Палач из Гайд-парка
Шрифт:
– Да где же ты была? – спросил Питт, глядя на нее во все глаза, когда она наконец приехала, таща свои подушки, вспотевшая, растрепанная, с горящими щеками и пылая от гнева.
– Пришлось нанять кэб, – ответила она, кипя от негодования. – Этот сосунок, этот свиненок, возомнивший себя должностным лицом, не пустил меня в омнибус!
– Что? – удивился Питт. – О чем ты говоришь? А у нас уже все привезли и половину распаковали.
– Этот наглый, высокомерный, глупый болван не пустил меня в омнибус с подушками, –
– Почему же? – Томас нахмурился. Он видел, что жена так и кипит, но никак не мог взять в толк, в чем дело. – Что ты хочешь сказать? Разве это был не обычный омнибус?
– Да, конечно, это был обычный омнибус для всех желающих! – закричала она. – Но этот самонадеянный, напыщенный осленок решил, что у меня узел с бельем, и не позволил мне сесть. Он даже пригрозил вызвать полицию и отправить меня за решетку за нарушение спокойствия!
Рот Питта дрогнул, его глаза весело блеснули, но, помолчав немного, потому что распаленное гневом лицо Шарлотты не позволяло ему воспринять все случившееся как забавное происшествие, он выразил подобающее сочувствие.
– Извини. Дай-ка мне подушки, – и протянул руку.
Она сунула их ему.
– А где теперь рабочие? Не вижу их.
– Они пошли за угол в закусочную, чтобы позавтракать. Через полчаса вернутся и распакуют остальное. Грейси на кухне. – Томас оглядел гостиную, в которую они вошли. – Да, здесь действительно очень хорошо. Ты все сделала просто замечательно.
– Не пытайся меня успокоить, – сердито сказала Шарлотта. Но ей очень хотелось улыбнуться, и она фыркнула и тоже огляделась. Муж был прав: все выглядело прекрасно. – А где наши дети?
– В саду. Когда я видел их, Дэниел уже был на яблоне, а Джемайма нашла ежа и беседовала с ним.
– Хорошо, – она не могла удержать улыбки. – Как ты думаешь, им здесь нравится?
Ответ был написан у Томаса на лице, незачем было и спрашивать.
– А ты уже видел зеленую комнату наверху? Это будет наша спальня. Подожди, я сейчас тебе покажу.
Питт хотел было сказать, что у него совсем нет времени, но передумал.
От комнаты веяло спокойствием, сюда совсем не доносились уличный шум и суета. Ветер шелестел листвой, свет ложился яркими пятнами на стены. И никаких посторонних звуков. Томас почувствовал, что улыбается, и взглянул на Шарлотту. Лицо ее было полно ожидания.
– Да, – ответил он совершенно искренне. – Никогда еще за всю мою жизнь я не видел комнаты лучше этой.
День выборов выдался ветреным, со внезапно налетевшими ливнями и ярким солнцем вперемежку. Сразу после завтрака Джек ушел, и Эмили тоже не могла оставаться дома; она была вся как на иголках, хотя и знала, что мало чем может быть полезна Джеку и что сейчас ему недостаточно даже ее моральной поддержки.
Найджел Эттли тоже рано приехал. Он уверенно улыбался, болтал с друзьями и соратниками, но если бы кто пригляделся к нему повнимательнее, то заметил бы, что он уже не так самонадеян и заносчив,
Немногие мужчины, в то время удостоенные права голосовать, входили в помещение избирательного участка и опускали бюллетени. Потом выходили, не глядя по сторонам, и спешили прочь.
Медленно прошло утро. Эмили сновала вместе с Джеком то туда, то сюда и старалась придумать, что бы сказать ему такое подбодряющее, но не слишком, чтобы не дарить ему ложную надежду. И все же, наблюдая за посетителями участка, прислушиваясь к обрывкам разговоров, она, вопреки самой себе, не могла иногда не ощущать всплеска этой надежды.
В такой игре можно было или все выиграть, или все потерять. Завтра утром Джек или станет членом парламента – перед ним откроются большие возможности, на него будет возложена огромная ответственность, ему придется очень много работать, и он получит шанс прославиться, – или же окажется в стане побежденных, без положения, без службы, без профессии. А в парламенте будет сидеть Эттли, улыбающийся, самоуверенный победитель. И ей придется утешать Джека, вновь помогать поверить в себя и снова на что-то надеяться, а самой отдаться какому-то другому важному делу.
В начале третьего Эмили была уже вымотана до бесчувствия, а еще надо было пережить долгий день и вечер. К пяти она начала уже верить, что Джек действительно может выиграть. Она почувствовала необычайный подъем, но затем опять впала в отчаяние.
К тому времени, как участок закрылся, Эмили была в полном изнеможении; волосы выбились из прически, платье утратило свежий вид, и еще никогда в жизни она так не стирала ног. Они с Джеком ехали домой в двухместной коляске. Ехали молча, тесно прижавшись друг к другу. Они не знали, о чем говорить теперь, когда битва окончена и остается ждать, не зная, что они обретут – победу или поражение.
Дома, поздно вечером, они поужинали, но были слишком напряжены, чтобы есть с аппетитом. Эмили потом не могла сказать, что ела; припомнила только, что на тарелке вроде розовел лосось, но в каком он был виде – отварной или копченый, – этого она сказать не смогла бы. Эмили все время поглядывала на часы, стоявшие на камине, и думала, когда наконец они кончат отсчитывать оставшиеся часы и все станет известно.
– Ты думаешь?.. – начала было она как раз в ту минуту, когда Джек тоже открыл рот.
– Извини, – ответил он поспешно. – А ты что хотела сказать?
– Ничего. Так, неважно. А ты?
– Ничего особенного, просто это может продлиться долго. И тебе незачем…
Эмили бросила на него ледяной взгляд.
– Ладно, все в порядке, – сказал Джек извиняющимся тоном. – Но я просто подумал…
– Ну и не говори. Это же просто смешно! Я, конечно, собираюсь ждать, пока не подсчитают все бюллетени и мы не узнаем…
Он встал из-за стола. Было четверть десятого.
– Хорошо, но давай тогда ждать в гостиной, где можно устроиться поудобнее.