Паломничество Чайльд-Гарольда

Байрон Джордж Гордон

18

О Ватерлоо, [128] Франции могила! Гарольд стоит над кладбищем твоим. Он бил, твой час, — и где ж Величье, Сила? Все — Власть и Слава — обратилось в дым. В последний раз, еще непобедим, Взлетел орел — и пал с небес, пронзенный, И, пустотой бесплодных дней томим, Влачит он цепь над бездною соленой, [129] — Ту цепь, которой мир душил закабаленный.

128

Ватерлоо — историческая битва при поселке Ватерлоо, близ Брюсселя, 18 июня 1815 г., в которой англо-голландские и прусско-саксонские войска под командованием А. Веллингтона и Г. Л. Блюхера нанесли армии Наполеона сокрушительный удар.

129

…Влачит

он цепь над бездною соленой… — После Ватерлоо Наполеон сдался в плен англичанам и был сослан на остров Св. Елены.

19

Урок достойный! Рвется пленный галл, Грызет узду, но где триумф Свободы? Иль кровь лилась, чтоб он один лишь пал, Или, уча монархов чтить народы, Изведал мир трагические годы, Чтоб вновь попрать для рабства все права, Забыть, что все равны мы от природы? Как? Волку льстить, покончив с мощью Льва? Вновь славить троны? Славь — но испытай сперва.

20

То смерть не тирании — лишь тирана. Напрасны были слезы нежных глаз Над прахом тех, чей цвет увял так рано, Чей смелый дух безвременно угас. Напрасен был и страх, томивший нас, Мильоны трупов у подножья трона, Союз народов, что Свободу спас, — Нет, в миртах меч — вот лучший страж Закона, — Ты, меч Гармодия, меч Аристогитона! [130]

130

…в миртах меч… меч Гармодия, меч Аристогитона! — Гармодий и Аристогитон в 514 г. до н. э. убили тирана Афин Гиппарха кинжалами, спрятанными в ветках мирта.

21

В ночи огнями весь Брюссель сиял, [131] Красивейшие женщины столицы И рыцари стеклись на шумный бал. Сверкают смехом праздничные лица. В такую ночь все жаждет веселиться, На всем — как будто свадебный наряд, Глаза в глазах готовы раствориться, Смычки блаженство томное сулят. Но что там? Странный звук! — Надгробный звон? Набат?

22

131

В ночи огнями весь Брюссель сиял… — 15 июня 1815 г. в Брюсселе с ведома командования союзных войск был дан бал, на котором присутствовало значительное число офицеров английской и голландской армий. На рассвете 16 июня началась битва при Катр-Бра близ Брюсселя — пролог Ватерлоо.

Ты слышал? — Нет! А что? — Гремит карета, Иль просто ветер ставнями трясет. Танцуйте же! Сон изгнан до рассвета, Настал любви и радости черед. Они ускорят времени полет. Но тот же звук! Как странно прогудело! И словно вторит эхом небосвод. Опять? Все ближе! А, так вот в чем дело! К оружью! Пушки бьют! И все вдруг закипело.

23

В одной из зал стоял перед окном Брауншвейгский герцог. [132] Первый в шуме бала Услышал он тот странный дальний гром, И, хоть кругом веселье ликовало, Он понял: Смерть беспечных вызывала, И, вспомнив, как погиб его отец, Вскочил, как от змеиного ужала, — И на коня! И умер как храбрец! Он, кровью мстя за кровь, нашел в бою конец.

132

Брауншвейгский герцог — Фридрих-Вильгельм (1771–1815), убит в битве при Катр-Бра. Отец герцога Карл Вильгельм Фердинанд (1735–1806) погиб в бою с наполеоновскими войсками при Ауэрштедте.

24

Все из дворца на улицу спешат, И хмель слетает с тех, кто были пьяны. И бледны щеки те, что час назад От нежной лести были так румяны. Сердцам наносят тягостные раны Слова прощанья, страх глядит из глаз. Кто угадает жребий свой туманный, Когда в ночи был счастьем каждый час, — Но ужасом рассвет пирующих потряс.

25

Военные бегут со всех сторон, Проносятся связные без оглядки, Выходит в поле первый эскадрон, Командой прерван сон пехоты краткий, И боевые строятся порядки. А барабан меж тем тревогу бьет, Как будто гонит мужества остатки. Толпа все гуще, в панике народ, И губы бледные твердят: «Враг! Враг идет!»

26

Но

грянул голос: «Кемроны, за мной!» [133] Клич Лохьела, что, кланы созывая, Гнал гордых саксов с Элбина долой; Подъемлет визг волынка боевая, Тот ярый дух в шотландцах пробуждая, Что всем врагам давать отпор умел, — То кланов честь, их доблесть родовая, Дух грозных предков и геройских дел, Что славой Эвана и Дональда гремел.

27

133

«Кемроны, за мной!» — боевая песня шотландского клана кемронов.

Вот принял их Арденн [134] зеленый кров, От слез природы влажные дубравы. Ей ведом жребий юных смельчаков: Как смятые телами павших травы, К сырой земле их склонит бой кровавый. Но май придет — и травы расцвели, А те, кто с честью пал на поле славы, Хоть воплощенной доблестью пришли, Истлеют без гробов в объятиях земли.

28

134

Арденны. — Байрон ошибочно называет лес Суаньи Арденнским.

День видел блеск их жизни молодой, Их вечер видел среди гурий бала, Их ночь видала собранными в строй, И сильным войском утро увидало. Но в небе туча огненная встала, Извергла дым и смертоносный град, И что цвело-кровавой грязью стало, И в этом красном месиве лежат Француз, германец, бритт — на брата вставший брат.

29

Воспет их подвиг был и до меня, [135] Их новое восславит поколенье, Но есть один средь них — он мне родня, — Его отцу нанес я оскорбленье. [136] Теперь, моей ошибки в искупленье, Почту обоих. Там он был в строю. Он грудью встретил вражье наступленье И отдал жизнь и молодость свою, Мой благородный друг, мой Говард, пал в бою.

135

Воспет их подвиг был и до меня… — Байрон имеет в виду поэму В. Скотта «Поле Ватерлоо», опубликованную в 1815 г.

136

…один средь них — он мне родня, — // Его отцу нанес я оскорбленье. — Фредерик Говард, родственник Байрона, погиб в битве при Ватерлоо. Его отца — лорда Карлейля поэт неумышленно задел в поэме «Английские барды и шотландские обозреватели».

30

Все плакали о нем, лишь я не мог, А если б мог, так что бы изменилось? Но, стоя там, где друг мой в землю слег, Где — вслед за ним увядшая — склонилась Акация, а поле колосилось, Приветствуя и солнце и тепло, — Я был печален: сердце устремилось От жизни, от всего, что вновь цвело, К тем, воскресить кого ничто уж не могло.

31

Их тысячи — и тысячи пустот Оставил сонм ушедших за собою. Их не трубою Славы воззовет Великий день, назначенный судьбою, Но грозного архангела трубою. О, если б дать забвение живым! Но ведь и Слава не ведет к покою: Она придет, уйдет, пленясь другим, — А близким слезы лить о том, кто был любим.

32

Но слезы льют с улыбкою сквозь слезы: Дуб долго сохнет, прежде чем умрет. В лохмотьях парус, киль разбили грозы, И все же судно движется вперед. Гниют подпоры, но незыблем свод, Зубцы ломает вихрь, но крепки стены, И сердце, хоть разбитое, живет И борется в надежде перемены. Так солнце застит мгла, но день прорвется пленный.

33

Так — зеркало, где образ некий зрим: Когда стеклу пора пришла разбиться, В любом осколке, цел и невредим, Он полностью, все тот же, отразится. Он и в разбитом сердце не дробится, Где память об утраченном жива. Душа исходит кровью, и томится, И сохнет, как измятая трава, Но втайне, но без слов, — да и на что слова?