Памфлеты
Шрифт:
— Мой клиент предупреждает вас, чтобы вы были осторожны в своих показаниях, иначе… гм!..
Но на беду Геринга случилось так, что Гизевиус не испугался этого «гм» и рассказал столько новых подробностей из биографии рейхсмаршала, что даже доктор Штаммер схватился за голову…
Однако ещё «более яркий» материал дают фрагменты стенографического отчёта совещания Геринга с рейхскомиссарами оккупированных областей и представителями военного командования о продовольственном положении. Совещание происходило в четверг 6 сентября 1942 года в «зале Германа Геринга» в министерстве авиации.
Геринг: «…Я вижу, что люди в любой
«Неподалёку от границ Рурской области находится богатая Голландия. Она могла бы послать сейчас в эту изнурённую область значительно больше овощей, нежели это делалось раньше. Что об этом думают господа голландцы, мне совершенно безразлично. Вообще в оккупированных областях меня интересуют лишь те люди, которые работают на вооружение и обеспечение продовольствием. Они должны получать столько, чтобы как раз могли выполнять свою работу. Являются ли господа голландцы германцами или нет, мне совершению безразлично, потому что если они действительно германцы, то тем более они дураки, а что надо делать с глупыми немцами, уже показали в прошлом выдающиеся личности…»
Теперь Геринг продемонстрирует нам свои чувства к другим странам.
«…Я забыл об одной стране, потому что оттуда ничего не возьмёшь, кроме рыбы. Это Норвегия. Что касается Франции, то я считаю, что земли там обрабатывается недостаточно. Франция может обрабатывать землю совершенно иначе, если крестьян там немного иначе принуждать к работе. Кроме того, в этой Франции население обжирается так, что просто стыд и срам…»
«Я ничего не скажу, наоборот, я обиделся бы на нас, если бы мы не имели в Париже чудесного ресторанчика, где бы могли как следует поесть. Но мне мало удовольствия доставляет, что французы лезут туда. Для нас «Максим» должен содержать самую лучшую кухню. Для немецких офицеров и немцев, и ни в коем случае не для французов, должны существовать три-четыре первоклассных ресторана. Французам такая пища не нужна…»
«Однако речь идёт не только о продуктах питания, Я часто заявлял, что смотрю на Францию, как на завоёванную область, хотя пока что мы её только оккупировали. Когда-то всё это выглядело значительно проще. Тогда всё это называли разбоем. И это соответствовало формуле: забирать то, что завоевали. Теперь формы стали более гуманными. Несмотря на это, я имею намерение грабить, и грабить эффективно».
«Дальше: вы должны быть как легавые собаки там, где есть ещё что-нибудь такое, что можно взять. Это нужно молниеносно вытащить со складов и доставить сюда».
Мы увидим, что этот «государственный муж» не имел тёплых чувств даже к такому сокровищу французов, как Пьер Лаваль. Обжора Геринг и в этом случае остаётся верен себе: он явно переживает, опасаясь, чтобы Лаваль, чего доброго, не съел в ресторане «Максим» всех шницелей. Вот его слова:
«Теперь вы мне скажете: внешняя политика Лаваля, Господин Лаваль успокаивает господина Абеца, и господин Лаваль, выходя от меня, может пойти в закрытый ресторан «Максим»… Какие французы нахальные, этого вы и представить себе не можете. Когда эти друзья чувствуют, что дело касается немца, они начинают лихоимствовать,
Легко себе представить, как широко раскрылась пасть Геринга, когда он перешёл к дальнейшей теме своего доклада — о советских оккупированных областях:
«А теперь о России. О том, что почва там плодородная, не может быть никаких сомнений. Я должен высказать большую признательность за то, что в южных районах — я пока что видел лишь южные районы — удалось, несмотря на огромные трудности, провести с помощью армии сев… Эта страна со сметаной, яблоками и белым хлебом сможет прокормить нас. Пастбища Дона сделают остальное. Но, дорогой генерал, никогда больше не рассказывайте фюреру, что вы маршируете по степи, когда вы лезете в сметану…»
Чем дольше говорит Геринг о богатствах советской земли, тем больше растёт его аппетит. Тут выясняется, что он великий любитель икры.
«Я надеюсь, что скоро у нас будут коптильни, или, в худшем случае, мы их откроем и сможем пропустить через них в большом количестве неслыханное рыбное богатство Азовского и Каспийского морей. Генерал Вагнер, икру мы поделим пополам: половина армии, а половина фатерлянду, конечно, как только мы туда придём».
Конечно, не пришли. И никто за это не может иметь претензий к Герингу…
Ещё короткая цитата, которая показывает дискуссионные приёмы «человека Возрождения». На этом же совете попросил слова один из его подчинённых, комиссар «Остланда», Лозе. Он жалуется на рост партизанского движения и требует у Геринга военных подкреплений.
Геринг. Вы же получаете батальоны?
Лозе. Несколько батальонов для территории величиной с Германию.
Геринг. Я подарю вам Буцефала. И тогда вы будете напевать хорошенькую песню: «Мы помчимся в Остланд…»
Комиссар жалуется также на отсутствие рабочей силы, которую из-под носа забирает у него «рейхсминистр» Заукель.
Лозе. Я не могу спасти урожай и содержать в по рядке хозяйство. Мне нужны люди для работы. В Эстония так сложились обстоятельства, что много тысяч дворов не имеют уже мужской рабочей силы.
Геринг. Дорогой Лозе, мы знакомы уже давно, вы — большой лгун…
Под конец совещания Геринг ставит точку над «и».
Геринг… Господа, я должен заявить следующее. У меня чрезвычайно много работы, и и несу большую ответственность. У меня нет времени читать письма н записки, в которых вы сообщаете, что не можете выполнить того, чего я от вас требую. У меня хватает времени только на то, чтобы на основании кратких сообщении Бекке изредка узнавать, выполняются ли мои требования. Коли они не будут выполняться, в таком случае мы должны будем встретиться с вами в другом месте…
И — встретились. Только не так, как хотелось Герингу, — и не там.
1946
Перевёл Н.Шевелев
НА ДНЕВНОЙ СВЕТ
Первая фаза Нюрнбергского процесса окончилась на последнем документе, зачитанном представителем обвинения. Страшна тяжесть всех этих документов. Под ними подсудимые согнулись в три погибели, и коль скоро сегодня на их постаревших лицах и промелькнёт иногда циничная улыбка, то это уже только проявление того, что у немцев называется «юмором висельника».