Паломничество Чайльд-Гарольда

Байрон Джордж Гордон

34

В отчаянье есть жизнь — пусть это яд, — Анчара корни только ядом жили. Казалось бы, и смерти будешь рад, Коль жизнь тяжка. Но, полный смрадной гнили, Плод Горя всеми предпочтен могиле. Так яблоки на Мертвом море есть, В них пепла вкус, но там их полюбили. Ах, если б каждый светлый час зачесть Как целый год, — кто б жил хотя б десятков шесть?

35

Псалмист измерил наших дней число, И много их, — мы в жалобах не правы. Но Ватерлоо тысячи смело, Прервав ужасной эпопеи главы. Его для поэтической забавы Потомки звучно воспоют в стихах: «Там взяли верх союзные державы, Там были наши прадеды в

войсках!» — Вот все, чем этот день останется в веках.

36

Сильнейший там, но нет, не худший пал. [137] В противоречьях весь, как в паутине, Он слишком был велик и слишком мал, А ведь явись он чем-то посредине, Его престол не дрогнул бы доныне Иль не воздвигся б вовсе. Дерзкий пыл Вознес его и приковал к пучине, И вновь ему корону возвратил, [138] Чтоб, театральный Зевс, опять он мир смутил.

137

Сильнейший там… не худший пал. — В строфах 36–46 Байрон говорит о Наполеоне.

138

…вновь ему корону возвратил… — Байрон имеет в виду «Сто дней» пребывания Наполеона во Франции после бегства с острова Эльбы!

37

Державный пленник, бравший в плен державы, Уже ничтожный, потерявший трон, Ты мир пугаешь эхом прежней славы. Ее капризом был ты вознесен, И был ей люб свирепый твой закон. Ты новым богом стал себе казаться, И мир, охвачен страхом, потрясен, Готов был заклеймить как святотатца Любого, кто в тебе дерзнул бы сомневаться.

38

Сверхчеловек, то низок, то велик, Беглец, герой, смиритель усмиренный, Шагавший вверх по головам владык, Шатавший императорские троны, Хоть знал людей ты, знал толпы законы, Не знал себя, не знал ты, где беда, И, раб страстей, кровавый жрец Беллоны, Забыл, что потухает и звезда И что дразнить судьбу не надо никогда.

39

Но, презирая счастья перемены, Врожденным хладнокровием храним, Ты был незыблем в гордости надменной И, мудрость это иль искусный грим, Бесил врагов достоинством своим. Тебя хотела видеть эта свора Просителем, униженным, смешным, Но, не склонив ни головы, ни взора, Ты ждал с улыбкою спокойной приговора.

40

Мудрец в несчастье! В прежние года Ты презирал толпы покорной мненье, Весь род людской ты презирал тогда, Но слишком явно выражал презренье. Ты был в нем прав, но вызвал раздраженье Тех, кто в борьбе возвысил жребий твой: Твой меч нанес тебе же пораженье. А мир — не стоит он игры с судьбой! И это понял ты, как все, кто шел с тобой.

41

Когда б стоял и пал ты одинок, Как башня, с гор грозящая долинам, Щитом презренье ты бы сделать мог, Но средь мильонов стал ты властелином, Ты меч обрел в восторге толп едином, А Диогеном не был ты рожден, Ты мог скорее быть Филиппа сыном, [139] Но, циник, узурпировавший трон, Забыл, что мир велик и что не бочка он.

42

Спокойствие для сильных духом — ад. Ты проклят был: ты жил дерзаньем смелым, Огнем души, чьи крылья ввысь манят, Ее презреньем к нормам закоснелым, К поставленным природою пределам. Раз возгорясь, горит всю жизнь оно, Гоня покой, живя великим делом, Неистребимым пламенем полна, Для смертных роковым в любые времена.

139

Филиппа сын. — Александр Македонский был сыном македонского царя Филиппа II.

43

Им

порожден безумцев род жестокий, С ума сводящий тысячи людей, Вожди, сектанты, барды и пророки, — Владыки наших мнений и страстей, Творцы систем, апостолы идей, Счастливцы? Нет! Иль счастье им не лгало? Людей дурача, всех они глупей. И жажды власти Зависть бы не знала, Узнав, как жалит их душевной муки жало.

44

Их воздух — распря, пища их — борьба. Крушит преграды жизнь их молодая, В полете настигает их судьба, В их фанатизме — сила роковая. А если старость подошла седая И скуки и бездействия позор — Их смелый дух исчахнет, увядая: Так догорит без хвороста костер, Так заржавеет меч, когда угас раздор.

45

Всегда теснятся тучи вкруг вершин, И ветры хлещут крутизну нагую. Кто над людьми возвысится один, Тому идти сквозь ненависть людскую. У ног он видит землю, синь морскую И солнце славы — над своим челом. А вьюга свищет песню колдовскую, И грозно тучи застят окоем: Так яростный, как смерч, вознагражден подъем.

46

Вернемся к людям! Истина таится В ее твореньях да еще в твоих, Природа-мать. И там, где Рейн струится, Тебя не может не воспеть мой стих. Там средоточье всех красот земных. Чайльд видит рощи, горы и долины, Поля, холмы и виноград на них, И замки, чьи угасли властелины, Печали полные замшелые руины.

47

Они, как духи гордые, стоят И сломленные высясь над толпою. В их залах ветры шалые свистят, Их башни дружат только меж собою, Да с тучами, да с твердью голубою. А в старину бывало здесь не так: Взвивался флаг, труба сзывала к бою. Но спят бойцы, истлел и меч и стяг, И в стены черные не бьет тараном враг.

48

Меж этих стен гнездился произвол, Он жил враждой, страстями и разбоем. Иной барон вражду с соседом вел, Но мнил себя не богом, так героем. А впрочем, не хватало одного им: Оплаченных историку похвал Да мраморной гробницы, но, не скроем, — Иной, хоть маломощный, феодал Подчас величьем дел и помыслов блистал.

49

В глухих трущобах, в замке одиноком Не каждый подвиг находил певца. Амур в своем неистовстве жестоком Сквозь панцири вторгался в их сердца, Эмблема дамы на щите бойца Тогда была как злобы дух ужасный. И войнам замков не было конца, И, вспыхнув из-за грешницы прекрасной, Глядел не раз пожар на Рейн, от крови красный.

50

О Рейн, река обилья и цветенья, Источник жизни для своей страны! Ты нес бы вечно ей благословенье, Когда б не ведал человек войны, И, никогда никем не сметены, Твои дары цвели, напоминая, Что знали рай земли твоей сыны. И я бы думал: ты посланник рая, Когда б ты Летой был… Но ты река другая.

51

Хоть сотни раз кипела здесь война, Но слава битв и жертвы их забыты. По грудам тел, по крови шла она, Но где они? Твоей волною смыты. Твои долины зеленью повиты, В тебе сияет синий небосклон, И все же нет от прошлого защиты, Его, как страшный, неотвязный сои, Не смоет даже Рейн, хоть чист и светел он.

52

В раздумье дальше странник мой идет, Глядит на рощи, на холмы, долины. Уже весна свой празднует приход, Уже от этой радостной картины Разгладились на лбу его морщины. Кого ж не тронет зрелище красот? И то и дело, пусть на миг единый, Хотя не сбросил он душевный гнет, В глазах безрадостных улыбка вдруг мелькнет.