Палитра счастья
Шрифт:
— Хуже точно быть не может… — понадеялся он и проглотил жидкость. — Вот дрянь… — покривился он. Эву уже стало жалко. Он отмерил вторую дозу и разбавил большим количеством воды.
Вернулся в спальню и застал её в той же позе. Она полулежала в кровати с каким-то потерянным выражением на лице.
— Выпей, — он протянул ей стакан.
— Что это?
— Живительная влага, — мягко усмехнулся он.
— Фу-у-у… — она отвернулась.
— Давай, Эва… — он присел на кровать.
— Ты тоже пил это? — она почувствовала, что от него пахнет лекарством.
— М-ммм… — он
— Нервничал что ли?
— М-мм… — она заулыбалась ещё шире и взяла стакан, как будто он предложил ей райский напиток, а не дурно пахнущую микстуру.
— Вот и молодец, — он забрал у неё пустой стакан и поднёс ко рту бокал с водой. Она зажмурилась и отпила полстакана. Потом страдальчески выдохнула.
— Это не настолько противно, просто я очень чувствительна на запахи и у меня многое вызывает отвращение.
Она скривившись передёрнула плечами. Сгримасничав сглотнула. И снова отпила воды, но кислое выражение лица не пропало. Он забрал стакан из её рук. Туда же на тумбочку поставил и пузырёк с лекарством.
— Меня сейчас вырвет.
— Может заесть чем-нибудь, чтобы перебить вкус и запах? Хочешь конфетку? Или апельсин? Кусочек сыра?
— Сыр точно нет. На апельсин может быть аллергическая реакция. Конфетку говоришь?
— Лучше апельсин. И не ешь много, пару долек хватит.
— Уговорил. Давай апельсин.
Парой долек она не ограничилась, а съела половину апельсина. Сон её совершенно одолел, и она спокойно улеглась, съехав вниз с подушки. Он выключил ночник и уже был у дверей спальни.
— Что? — она что-то сказала, но он не понял что именно.
— Картина… — чуть громче сказала она. — Забери её оттуда.
— Заберу. Заберу, Эва. Спи.
В этих двух словах это была его Эва. Всего в двух словах и интонации его прежняя Эва.
В полусне…
В накатившей дремоте…
Но днём она была другая. И вероятно ещё долго такой будет. Пока не привыкнет и не смирится. А сейчас она закрывалась, пряталась за своей обидой и это вполне понятно, но всё равно тяжело. Тяжело чувствовать её отчуждение. Тяжело не трогать и не прикасаться лишний раз, когда соскучился. Не трогать, потому что она не хочет и не готова к этому. Тяжело, когда до боли хочется сжать её в объятьях крепко, сильно, как раньше. Но она не позволяла, зажималась. Даже когда говорила спокойно, напрягалась, словно слова давались с трудом. Хотелось ей всё рассказать. Хотелось даже встряхнуть её, но он не прикасался. Может не всё рассказать, но то, что нужно знать ей. То, что она должна обязательно знать. Но это её состояние… Не известно, как она отреагирует. Она же такая впечатлительная. Всегда была. А теперь тем более. Он и суток с ней не провёл, а она уже успела поплакать три раза. С криминальными элементами оказалось справиться легче, чем со слезами любимой женщины. Когда она плакала он чувствовал себя совсем беспомощным. Если она собирается лить слёзы в таких объёмах, возможно, он и привыкнет и перестанет так остро реагировать, но сейчас это было настоящее мученье. Такое же как и физическая боль. Всё вместе в таком диком комплексе окончательно угнетало. Он и не удивлялся, что в скором времени и сам впадёт
Она пошевелилась, зажмурилась, но глаз не открыла. Солнце светило в лицо. Будило её, но она упрямо зарывалась в одеяло.
Ян встал и прошёл в гардеробную. Снял все вещи, что были на нём. Кажется, что всё, да и он сам, пропахло больницей. От этого запаха воротило. Может, его и не было, но в носу всё ещё стоял запах медикаментов и лекарств, присущих тому месту. Он быстро переоделся. Быстро, потому что ничего не чувствовал. Но это только пока. Прежде чем «шить», его «обкололи» чуть не с ног до головы. Хотя и сейчас он испытывал не самые лучшие ощущения: начало подташнивать и голова кружилась. Доктор предупреждал о таких проявлениях местной анестезии. Но самое «веселье» будет, когда она начнёт отходить. Он закинул всю одежду в корзину для белья, вышел в спальню, и остановился у кровати, застёгивая пуговицы просторной джинсовой рубашки. Она открыла глаза. Потом снова закрыла, привыкая к яркому свету. Зажмурилась и снова открыла.
— Ты так и будешь стоять надо мной как цербер, пока я сплю?
— Ну, примерно, — улыбнулся он.
Даже в сонном состоянии она среагировала на его улыбку и почувствовала себя влюблённой идиоткой.
Ну, точно, как говорил Симон!
Малахольная Красная Шапочка и Злобный Волк…
— Ян! Ты забрал картину… — восторженно она приподнялась на кровати и уставилась на предмет, завёрнутый в серую бумагу и перевязанный жгутом. Другого там ничего и быть не могло. Было очень похоже на картину.
— Забрал. Сегодня утром.
— Ой, спасибо… даже не знаю, как тебя и благодарить, — довольно проговорила она и снова улеглась.
— А тебе и не нужно. Это моя картина.
— В смысле?
— В прямом. Я купил её, потому она моя.
— Шутишь?
— Нисколько. А ты и не приближайся к ней. А то боюсь на этом холсте тоже появятся некоторые дополнения. Не сомневаюсь, что такой мастер как ты через некоторое время решит поправить сюжет.
— Я даже и не собираюсь ещё вставать, и не смотри на меня так, — она сменила тему, предпочла увернуться. Совсем некстати был этот разговор, когда она и себя ещё не поняла, не то чтобы его раскусить.
— Даже и не настаиваю. Спи, — он забрал с тумбочки стакан.
— Сплю, — проворчала она и зарылась с головой под одеяло.
— Билли, ну, сколько можно спать? — спросила она старика, будто он мог ей дать вразумительный ответ, на, казалось бы, простой вопрос. Не исключено, что Билли ответил, если бы вопрос касался непременно его самого.
— Ну, и пусть спит. Хоть выспится, — пожал он плечами, принимая из её рук чашку чая. — Организм молодой и здоровый, а значит и сон такой же. Да, наверное, погода такая и настроение. Я вот сам сегодня только недавно встал.
— Будешь, что-нибудь? Кексы?
— Да-а… Это я люблю. Ну, а кто не любит?
— Ян не любит. Он не любит кексы. И вообще мало сладостей ест, — быстро сказала она и замолчала. Почувствовала себя неловко. Но Билли не обратил на это внимания. Или сделал вид, что не заметил. Спокойно потягивал чай. Ел кексы и снова потягивал чай.