Палестинские рассказы (сборник)

Ривлин Влад

Каждым своим пациентом она занималась не по часам, как другие специалисты, а в соответствии с тем, сколько времени требовалось пациенту для решения его проблемы. Может быть, поэтому все рвались именно к Мирьям. Впрочем, попасть к ней было почти немыслимо. Она сама выбирала наиболее сложные случаи – тех, кто больше всего нуждался в помощи. Как она находила время для каждого, не знал никто. Различные государственные учреждения и частные компании буквально разрывали её на части: тётю считали непревзойдённым экспертом и хотели, чтобы интервью с кандидатами на ответственные должности проводила только она. И действительно, достаточно ей было лишь посмотреть на человека – и он рассказывал о себе такое, о чём не стал бы говорить больше нигде. Она мгновенно чувствовала фальшь в словах, по еле заметному жесту могла точно определить состояние или истинную реакцию собеседника. От неё не могло укрыться абсолютно ничто. В начале разговора она смотрела собеседнику прямо в глаза и говорила при этом холодно, что придавало всему её облику особую суровость. В зависимости

от того, что говорил собеседник, Мирьям либо смягчалась, и взгляд её становился приветливым и доброжелательным, либо наоборот – от неё как будто начинало веять ещё большим холодом, как от железа, и её тёмно-синие глаза приобретали цвет стали, холодно и безжалостно буравя собеседника. Ложь всегда вызывала у неё гневную реакцию. Но ещё больший гнев и неприязнь вызывали попытки собеседника подстроиться под её требования или ожидания. Горе было тем, кто пытался сделать подобное в разговоре с ней!.. Вид у неё был всегда весьма суровый. Она и с пациентами своими работала как хирург, решительно вскрывая все душевные раны. Но была она не бездушным врачом, а именно врачевателем душ. Что и говорить – она умела врачевать душевные раны. Перед ней открывалась головокружительная карьера, и она, наверное, многого бы добилась в жизни, высоко поднялась бы, если бы приняла хотя бы одно из многочисленных заманчивых предложений работодалетелей и стала бы, например, начальником отдела кадров в одной из крупных компаний или в министерстве. Но перспективам головокружительной карьеры она предпочла работу в общественных организациях и образовательных проектах. На жизнь она зарабатывала себе как фрилансер, и этих денег ей вполне хватало на безбедную жизнь, хотя всё это были крохи по сравнению с тем, что она могла бы иметь. Впрочем, по поводу упущенных ею возможностей сокрушались родственники и друзья, а сама Мирьям, похоже, была совершенно равнодушна и к карьере, и к деньгам. Она всегда держалась скромно и старалась быть как можно незаметней среди людей, но слава сама находила её повсюду. Ей завидовали друзья, и недруги: «Мне бы её способности и возможности!» Со стороны казалось, что всё само идёт ей в руки. Но это было не так. Детство у неё было суровым. Дед был служакой и бессребренником и в семье завёл порядок как на военной базе. Он привык чувствовать себя в семье диктатором, и моей кроткой бабушке нередко доставалось от него. Дед никогда не поднимал на жену руку, но был скуп на ласку и щедр на недовольство и попрёки. Бабушка всё терпела и изо всех сил старалась угодить мужу. Дед воспринимал такое отношение как должное и с женой вёл себя как со служанкой. Мирьям была единственной в доме, пытавшейся оспорить беспредельную власть отца. Ещё будучи совсем ребёнком и самой младшей, она встала на защиту матери. Она ничем не уступала пацану и во время детских конфликтов отчаянно дралась с мальчишками, в отличие от моего отца, который в этом возрасте был пугливым и плаксивым ребёнком. Нередко она первой начинала драку, если чувствовала несправедливость. Дралась она с такой яростью, что нередко здоровые жлобы оборачивались в бегство. Во время драки она была похожа на кошку, отчаянно защищавшую своих котят: Мирьям царапала в кровь лицо противника, пинала его ногами и больно кусалась. Конфликтные сцены между родителями она наблюдала молча, а потом, когда страсти утихали, вдруг подходила к деду и спрашивала:

– Папа, а ты мой папа?

Её отца этот вопрос поначалу забавлял, но потом, когда до него дошёл весь его страшный смысл, он начал выходить из себя и не раз стыдил дочь. Та с возрастом становилась ещё более бескомпромиссной, и в конце концов между отцом и дочерью вспыхнула настоящая ожесточённая война, в которой ни одна из сторон не хотела уступать. У них абсолютно на всё были прямо противоположные взгляды. Общими были лишь непреклонность и проницательный ум. И внешне они тоже были очень похожи: тот же тяжёлый проникающий, как сталь в живую плоть, взгляд; та же манера говорить и даже жесты. Дед сразу разглядел в дочери свой характер и втайне обожал и восхищался ею. Мирьям часто говорила о своём отце с раздражением, но стоило ему заболеть или даже почувствовать лёгкое недомогание, как она тут же оказывалась возле него, бросив все свои дела, какими бы срочными они ни были. При этом, когда она смотрела на своего отца, в её взгляде было столько беспокойства и сострадания, что, глядя на Мирьям, её саму становилось жалко. Стоило же отцу начать идти на поправку, как они снова начинали ругаться и спорить. Моему деду особенно не нравилось, что Мирьям постоянно ездит к его брату Иосифу – в психиатрическую клинику. Ему казалось, что она уделяет тому слишком много внимания.

– Он же твой родной брат! – возмущалась тётка. – Как ты так можешь?! Неужели у тебя нет сердца?!.. – ужасалась она.

– Ты ещё не доросла до того, чтобы судить меня! – обрывал её дед. – Что ты можешь понимать в нашей жизни?! – приходил иногда он в ярость.

Своего дядю Иосифа, родного брата моего деда, Мирьям любила и жалела. Она любила его с тех пор, как Иосиф впервые появился в доме брата. Иосиф приезжал редко, но Мирьям, будучи ещё совсем ребёнком, сразу же его запомнила. Он проводил очень много времени с детьми, серьёзно выслушивал их детские рассказы и проблемы, подолгу играл с ними или строил «город-дом». Это была идея Мирьям – построить особый дом, который будет как город, и в котором найдётся место для всех: и для взрослых, и для детей, и для животных. Мири была уверена, что когда у всех будет достаточно места, никто не будет

ни ссориться, ни воевать друг с другом. Дядя Йоси на полном серьёзе обсуждал со своей племянницей проект такого города. Вместе они что-то рисовали на бумаге, а потом увлечённо строили свой дом из песка, то молча, то о чём-то споря. Моя бабушка не хотела его отпускать, но с дедом они каждый раз ругались, нередко доводя дело до драки. Однажды дядя Йоси уехал и больше уже никогда не приезжал. Мирьям его не забыла и всё время спрашивала о своём дяде. Она тосковала по нему и дулась на отца. Когда Мирьям стала постарше, мать объяснила ей истинную причину отсутствия дяди. С тех пор она часто посещала его в клинике или дома. Возможно, на её желание стать психологом во многом повлияла судьба дяди Иосифа.

Она рано начала работать, чтобы не зависеть от отца, и рано ушла из дома. Отслужив в армии, она работала сначала санитаркой в больнице, потом по уходу за престарелыми и наконец в психиатрической больнице, где провёл большую часть своей жизни дядя Йоси. Потом она поступила в университет и первое время совмещала работу и учёбу, как и большинство студентов в нашей стране. Затем Мирьям получила должность ассистента на факультете, где училась сама, и пробыла в этой должности до самого окончания учёбы, совмещая обязанности помощника преподавателя с работой в психиатрической больнице, где лечился дядя.

Ещё во время учёбы в университете она приняла самое активное участие в деятельности левых студенческих организаций, и за участие в демонстрациях против оккупантов её задерживала полиция. Увлечение тёти зарубежной литературой стало со временем её второй, а точнее третьей – после социологии – специальностью. Кроме английского и французского, она в совершенстве владела литературным арабским, причём настолько, что переводила публицистику арабских журналистов для левых изданий. Она была из тех израильтян, которые без страха смотрят в лицо тяжёлой реальности и не боятся смелых решений.

– Мне с арабами делить нечего! – заявляла она отцу во время их бесчисленных споров.

– Если бы все были такими же «умными», как и ты, нас бы тут уже давно всех уничтожили! – возмущался он. Собственный отец был для неё воплощением жестокости и расизма, в которых она видела причину всех наших бед. Он же, в свою очередь, видел в Мирьям и её единомышленниках главную угрозу государству, которому он посвятил всю свою жизнь.

– Вы хуже арабов! – говорил мой дед. – Вы разрушите страну гораздо быстрее, если дорвётесь до власти. Но, пока я жив, этого не произойдёт!

Делиться властью дед ни с кем не намеревался и собирался жить вечно. О том, насколько прочна власть таких как дед, мы поняли лишь после убийства премьер-министра Рабина.

– Иначе и быть не могло! – спокойно сказал тогда мой дед. Возразить ему нам было нечем. Бывали моменты, когда они с Мирьям не разговаривали по несколько месяцев подряд. Лишь болезнь одного из них или какая-нибудь семейная драма снова сближали их, и они заботливо обихаживали друг друга.

Старик был крепок, но однажды загремел в больницу с гипертоническим кризом, и Мирьям вместе с матерью не отходила от него ни на шаг все эти дни. Расчувствовавшись, старик даже обнял дочь, как когда-то в детстве, и растроганно просил прощения за излишнюю резкость. Мирьям же в свою очередь говорила:

– Ну, что ты, папа! Я всё понимаю! Ты не виноват, всё дело во мне.

Но уже спустя неделю, максимум две, они снова ругались и ссорились. По выходным, а иногда и в будни Мирьям ездила собирать урожай маслин в арабские деревни в районе Хеврона или в качестве живого щита вместе с другими добровольцами из левых организаций мешала солдатам сносить дома арабских семей. Она настолько сблизилась с жителями арабских деревень, что, когда захотела обзавестись собственным жильём, то выбрала квартиру в многоэтажном доме, построенном на территории, являвшейся когда-то одним из кварталов арабского Яффо. Вместе со своими единомышленниками она решила: «Будем жить среди арабов. Пусть этот почин станет основой нашего братства!» Они все восхищались своей идеей, она казалась им правильной и благородной. Но однажды утром жильцы дома обнаружили, что у всех их машин на стоянке у дома разбиты окна и порезаны колёса. Тогда они отнесли это происшествие на счёт хулиганов и обратились в полицию.

– Это арабы, – усмехнулся полицейский, принявший жалобу у жильцов. Они тогда не поверили. Но после того, как в доме была сломана входная дверь, полиция установила камеры слежения, и с их помощью злоумышленников наконец-то удалось задержать. Ими действительно оказались арабы из граничившего с домом арабского квартала.

– Зачем вы сделали это?! – спросила потрясённая Мирьям у одного из задержанных юношей, когда её в числе других жильцов дома вызвали в полицию для опознания правонарушителей. – Ведь мы хотели жить с вами как братья!

– Как братья?! – усмехнулся один из юношей. – Вы отняли у нас нашу землю, согнав с неё наших родителей, строите на наших землях свои дома, а теперь захотели стать нашими братьями?!.. Почему бы вам всем не поселиться в лагере беженцев Джебалия, например?! – со злостью спросил юноша. – Будьте вы прокляты! – с ненавистью крикнул другой. У тёти и её товарищей слова юношей вызвали настоящий шок, за которым последовал, может, и не у всех, но у многих, настоящий переворот в сознании. До сих пор они думали, что достаточно хорошо знают культуру и обычаи своих арабских сограждан, владеют их языком, понимают их нужды и проблемы, а значит, для взаимопонимания нет никаких препятствий. И только после этого случая моя тётя наконец поняла, какая пропасть лежит между ними и нами: