Пахарь
Шрифт:
— А я, сколько ни сворачивал с проторенного пути, не встречал неожиданностей, которые могли бы стать изобретением, — сказал самый молодой гость. — Все неожиданности, которые мне встречались, очень быстро превращались в неприятности. Меня утешают: все впереди. Но у человека, чтобы он не был как воздушный шарик, что-то должно быть и позади. Такое, к чему приятно возвращаться памятью. Я, откровенно говоря, очень устаю от общения с уже успевшими поседеть людьми, чья психология основана на принципе «все впереди». Я не видел, чтобы от таких людей было много проку.
— Как вы додумались придать потолку функции трамплина? — спросил меня главный инженер.
— Я водила сыновей на аттракционы чешского «луна-парка». Они катались в тележке, тележка делала мертвую петлю, и я подумала, что точно так же может вести себя и
— А многие женщины говорят, что дети обременяют. Неправда: дети мобилизуют.
— Главное в жизни — вовремя поменять местами пол и потолок, — заметил Евгений Ильич.
— Расфилософствовались мы сегодня, — сказал главный инженер проекта. — Раскрепостились. Мы красноречивы, а модель красноречивее всех нас. Она говорит: дерзайте и вы, товарищи инженеры. Творите, выдумывайте, пробуйте, помните только, что это нужно людям. Из народного кармана это будет оплачено, в народный карман вернется. Вот какой вывод сделал я из прекрасного урока, который всем нам дала Ольга Тихоновна. Каждый из нас вследствие узости кругозора и ординарности мышления проходит мимо решений, которые смелее, лучше, эффективнее тех, на которых мы останавливаемся. Мы миримся с этим как с неизбежностью. Но появляется человек, который доказывает: нет, это не неизбежность, надо глубже копать, лучше считать и больше фантазировать по утрам и вечерам. И мы идем за таким человеком и поднимаем его на щит.
— В лаборатории есть такой человек, — сказала я. — Это Евгений Ильич.
— Теперь их два, — сказал главный инженер проекта. — Когда два подвижника являются единомышленниками, мы имеем не простое удвоение результата, а его лавинообразное нарастание. Ибо подвижники питают идеями не столько окружающих — окружающие к их идеям чаще всего равнодушны — сколько друг друга. Ольга Тихоновна, банкет за нами.
— Евгений Ильич, запишем или поверим на слово? Люди серьезные чаще всего чрезвычайно несерьезны в выполнении таких обещаний.
— Гидравлики — славные ребята, даже если они в юбках ходят, — сказал один из гостей. И обратился ко мне: — Давайте остановим воду и посмотрим яму размыва.
Я отдала распоряжение, поток иссяк. Яма размыва имела форму почти идеальной воронки. Воздействие потока на русло было минимальное. Это подтверждали и фотоснимки: при других концевых сооружениях воронки выглядели внушительнее.
— Яма размыва — наш самый строгий экзаменатор, — сказал Евгений Ильич.
Гости тепло попрощались и удалились. Березовский пошел проводить их. Как мне показалось, вечером их ждал мини-банкет, чисто мужской праздник, не требующий почти никакой подготовки. Все нужное для него умещалось в чьем-либо портфеле. Виновнице торжества на этой репетиции перед банкетом обещанным, конечно же, делать было нечего.
Я осталась одна — перед новым порогом, к которому еще предстояло подойти. С модели стекали последние капли воды. Эти туннели завтра пойдут на слом, и русло тоже. Останется один оголовок. К нему мы привяжем следующую модель, реку Вахш, или Зарафшан, или Чаткал, в зависимости от очередности. Мне предстояло заняться объектами Рогунской ГЭС, гидроузла с невиданными напорами в триста метров. Это было похоже на переход в следующий класс, но разница со школой состояла в том, что здесь классов могло быть много больше десяти. Было грустно расставаться с моделью, так блистательно подтвердившей наши идеи. «Почему в каждом следующем классе мы тоскуем о предыдущем?» — спросила себя я. Вопреки словам великого поэта, сказавшего, что все на свете повторимо, ничто из прошлого не повторялось, все приходило новое, все впервые. И дети жили по-другому, сыто и ухоженно, привилегированно жили, с родителями не подобострастничали, а держались накоротке, а часто и с оттенком покровительственности, и от этого рождалось непонимание, обидное для родителей. Было грустно, и мысль была устремлена вперед. Закрывалась одна страница жизни и открывалась другая. Мое одиночество притупилось и отступило, сегодняшнее радостное событие отодвинуло его с переднего плана. Оно как бы зарубцевалось — не кровоточило, присутствовало, но не давило, не заслоняло собой другие чувства. Что ж, одна так одна. Не я одна живу одна. Появится машина, будем видеться еженедельно. Это уже не одиночество. Многие жены не видят своих
Я успокоилась, но так смиряются с неизбежным. Мысль, вернее, мечта о полном воссоединении семьи не покидала меня ни на минуту. Я не могла закрывать глаза и на то, что Дима работал сейчас на износ. Ежедневная двенадцатичасовая гонка, ежедневное преодоление сложнейшей полосы препятствий — число препятствий в ней никогда не оговаривается заранее, — его железный организм пока выдерживал все это. Но сколько времени отпущено природой этому «пока»? Я видела крепчайших мужчин, которых инфаркт сбивал с ног в расцвете сил, в Димином зрелом возрасте. Инфаркт — первое предупреждение оттуда. После такого звоночка уже не возвращаются к прежнему образу жизни, к прежней безудержности в работе.
«Невесела ты что-то, Олечка Тихоновна, — сказала я себе. — Не оптимистична. А тебя только что погладили по головке. Почему не откликнулась, не воспарила?» Но это было не так. Я старалась предвидеть будущее. И исходила при этом из реальностей, которые меня окружали. И уж сегодня-то могла сказать, что я счастлива, счастлива, счастлива.
XVI
В пятницу тридцатого мая я пришла домой пораньше. Распахнула створки гардероба и не торопясь выбрала, что надеть. Дима пускал сегодня свой первый агрегат, и я хотела, чтобы его праздник стал радостью и для семьи, для меня. Гардероб был полон, и я сказала себе: «Богато живешь, Тихоновна!» Две трети платьев и костюмов я сшила сама, и это был адский труд, но он сторицей вознаграждался восхищением и откровенной завистью знакомых, которые полагались на портных, на ателье мод и магазины готового платья и вследствие этого всегда отставали от моды. Я полагалась на себя, на свою швейную машинку и журналы мод. Элегантнее меня в Чиройлиере не выглядела ни одна женщина. Но это приписывали не мне, а Диме, который даже себе ни разу не купил рубашки. Журналы мод часто предлагали замечательные вещи. Я выуживала их, кроила, шила, порола, снова шила и снова порола, пока, наконец, не добивалась нужного эффекта. Угодить себе труднее всего. Мои платья и костюмы сидели безукоризненно. Зато каждая новая знакомая первым делом спрашивала меня: «Кто ваша портниха?» И ответ «Я сама» принимала за нежелание ее рассекретить. Я это понимала так: уж в моем-то положении они ни за что не шила бы сами.
Я надела белое шелковое платье, отделанное вологодскими кружевами. Оно делало меня тридцатилетней. А ведь когда-то мне казалось, что тридцать лет — это невообразимо далекое будущее, это другая планета, до которой лететь и лететь. Сорок же лет располагались где-то на границе известной Вселенной, то есть в страшенной тьме времени и пространства. Но прилетела быстрехонько, и теперь все это пройденные рубежи. Жизнь умудряла, заставляла отказываться от девичьего простодушного представления о бесконечности отведенного тебе пути и срока, и дали пятидесяти- и шестидесятилетнего возраста, моего возраста, не чьего-нибудь, уже не казались неблизкими. Они были рядом, и следующие за ними дали тоже были недалеко. Прожито было больше, чем оставалось. Тем с большим достоинством следовало жить дальше.
Повязав фартук, я стала накрывать на стол. Я представила, каково Диме сегодня. Понаедет руководство, гостей будет видимо-невидимо, и среди них много высоких. А он не привык делить людей по ранжиру, он позаботится о каждом, каждого одарит улыбкой и теплым словом, и самым высоким гостям это может не понравиться. Я представила его в толпе гостей и подумала, что в такой день ему особенно захочется побыть среди своих — виновников торжества. И он будет мучиться, что не может оставить гостей и перейти к своей никогда не подводившей его гвардии, которая вложила душу в первую насосную. Он будет беспокоиться, хорошо ли пройдет пуск. А когда стальной матово блестящий вал в два обхвата передаст усилие электродвигателя лопастям насоса и заданный напор будет получен, Дима будет беспокоиться, все ли готово к встрече воды на полях, хотя это уже не его забота, и будет беспокоиться, удастся ли плов для рабочих и маленький плов, «кичкина-плов», для высоких гостей.