Пахарь

Татур Сергей Петрович

— Это жестоко — морить детей сквозняком!

— Детям нужен свежий воздух. Врач рекомендует.

Термометр показал тридцать девять…

Я была близка к тому, чтобы сорваться. Она, видно, поняла мое состояние и бочком-бочком улизнула. Домой я несла Петика на руках. Раздела, умыла, уложила в постель. Дала стакан горячего молока с медом. Вызывать врача было поздно. Я приложила ухо к его спине. Явственно были слышны хрипы, скрипы, шорохи. Словно в густом лесу завывал порывами ветер и ветви терлись друг о друга. У него в груди работала плохо смазанная машина. Когда кончатся эти напасти? Месяц у моря, а никакой пользы.

Я

открыла аптечный шкафчик. Первые назначения предстояло сделать самой. Я знала, что не ошибусь. Слишком часто мальчику приходилось выкарабкиваться из ям, именуемых простудами, ангинами, воспалениями легких. Я научилась делать уколы не хуже медсестры. Простерилизовав шприц, я позвала на помощь Кирилла. Он держал брата отвернувшись. Я протерла спиртом напряженную ягодицу и быстро сделала укол. Ничего страшного — надо только приглушить эмоции. Петик, оравший что было сил, мгновенно угомонился.

— Не больно же, — сказала я. — Солдаты не кричат, когда им делают уколы.

— Я… я маленький! — обиделся он. — Я… я тебя не люблю! Еще даже тетя врач не пришла, а ты меня колешь! Я и без твоих уколов поправлюсь!

Теперь — банки… Я заставляю сына лечь на живот, и одну за другой быстро ставлю их на вздрагивающую спинку. Тотчас взбухают высокие лиловые пузыри. Я укрываю мальчика одеялом.

— Больно! — голосит он и внимательно посматривает на меня. Хочет, чтобы пожалела, приласкала.

— Нисколько. Завтра поставлю горчичник, тогда будет больно. А сейчас терпи…

Димы все нет. Петик лежит тихо, но дышит неровно, и я сижу рядом и поправляю одеяло. Мне очень жалко его. Мне жалко, что у меня больше не будет детей. Если бы Дима не работал начальником, если бы у меня была нормальная семья! Но все это из области благих, неосуществимых желаний.

Он пришел, постоял над спящим сыном, обнял меня. Я отстранила его руку.

— Ужинай, — сказала я. — Все готово, а ты голоден.

Утром врач констатировала: начинается воспаление легких. Похвалила меня за своевременное вмешательство:

— Вы отлично знаете своего ребенка. Если бы вы пришли ко мне с Петей вчера утром и я бы ничего у мальчика не нашла, я бы все равно дала бюллетень. Потому что все ваши предположения относительно вашего ребенка потом подтверждаются.

— Но ведь так не положено.

— Я рискнула бы. Так было бы достаточно трех-пяти дней, а теперь понадобится две недели. Как видите, я бы поступила в интересах государства.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— В следующий раз, пожалуйста, не стесняйтесь.

— Следующего раза не будет. В январе я с детьми переезжаю в Ташкент.

— А муж ваш?

— Если захочет, может последовать за нами. Но он останется.

— Извините, я считала, что у вас прочная семья. Как же так?

— Вы правильно считали, я и сейчас так считаю.

— Еще раз извините.

Я пунктуально выполняла все ее указания. После банок — горчичники. Опять банки. Антибиотики… Соки. Бульоны. Побольше жидкости, высокая температура требует обильного питья. Я ничего не забывала. И мальчик медленно оживал. Вскоре небольшая температурка поднималась только к вечеру. На третий день ему надоела постель, и я разрешила играть на ковре. Он построил из кубиков целый город. Ни один дом не повторял другой, его фантазии были неистощимы, а вот умение явно отставало от полета мысли. Он смешно злился, когда его башни рушились, достигнув критической высоты. Он не умел перевязывать

кубики, как кирпичи в каменной кладке. Тогда я приходила к нему на помощь, и мы быстро восстанавливали разрушенное. Мне не нравилось, что он выходил из себя, когда что-нибудь не получалось. Нетерпение и нетерпимость — не лучшие черты характера. Но я не знала, как ослабить эти не нравившиеся мне качества. Я много читала ему — сказки, стихи, зарисовки о природе и животных. Он запоминал легко и надолго. Но занятия по изучению азбуки — я начинала их несколько раз — приходилось прекращать. Он терял терпение оттого, что букв слишком много и что они упорно не желают складываться в слова. Он спешил, торопился и не успевал.

Через неделю мальчик почти оправился. Играл, резвился, смеялся, но быстро уставал. И я продолжала терапию. Мало изгнать недуг, надо предупредить рецидивы и осложнения.

Наконец у меня появилось время, и я навела в доме порядок. Перестирала уйму белья, вымыла полы, окна, натерла мебель пахучей пастой из скипидара и воска. Заклеила щели, достала зимнюю одежду, упаковала летнюю. Уехать и хотелось очень, и не хотелось совсем. Я оставляла здесь мужа, и большинство людей, знавших о моем решении, считало, что я не права. Они полагали, что движущей силой моего решения является эгоизм и себялюбие. Я никого не разубеждала. Ночами мне снилась вода, обтекающая модели. Дело, которое я знала и любила, ждало меня. И я знала, что уеду, даже если потом мне станет плохо.

Когда Петик совсем оправился, ему сделали рентгеновский снимок грудной клетки. Врач при нем долго разглядывала этот снимок, держа его перед окном в вытянутых руках. Петик тоже внимательно изучал снимок, потом спросил у меня: «Мама, это чьи тапочки рассматривает тетя доктор?» Легкие, действительно, были похожи на тапочки.

Я повела сына в детский сад ровно через две недели. По дороге он шалил, был весел, задирался, и я сказала, что спущу его в котлован строящегося дома. И дядя экскаваторщик закопает его. Он немедленно возразил: «Мама, дядя экскаваторщик, наоборот, выкопал меня. Я сидел в яме, и он опустил ковш, а я в ковш вошел, и он поднял меня наверх и отдал тебе. «Возьмите этого мальчика, — сказал тебе дядя экскаваторщик, — пусть у вас будет двое сыновей». Вот, выдумщик! Взял и отдал роль аиста дяде экскаваторщику.

Принимая ребенка, воспитательница не смотрела на меня. Всем своим видом она давала понять, что обижена, очень обижена. Будь моя воля, я бы близко не подпустила ее к детям.

XVII

Дули ветры, промозглые, пронзительные. Шел снег. Солнце не грело. Хотелось тепла, того самого, от которого некуда было спрятаться летом. В субботу, после полудня, когда ветер выжимал из глаз скупую слезу, Анатолий Долгов повел Дмитрия Павловича и Сабита Тураевича в баньку. Заранее не предупредил, сымпровизировал — и попал в десятку.

— Банька готова, банька ждет — пошли, побежали! — звал он и ненавязчиво подталкивал к выходу, к машине.

— Ну, блин! — сказал на это Дмитрий Павлович. — Угадал! А я и позабыл, что есть на свете эти укромные уголки отдохновения. И все, что нужно, будет?

— Зачем — будет? — обиделся расторопный Толяша. — Уже есть. В кои годы изъявляете желание принять процедуру, и чтобы я не позаботился о сопровождении? Недооцениваешь, командир!

— Чудеса! А пиво какое?

— Какое надо.