Паломники Бесконечности

Слепынин Семен Васильевич

Но Черный Джим, привыкший действовать, а не рассуждать, только пожал плечами. Я взглянул вверх:

— А как они сами, волшебные облака? Тоже погибли?

— Не знаю, милорд.

— Подожди меня здесь, Джим. Я проверю.

Я воспарил в синее небо. Внизу безжизненные материки, рядом реденькие кучевые облака. Еще выше — и кучевые облака вместе с планетой исчезли, ушли то ли в небытие, то ли в иное временное пространство. Вместо них густое космическое облако, пронизанное лучиками солнечного света. Я присмотрелся своими всевидящими бессмертными глазами. Передо мной не материя в привычном смысле слова, а нечто иное — остаток, реликт Вселенной, какой она была до Большого Взрыва. Однако это загадочное,

чуть ли не мыслящее и не вещественное облако сильно разбавлено, замутнено обычным веществом с его неизменными электронами и протонами.

Видимо, космическое облако, как и Черный Джим, на первых порах было оглушено внезапно взорвавшейся планетой и, мертвея, превращалось в обычную материю. Но планета не разлетелась вдребезги, уцелела, и облако, подобно тому же Джиму, «очухалось» и возвращалось в изначальное состояние. Оно оживало! И с часу на час готово овеществить меня, подарить земное счастье.

Нет уж, хватит! Попрощаюсь я с Черным Джимом и удеру отсюда подобру-поздорову. Я спустился вниз, на одном из материков присмотрелся к пеплу и увидел то, чего и ожидал увидеть: убийственная для жизни радиация сказочно убывала. Сквозь остывающий пепел уже проклюнулись первые зеленые травинки. Скоро вся планета покроется лесами, зацветет благоухающими полями и будет готова для приема новых поселенцев — наивных дурачков, жаждущих дарового счастья.

Подлетая к острову, я еще с высоты увидел нервно расхаживающего и оглядывающегося по сторонам беднягу Джима. Я опустился и сказал:

— Не волнуйся, Джим. Здесь я.

— Наконец-то! — обрадовался Джим. — Боялся, что вы совсем умерли.

— Совсем умереть я не смогу никогда. Скорее наоборот. Волшебное облако, как ты выражаешься, «очухалось» и готово с минуты на минуту вернуть меня к прежней видимой жизни.

— Прекрасно, милорд! Прекрасно! И царица оживет? И юнга? И Билли Боне? Какой решительный мужчина!

— Тебе больше нравился Старпом.

Но лучше бы я не упоминал этого имени. Джим побагровел, злобно сжал кулаки и начал метаться из стороны в сторону. Подвернувшуюся под ноги скамейку он пнул с такой яростью, что та разлетелась в щепки.

— Негодяй! Подонок! Попадись мне еще раз! Растерзаю! Снова брошу в огонь! В вулкан!

— Не такой уж он плохой.

— Вы что, милорд? Забыли? — Джим изумленно замер на месте. — Он же вас мучал, пытал. Он всех терзал. Убийца! Палач!

— Он сам мучался. Да не кипятись ты. Выслушай меня. Я хочу покинуть планету.

— Как, милорд? — не понял Джим. — Насовсем? Вы не хотите здесь жить?

— И снова стать обывателем? Ни в коем случае.

— Опять я один, — простонал Джим.

— Придут другие.

— То другие.

— Ну-ну, дружище. Не унывай. Все образуется. А сейчас давай попрощаемся. И знаешь где? — Ко мне пришла удачная мысль. — В грозовых тучах! Летим!

В океане мы нашли бушующую, раздираемую молниями тучу и под грохот грозы распрощались. Джим, рассеявшись, вернулся в свою стихию — в тучу, а я в свою — в космическую мглу.

ОКАЯННАЯ МЕНЯЕТ ЛИК

Я мчался к Окаянной. По пути мелькнуло что-то еще более темное, чем космическая мгла, какая-то глыба странной формы. Я вернулся и увидел астероид, похожий на потерпевший крушение парусный фрегат. Ни парусов, конечно, ни мачт. Но на ровной площадке-палубе торчали три гранитных выступа. «Вот все, что осталось от мачт», — с усмешкой подумал я. Вот и массивное возвышение — корма. Я присел на нее и осмотрелся. Кругом безграничная пустота. Лишь в немыслимых далях светились пылинки-галактики. Ближе всех две соседки — Туманность Андромеды и Млечный Путь. Но и до них многие миллиарды световых лет. Как залетел сюда этот причудливый

скалистый обломок? Я походил по «палубе» — удивительно ровной запыленной поверхности обломка. «Корма» и «палуба» чуть заметно светились под жиденькими лучами далеких галактик. Я полюбовался игрой тусклого света, погрустил о своих земных и звездных плаваниях, потом снялся с астероида-корабля и полетел к Млечному Пути. Здесь, в месиве пылающих звезд, без труда отыскал золотое родное Солнце со свитой планет. Третья от Солнца — Окаянная.

Ничего на ней за мое недолгое отсутствие не произошло. Полное безлюдье, и лишь вдали сверкала нержавеющая сигара корабля. Но и там сейчас пусто. Была небольшая семья — и не стало. Последним умер Руди. «Его и похоронить-то некому», — с тоской подумал я.

Но я ошибся. Рядом с могилой сестренки Кати вырос еще один холмик с весьма замысловатым памятником, с какими-то завитушками по краям и наверху. Вполне во вкусе Мистера Грея. На памятнике надпись: «Руди Свенсон». И все. Даже дат не указано. Из последних сил пытался сделать это Мистер Грей. И не успел, тут же с кисточкой в руках скончался. «Вот уж кого действительно похоронить было некому», — с тоской подумал я и поднялся над планетой. Вот и кольцо из пыли и мелких камешков, из остатков бывшей Луны.

И вдруг на моих глазах кольцо колыхнулось, как дымная струя, и пропало. Вместо него — Луна! Но не та, какую видел раньше, не голый каменистый шар с боевыми ракетами. Вокруг Луны медленно и тихо засветился нимб. Это же атмосфера! Сияющий ободок атмосферы! С волнением наблюдал, как поверхность Луны покрывалась зеленой ворсистой тканью. Леса и луга?

С величайшей осторожностью, словно боясь сломать это хрупкое создание, я вошел в атмосферу и парил чуть ниже облаков. Откуда они взялись? Ах вон оно что! Увлажняя воздух, сверкали искусственные озера и реки. Это же я делаю! Это же я, будучи горемыкой Руди, все начал!

Я полетел над обновленной Луной, над ее лесами и лугами. И что-то вдруг скучно стало. Вместо лесов — четко расчерченные парки, вместо прихотливых лугов — круги и квадраты трав. Не луга, а клумбы. Это уж слишком. Можно было бы придать ландшафту более естественный вид. Я снизился и увидел людей, прокладывающих прямые, как стрелы, дороги, воздвигающих круги и квадраты городов. Лихо устраиваются поселенцы — сухо и рассудочно, словно сверяясь с учебником геометрии.

Но что же с планетой? Я вернулся на землю и приземлился в том месте, где недавно покинул скрюченное тело Мистера Грея с кисточкой в руке. Место как будто то же самое, с теми же пригорками и холмами. Но ни Мистера Грея, ни замысловатого памятника, ни высоченной сигары звездолета. Ничего. Лишь цветущее поле с разросшимися кустами шиповника и боярышника. Пыльная тропинка вела на холм, где белела красивая беседка. В ней, спасаясь от палящего солнца, сидели какие-то люди.

Итак, свершилось! От планеты Окаянной не осталось и следа. О ней не знают, и никогда не узнают вот эти люди, о чем-то шумно спорящие в беседке. Лишь в моей бессмертной памяти она останется навсегда.

Что же все-таки с планетой? Неужели и ее, как и Луну, люди расчертили, разграфили и пронумеровали? К счастью, нет. Биосфера росла и развивалась как ей вздумается, и получилось, по-моему, неплохо. Правда, портили планету не очень опрятные дороги и пыльные города.

Очертания материка те же самые, что и на исчезнувшей Окаянной. Но так и должно быть. Провалилась в небытие не сама планета, а ее бывшая, до ужаса искореженная история. Сохранился и тот берег на океане, и наш желто-лимонный пляж. Но вместо бунгало — курортный городок с ажурно-легкими дворцами, сделанными словно из пены морской. Красиво! Но загрустила что-то моя бессмертная душа по только что ушедшей вещественной жизни. В тоске и смятении улетел я с планеты.