Памфлеты
Шрифт:
И мамелюки пера лезли из шкуры, чтобы удовлетворить требования этой сволочи. Для неё они создали так называемый «театр малых форм» — керницкие потели над скетчами, а дилетанты-актёры кривлялись до седьмого пота, чтобы только рассмешить мелких выскочек.
Лужницкий, некогда агент польской дифензивы, потом гестапо и по совместительству голова львовского союза мамелюков пера, придумывал для этой публики литературные цирки, ради пристойности названные «литературными судами», во время которых пассажиры фашистского пегаса с вывертами глупых клоунов взаимно потчевали себя оплеухами.
А
С момента захвата Украины немцами лексикон желтоблакитных литераторов обеднел вдруг на одно слово, которым они раньше жонглировали с ловкостью старых ярмарочных плутов. Имею в виду слово «Украина». Немецкий запрет? Разумеется, и это нас ничуть не удивляет, как не удивляет нас и то, что они с такой готовностью подчинились этому запрету. Украина — это ведь не только Днепр «седобородый» и поэтические хатки с подсолнухами перед окнами и добродушный, премудрый пасечник со столетним стажем. Это прежде всего люди, — настоящие живые люди Украины.
Украинские рабочие? Их мамелюки ненавидели всей душой, и если приходилось когда-нибудь мамелюкам вспоминать о них, то с их перьев вместо чернил стекала только желчь.
Украинские крестьяне? Мамелюки видели только кулака и его воспевали, как могли. Крестьяне извечно думали, мечтали о земле, мамелюки же не посвятили этим думам ни строчки, даже тогда, когда за это никто бы их не посадил за решётку. Напротив, каждая смелая мысль о земле для крестьян вызывала у мамелюков пароксизм гнева, неважно, что земля была большей частью в руках феодалов польской национальности…
Украинская интеллигенция? И подавно, однако, в особенном, усечённом представлении. Героями их книжек были либо бывшие офицеры УСС, точнее говоря, те из них, которые на своей «славе» сумели сколотить лотом звонкий капитал, либо оруженосцы этих рыцарей коммерции и политической проституции — буневские сопляки, эти долголетние тренеры нынешних бандеровских головорезов.
Конечно, мамелюки пера «не признавали» общественных проблем. Классовая борьба? По мысли этих интеллектуальных парвеню она просто не существовала, это была, дескать, выдумка коммунистов, масонов и евреев. И тут разногласий у них не было, они расходились только по одному вопросу: в то время, как одни констатировали без-буржуазность украинской науки, другие — из донцовского инкубатора — голосовали за… всебуржуазность украинской нации. Всё это нисколько не мешало ни одним, ни другим служить не за страх, а за совесть буржуазии, и бороться не на жизнь, а на смерть с… украинской нацией.
Они ненавидели и ненавидят русский народ, русскую культуру. За что? За прогрессивность русского народа и его культуры.
Одичавший от долголетнего
Он не виноват, что в этой игре поставил на дохлого коня: он так же, как и его берлинский хозяин, верил в чудеса и в их симметрию.
Спорить о том, кто из этих партнёров глупее, было бы напрасной тратой времени. Что ехало, то и встретив лось.
Пришло время, и окончились «счастливые деньки», — вот уже проходит год, как мамелюки потянулись в хвосте битой гитлеровской армии. Это уже не эмиграция. Кто же в освобождённой Европе даст пристанище этим верным слугам-друзьям немецкого разбойника! Нет, это что-то несравненно более горькое: беспрерывное шаганье из угла в угол, из-под окна одного дома под окно другого, и так — до смерти под чьим-то порогом.
Морально они давно уже умерли. Ещё год тому назад мамелюки сновали по Львову, посюсюкивали, похихикивали, болтали, декларировали и писали — писали без конца и меры, а сегодня никто, буквально никто не вспомнит о них тёплым словом. Забыли их, забыли их писанину. Из бандеровского живодёра не выйдет героя, из вилки лиры не сделаешь.
Нет, не писателями были курпиты, цуровские и мельники, и не литературой их книжонки. Это только мамелюки пера, добровольные штабные писаря одного из прусских полков, — полков, которым уже раз и навсегда пришёл конец и вместе с их живым инвентарём, желтоблакитными мамелюками.
Три года ужасов немецкой оккупации оставили глубокие следы в человеческой памяти. В воробьиную ночь, в болезненном видении, когда на сердце ложится тяжёлый, как скала, камень, людям мерещатся горящие города, всплывающие в крови дети, они одновременно видят самодовольные эсэсовские морды и людей — гиен, которые шарят среди трупов и пожарищ. Среди них они опознают мамелюков пера — по каиновой печати на их лбах. И тогда люди шепчут слова проклятья.
Наитягчайшего из наитягчайших.
1945
Перевёл В.Щепотев
КАРЬЕРА НА ЭКРАНЕ
Надо сказать, что Геббельс и его приспешники изрядно потрудились, чтобы доставить Международному Военному трибуналу достаточное количество доказательного материала против нацизма и нацистов. Один из таких документов невольного самообвинения мы рассматривали сегодня в течение целых четырёх часов. Это был монтаж из отрывков гитлеровской кинохроники, которая рисует зарождение, годы «расцвета» и месяцы гибели немецкого фашизма. Конечно, авторы фильма, среди которых была одна из любовниц Гитлера Ленни Рифенсталь, не думали и не гадали, что их детище будет со временем свидетельствовать против своих родителей, как не подозревал и Розенберг, что редактировавшийся им «Фелькишер беобахтер» станет одним из главных свидетелей обвинения на Нюрнбергском процессе.