджара.
— Какие вы молодцы! — воскликнула я.
Та вода, которую мы брали из Бурджара, наполовину состояла из канализационных стоков. Это была наша давняя мечта — резервуар чистой воды. И вот она осуществилась. Как и многое из задуманного. Обретая цель, жизнь обретает смысл.
— Покажите мне ваше хозяйство! — попросила я.
— Наше, — мягко поправил он.
Все модели были уже другие, не чарвакские, нурекские или токтогульские, а рогунские, курпсайские, туямуюнские. Но принцип их работы оставался прежним. Еще великий Исаак Ньютон вывел закон подобия, согласно которому на модели, уменьшенной против реального сооружения во много раз, происходили, при обтекании водой, те же процессы и явления, что и на настоящем сооружении. Пересчет оказался несложным. Поэтому модели представляли богатейшие возможности для доводки, шлифовки будущих сооружений. Экспериментируй, ищи совершенства! За это — за четкие ответы на задаваемые вопросы — я и любила модели. Надо было только уметь задавать вопросы. Я осматривала туннели, их выходные порталы, гасители энергии, сопрягающие участки, и чувствовала себя в родной стихии. Я приняла правильное решение, и ростки сомнений не пробивались на дневную поверхность.
Все русловые модели были амударьинские. Участок реки в створе Туямуюнского гидроузла, на котором репетировали перекрытие. На нем речной песок заменяли опилки, вымоченные в известковом растворе, очень подвижные. Русло реки у головы Каршинского магистрального капала — там собирались возводить перегораживающее сооружение.
Все было, как при мне. Но культура исполнения моделей заметно повысилась, как и культура исследований. Наряду с традиционными пьезометрами широко применялись электронные датчики. Так и надо, думала я. Жизнь не стоит на месте, испытанное старое ветшает я дряхлеет. И хорошо, что старое ветшает, перестает удовлетворять.
— Сдвиг к лучшему — во всем! — похвалила я.
Березовский покраснел.
— Приятно слышать, — сказал он.
Был ли он когда-нибудь влюблен в меня? Не знаю. Всегда был ровен и внимателен, да и взыскателен тоже. Сейчас он стоял и смущенно улыбался. Брился он, наверное, электрической бритвой, и его щеки были подчернены так, как модницы чернят веки тушью. Когда-то я слышала, что он не очень счастлив в семейной жизни, но подробности до меня не доходили. И потом, это было так давно. Костюм сидел на нем не как на манекене. Впрочем, он не придавал большого значения одежде. Как и многому другому, не связанному с моделями и модельными исследованиями. Человек дела, он никогда не думал о красе ногтей.
— Туямуюн задает нам задачи. — Он все-таки решил проинформировать меня о текущих делах лаборатории. — Дно — мельчайший песок, скала — черт-те где. Проран чем уже, тем глубже. Модель предсказывает пятидесятиметровую глубину размыва.
— Феноменально! — сказал я. — Натура этого не подтвердит никогда. На глубине этот самый песок вязче, плотнее. Он будет размываться совсем не так быстро.
— А как он будет размываться? Яма пятидесятиметровой глубины — это прорва. Представляете, сколько потребуется бутового камня?
Песок мы не умели моделировать точно. Опилки неплохо воспроизводили руслоформирующие процессы, но передавали их качественную, а не количественную сторону.
— Едва ли яма размыва будет глубже пятнадцати метров, — сказала я.
— На ваше бы мнение да резолюцию: «Быть посему!» — улыбнулся он. — В принципе, ничего страшного. Надо только завезти побольше камня. Но обычно наши прогнозы сбываются с высокой точностью. Хочется поддержать честь марки и в такой деликатной ситуации, как эта.
Я поняла его. Там, куда он сейчас пристально вглядывался, наши точные знания о природе прерывались, и начиналось неведомое. Он далеко ушел вперед за время, пока меня здесь не было.
— Все эти годы я откровенно завидовала вам, — сказала я.
— Ну, это лишнее.
— Это светлая зависть, она вселила в меня решимость, — сказала я, вспомнив его свойство очень многое понимать буквально.
Он проводил меня до ворот. Ему был очень нужен инженер, понимающий язык модели.
Часть вторая
I
Дима, конечно, не прислал за нами машину. Он обещал, но без твердости в голосе, и я тогда же подумала: «Подведет!» Выбор был между автобусом и электричкой. Я предпочла электричку. Не пыльно и можно почитать, если Петик не будет теребить бесконечными «почему». Но сына вполне устраивало окно и мелькающий пейзаж. Я провалилась в шведский детектив, который был слеплен очень остроумно. Вдруг Петик крикнул: «Мама, вон наш дом!» Насыпь подняла поезд над лесополосой, все тополя которой были заметно наклонены на запад, и в мелькании чиройлиерских кварталов мальчик разглядел-таки наш коттедж.