Память (Книга 2)
Шрифт:
29
И вот передо мной Козельская крепость с ее неотступной загадкой. Если в глубокой древности славянский юго-восток оборонялся землей, северо-запад в средневековье - камнем, то чем держалась почти два месяца эта срединная цитадель? При царе Алексее Михаиловиче жил в Тобольске образованный и наблюдательный серб Юрий Крыжанич, кстати, первым в истории высказавший мечту о грядущем единении всех славян. Заметив, что русский народ умеет замечательно использовать для обороны от врагов реки, озера, овраги, болота и естественные возвышения, он назвал такие места очень выразительно "твердостями самородными". Но что были бы это за твердости, если б и древние и средневековые наши предки не приложили к ним рук и смекалки?.. По продольным и поперечным очертаниям эта огромная земляная гора напоминает солдатскую флягу, лежащую плашмя и чуть в наклон к меридиональному направлению, с горлышком, обращенным к югу. Достаю блокнот и рисую, как умею, эту флягу, а рядом - примерный профиль козельского мыса. "Горлышко" фляги - мост, жизнь и смерть древнего города. В поперечном сечении гора - та же фляга, омываемая водой. В районе Козельска в Жиздру впадают три речки - Другусна, Клютома и Орденка. Покатый мыс, завершающий водораздельный склон, круто вздымается между первой из них и Жиздрой. И вот вам, дорогой читатель, первая догадка и, быть может, отгадка Козельскон крепости... Все реки, текущие в северном полушарии по меридиональному направлению, воздействуют на правый берег частицами воды, что обусловлено влиянием вращения Земли, - об этом свидетельствуют как натура любой речной долины, так и теоретические обоснования Бэра и Кориолиса. Другусна, довольно сильная река длиною в сотню километров с двумя десятками притоков, текущая с крутяков водораздела, в глубокой древности подточила козельскую гору и образовала неприступный обрыв. С веками, однако, гора осыпалась, застраивалась, теснила речку, и на ее правой приверхе для усиления защиты крепости был насыпан вал, о котором речь впереди. Что же касается противоположной, восточной стороны козельской горы, то она... тоже крутая, и вдоль нее течет Жиздра! Я поставил восклицательный знак потому, что не вполне понимаю, как здесь оказалась река, да еще такая большая. За ней просторная, шириной в несколько километров, пойма, на противоположном поднятии - лес и Оптина пустынь. И недоумение мое связано с тем, что инерционные и гидродинамические законы, по которым наши реки всегда подмывают правый берег, должны бы расположить пойму слева от русла реки, если смотреть по ее течению, а у козельской горы жиздринская пойма простирается почему-то за правым берегом. Она покрыта кустарником, густой травой и многочисленными озерками, продолговатыми изгибистыми вымоинами, так называемыми "старицами", и, быть может, в этом отгадка? Река, разработав в геологически давние эпохи довольно широкую долину, наносила сюда, к последним перекатам, так много взвесей - глины, камушков, песка, что начала менять русло. Такой же вид имеет, например, пойма Десны у Чернигова, вся покрытая тихими рыбными старицами, едва уже различимыми с Вала. Но Десна в том месте, где в нее впадает Стрижень, все же льнет к городу, и это законный крутой правый берег, а у Козельска, повторяю, Жиздра течет под крутым левым берегом! Что это - следствие естественного так называемого меандрирования, извилистости, характерной для равнинных рек, воздействия изгиба русла, из-за которого может подмываться и левый берег, или чтото другое? "Другим" может быть только одно - когда-то вятичи, дабы усилить оборонные качества своей главной крепости, помогли ослабевшей в широкой ровной пойме Жиздре, подсыпали, где надо, и направили ее к мысу, обеспечив надежной водной преградой всю восточную сторону крепости! Как бы то ни было, с двух продольных сторон козельского мыса, под обрывными берегами бежала и до сего дня бежит вода. А над обрывом высились стены, у которых нельзя было без опорной площадки утвердить стенобитные машины. На забралах и в башнях сидели меткие стрелки и поражали врага на крутяках, воде или на открытой плоской местности, если речь шла о жиздринской пойме, и на склоне, обращенном к стене, если осаждавшие пошли бы на приступ через Другусну. От вершины горы до уровня воды по вертикали - около тридцати метров. И если прибавить пять-десять метров стены и боевых башен, то бессмысленным занятием было устанавливать внизу камнеметательные машины - большой, сметающий забрала и башни камень на такую высоту не бросить ни противовесом, ни натяжным устройством. Защитники же посылали вниз стрелы, бросали бревна и камни, набирающие в падении убойную силу. Таким образом, две самые протяженные стороны Козельской крепости - западная и восточная - были в средневековье совершенно неприступными. Причем вдоль восточной, жиздринской стороны тянулся понизу самый мощный из сохранившихся валов. Он и сегодня производит внушительное впечатление, хотя расплылся и на нем стоят деревянные и каменные строения. В плане гора на первый взгляд не напоминает флягу. Жиздра течет более или менее прямо, зато Другусна делает несколько поворотов. У меня, к сожалению, нет горизонталей. Если же их квалифицированно нанести, то древняя городская черта пойдет над обрывными местами по довольно правильному овалу, почти идеально повторяющему в плане контуры солдатской фляги... Пунктирные линии в северной части мыса. С удивлением и восторгом я узнал, что так текла Другусна до 1936 года! Сейчас у нее за северным мостом спрямленное русло, которое было изначальным, древнейшим. Быть может, еще вятичи прокопали ей новый путь, продлив водную петлю почти до середины восточной подошвы козельской горы. Они, можно сказать, повернули реку вспять, заставив ее работать в помощь Жиздре и себе, - Другусна взялась подмывать свой правый берег, над которым высился крепостной крутяк, и заболачивать левый... Едва ли много на свете рек, повернутых навстречу своему основному течению! Древние козельские гидротехники или с гениальной простотой использовали минимальный местный меридиональный уклон, или... создали его своими руками в том месте, где материнская река с перекатных шивер бросалась вниз. И удивительные совпадения! Маршрут основных сил орды от верховьев Воронежа до Торжка имел форму гигантского вопросительного знака. Обратный путь БатуСубудая по водоразделам - перевернутый вопросительный знак размером поменьше. Искусственное русло Другусны, полукольцом охватывавшее козельскую гору, - тоже вопросительный знак, только в зеркальном отражении! Правда, в 1936 году он потерял свое завершающее скругление - когда протянули железную дорогу по верху горы и новому направлению, инженеры сочли, что береговые опоры путепроводного пойменного сооружения ослабят эта подмывающая склон струя и болото, поэтому Другусну вернули в древнее русло. Пробираясь по тальниковым зарослям прежнего, теперь уже старого русла, поднимаюсь на вал, который тянется над ним все еще мощной искусственной грядой, где я, оглядевшись, понял, что землю для этого вала взять было неоткуда, кроме как снизу, от подножия горы и русла Другусны. Таким образом, с запада и севера, где болотистая пойма Другусны соединялась с поймой Клютомы, с северо-востока, где искусственное устье Другусны примыкало к Жиздре, и с востока были надежные преграды под крутыми обрывами. Удивительно! Крепость великолепно защитилась с трех сторон, и это были стороны, откуда издревле ожидались враги. Единственная доступная ее сторона, так называемая напольная, располагалась с юга, где исторически сложившиеся обстоятельства образовали метрополию Козельска Чернигово-Северское княжество. Пунктиры же через "горлышко" фляги - это третья загадка Козельской крепости, которую тоже не вдруг отгадаешь. Сейчас в этом месте, под мостом, глубокая прямая выемка. По дну ее шла старая железная дорога. Только не строители в прошлом веке перекопали это самое узкое место горы; ров существовал задолго до них, и мост через него издревле связывал город-крепость с водоразделом. Шагаю по буграм над "горлышком" и опять прихожу к выводу, что землю для них можно было тут взять только снизу, из рва, который со временем, потеряв свое оборонительное значение, заилился, осыпался и зарос. Железнодорожники снова углубили его, выравнивая подъем из поймы, а землю переместили в пойменную насыпь. Пытаюсь представить себе это место, каким оно было в XIII веке. Конечно же, ров опускался до уровня речной воды и Другусна соединялась с Жиздрой рукавом! Такое решение древних или средневековых фортификаторов, умевших замечательно приспосабливать к
Любознательный Читатель. Откуда уверенность, что башни в Козельске были?– Эти боевые башни ясно видны на старинной миниатюре, изображающей Козельскую оборону. Бесценный для истории рисунок, правда, относится к XVII веку, но ученые не сомневаются, что это копия с более раннего оригинала. Есть и косвенные доказательства. Во Вщиже академик Рыбаков раскопал остатки фундамента огромной многоугольной башни, опиравшейся на мощные стояки. И если в маленьком городке на севере Черниговского княжества возводились этакие сооружения, то очень трудно допустить, чтобы Козельск, столь важная стратегически крепость, их не имел.– Но в Козельске-то не найдено таких фундаментов! Мне нравится этот мой читатель. Ему подавай точные, исторически бесспорные сведения. И я отвечу ему, что, к сожалению, в Козельске фундаментов древних башен пока не обнаружено, и чуть позже объясню, по какой, в частности, но, быть может, главной причине... Сооружения средневековой фортификации в этом районе Руси еще несколько веков служили свою службу. Козельская гора после разорения снова постепенно заселилась, и на ней опять возникла крепость, которую в 1566 году приезжал инспектировать сам Иван Грозный. Стена имела две проезжие и шесть глухих башен. В домонгольское время их могло быть до двенадцати - по дистанциям перестрела. С веками цельность козельскон горы нарушалась промоинами, тропками-дорожками, огородными террасами, холм расползался, застраивался по склонам. Обороняемая площадь перестраивалась, уменьшалась, охватывая лишь вершину горы. Появились пригороды, и с северной стороны к одному из них, "острогу", сделали пологий спуск, открыли подбашенные ворота и мост через Другусну. Через полтора века после ревизии Ивана Грозного появился еще один документ об этой крепости. Его нам оставил выходец из низов, замечательный деятель Петровской эпохи, секретарь Сената Иван Кирилов, человек широко образованный, занимавшийся географией и картографией, астрономией и физикой, экономикой и статистикой. Его работы давно признаны мировой наукой, и я рад, что могу здесь два слова вставить об Иване Кирилове для тех, кто о нем никогда не слыхал. В прошлом веке историк М. П. Погодин впервые выпустил фундаментальный труд Ивана Кирилова "Цветущее состояние Всероссийского государства", прекрасно переизданный в 1977 году с дополнениями под редакцией академика Б. А. Рыбакова. Это статистическое описание России первой четверти XVIII века, которое я листаю как старинный увлекательный роман. В нем множество сведений о том, что ушло навсегда с лица нашей земли, и о том, что могло бы, пусть и фрагментарно, вер нуться. Мечтательно имею в виду, например, московский Белый город Федора Коня, о башнях и мерах коего сообщает Иван Кирилов, или лобовую стену Козельской крепости-драгоценнейшие памятники нашей истории, архитектуры и фортификации... Итак, Иван Кирилов: "Козельск, город деревянной, рубленой, в нем 2 башни проезжие, 6 глухих, по мере около города и башен 389 сажен..." - Но ведь это менее восьмисот метров по периметру. Крохотная крепостенка!– Козельск после полного уничтожения в 1238 году возродился не сразу, и пригородная Оптина пустынь, я считаю, возникла тогда, когда на горе еще не появились новопоселенцы, потому что слово "пустынь" означает уединенный монастырь или монашескую келью, расположенную в безлюдных, отдаленных и труднодоступных лесных. горных или степных местах. И может быть, только в XIV или даже XV веке козельский мыс снова заселился и защитился новой крепостной стеной, правда, "по мере около города" вдвое меньшей...– И все же не слишком ли смело предполагать, что к приходу орды стена тянулась по овалу с продольной осью чуть ли не в километр и поперечной почти в полкилометра?– В сведениях XVI века есть неопровержимые доказательства. Один только продольный восточный вал вдоль Жиздры, искусственного русла и устья Другусны, оказывается, тянулся на 450 саженец, и его остатки почти на всем протяжении сохраняются доныне, хотя в целом козельская гора давно потеряла изначальную форму и от вершиннаго выгиба до подошвы сейчас усеяна домишками, салочками, сарайчиками-курятниками. Тот же документ дает основание для новых загадок, отгадок и просто догадок, связанных с фортификацией этой необыкновенной крепости. Козельский мыс был надежно защищен водой, болотами, крутыми обрывами, стеной, и городская цитадель - детинец - располагалась не в крайней точке мыса, как в других средневековых русских городах, а сразу же за "горлышком" и главной, то есть воротной, стеной, что увеличивало обороноспособность крепости.– На каком основании сделан вывод о нетрадиционном расположении детинца?– Археологических и летописных данных на этот счет нет, но, кроме смекалки древних козельцев, в какую я безоговорочно уверовал, в описании Козельской крепости XVI века есть одна простая фраза, содержащая, однако, множество информации. После упоминания о восточном вале длиною 450 саженей говорится о другом вале, более, надо понимать, длинном. В переложении на русский язык XX века, эта фраза, взятая мною из дореволюционного калужского путеводителя, выглядит так: "Был и другой вал, который шел от "острога", по берегу реки Другуски, и, перейдя ее, охватывал южную, более других открытую часть города". Во-первых, "острог" - это древнее название самой удаленной от детинца пригородной окраины. Вспомним, что хан Кза в 1185 году после победы над Игорем Святославичем сделал набег на Посемье и Путивль, "пожже волости многий и острог у Путивля, а града не взя". Таким образом, "острогом" считалось поселение вне града, то есть крепости. Вал, во-вторых, тянулся над Другусной от северной части крепости к южной. Это подтверждает мои догадки о том, что русло ее было зарегулировано, а земля поднята для образования продольного западного вала, следы коего сейчас тоже еще заметны. Но вот третье удивительное и загадочное сообщение - вал этот будто бы переходил Другусну и охватывал южную, действительно самую открытую, напольную часть города! Здесь я развожу руками и приглашаю читателя сделать это вместе со мной. Где, в каком месте вал мог переходить Другусну? Только через ров, речной проран, но тогда бы он перекрывал рукав! А за рвом, выходит, с юга, позже примыкал к крепости какой-то пригород? Это могло быть, и в такое случае он стоял тоже вне города. И не слишком ли фантастичным покажется предположение, что рукав Другусны пропускался под валом через каменный арочный водовод? Снова и снова прихожу к выводу, что о подробностях прошлого мы знаем примерно столько же, сколько о подробностях будущего... Интересно все же течет Другусна! Стремительно сбегая с водораздела более или менее прямым путем к городу, она вдруг образует плавную дугу, а это значит, что воды ее успокоились и тихо текут по слабым грунтам, пропитывая берега. Возможно, что древние козельцы, пропустив сильную струю Другусны в Жиздру через рукав и тем ослабив реку, не только создали островную водную защиту, но и намеренно заболотили западные и северные подступы к чудо-крепости! Потом, повернув течение реки навстречу жиздринскому, не только подвели воду вплотную под северо-восточный крутяк, но и заболотили низинный уголок искусственного междуречья, хорошо зная, что даже небольшое, но глубокое и топкое болото преодолеть труднее, чем любую реку. А стрежневой прямоток Другусны мог вызвать в проране исключительно счастливые последствия! Стоит вглядеться в сохранившуюся натурную реальность, чтобы живо представить себе, как Другусна, ударяя течением в южную подошву горы и быстро, коротким рукавом сбегая к Жиздре, подмывает глинистый грунт рва полукружием. И лобовая крепостная стена могла быть построена по обрыву с прогибом. Это был бы оригинальнейший, не имеющий аналогов в средневековой русской фортификации случай. Существовали круглые, округлые, овальные, позже квадратные, правильно и неправильно многоугольные контуры крепостей, изучены всевозможные зоны обстрела вдоль стен, но идеальными защитными качествами обладала бы стена вогнутая, сферическая-враг мог быть поражен с любой точки и со всех сразу, а особенно эффективно с иадвратной и угловых башен!– Было бы само собой разумеющимся построить такую стену! Неужели козельцы, веками улучшая оборонные качества своей крепости, не додумались до этой еще одной гениально простой вещи?– Не знаю. Были средневековые русские крепости, строители которых с исключительным остроумием создавали для врага искусственные препятствия. Проход к воротам, например, делался кое-где таким образом, чтоб нападающий не мог свободно пользоваться мечом, саблей или копьем с правой руки... На миниатюре, изображающей Козельскую оборону, вогнутость южной, лобовой стены, если она была, рассмотреть не удается, но ведь средневековая русская живопись не знала изображений в глубину, любая перспектива выглядела плоскостной, и, кроме того, миниатюра вместила лишь небольшой участок стены, да еще с условной масштабностью, несоблюдением реальных величин при изображении башен, камней, людей, оружия. Правда, есть косвенное, но неоспоримое доказательство, что воротная стена Козельской крепости высилась непосредственно на краю рва - перед ней не было вала, как во всех других крепостях средневековой Руси.– Но я так понял из предыдущего, что остатки этого вала у "горлышка" можно и сейчас посмотреть - на него вроде бы пошла земля из рва?– Правильно поняли, и я сам ходил там по гребням, еще не исчезнувшим. Однако древний вал этот, насыпанный довольно близко к южному обрыву, располагался необычно - не перед стеною, а за ней, перед детинцем.– Как это можно установить?– В Ипатьевской летописи сказано предельно ясно, что "разбившимъ градоу стеноу и вознидоша на валъ Татаре".– И верно - убедительная подробность.– От этого вала совсем немного места до края обрыва, и козельцы, естественно, соорудили стену на самом этом краю, чтоб не было свободных площадок для осадных лестниц и туров. А если край обрыва шел дугой, обращенной к городу, то стена должна была повторить эту дугу! Некоторая кривизна рва могла сохраниться даже до прошлого века, но железнодорожная выемка, конечно, спрямила ее. Найти бы в архивах отчеты о тогдашних земляных работах в Козельском перешейке или старинный план города!– А что же говорят археологи?– Ничего не говорят... Это может показаться странным, дорогой читатель, но пока ни один ученый досконально не изучал крепости, ее гидротехнических и земляных сооружений, никогда лопатка археолога не касалась козельской горы. Неужто, еще и еще раз спрошу, мы и в самом деле так ленивы и нелюбопытны?
30
С урусом, придумавшим эту крепость, Субудай говорил бы как с равным, потому что тот был равным ему воителем, хотя и оборонным, не способным выиграть хорошую войну, дающую большую добычу. Первое тяжелое препятствие на пути к воротной стене - вал. Он был пологим с внешней стороны, открытым для стрел - со стены и башен можно без опаски поражать цель и с расстояния добивать раненых, если они поползут к лесу. Крутой внутренний скат вала - простая и хитрая ловушка, из нее уж не выбраться ни одному воину, потому что толстый слой льда обрывался у края рва. Лед урусы успели наморозить и с внешней стороны вала, но скоро он растает, потому что начал уже таять на стене я воротах. Главное, ров был очень глубок - высокое урусское дерево скрылось бы в нем с вершиной, хотя за зиму на дне его скопилось много снега, покрытого толстым слоем льда, потому что не вся вода успевала схватываться морозом на воротной стене, сбегала вниз и там застывала. Субудай знал лишь одно средство овладеть крепостью, чтобы примерно наказать последних непокорных урусов, взять фураж для коней и подкормить оголодавшее войско. К этому простому и верному средству, теперь единственному из всех, он прибегал повсюду во вселенной, теряя много рабов и воинов. Сейчас у него было мало рабов, если сравнить с прежними временами и другими странами, но у него будет слишком много воинов, если штурм по всем правилам войны окажется длительным и войско сделается подобным змее, пожирающей себя с хвоста. Самую сейчас важную тайну он не раскрыл пока никому, и даже внук Темучина сын Джучи оставался в неведении насчет общего количества запасных коней, слишком быстро исчезающих в утробах воинов. Делить войско на отряды, дробить запасной табун и надежно его охранять Субудай начал еще с большого озера, но к концу этого тяжелого пути пришлось урезать дневную норму для основных сил до одного коня на сотню, и воины давно уже поедали кое-как отмытые внутренности, обгладывали, как собаки, каждый мосол да тупили о кости сабли, добывая мозг. У костров начали возникать дякие побоища из-за мяса, и Субудай казнил правых и виноватых за нарушение священной ясы Темучина, несколько уменьшая число желудков и увеличивая конечную добычу великого кагана. Зерно нужно, зерно! Субудай приставил к своему личному запасу, о котором не знал даже внук Темучина сын Джучи, особо верную охрану во главе с младшим сыном Кокэчу и каждый день спускался в глубокую сухую яму при урусской избе, развязывал мешки, убирал толстую красную ткань сверху и пересыпал зерна с ладони на ладонь. Тяжестью и цветом зерно напоминало золото в крупе, но было сейчас дороже золота. С этим запасом, сыновьями, чингизидами да верными воинами он уйдет в степь при любых обстоятельствах. Пусть все думают, что в этих мешках законная добыча воителя - блестящие камешки да тяжелые урусские ткани, пусть. Крупяное и хлебное зерно войска, всю сухую траву Субудай приказал собрать в одно место - фураж предназначался для ставки, охраны и воинов, оставшихся при городе. На главном же водоразделе рыщут по сторонам Гуюк с Каданом и Бури с Байдаром, отыскивая нетронутые селения. Кормят коней, кормятся сами и не мешают Субудаю делать его дело. А дело его сейчас состояло в безделье. Внук Темучина сын Джучи торопил, а Субудай отмалчивался, кряхтел, сгибал спину перед ханом, повторяя одно и то же: самый резвый скакун не может опередить время. Он так и не отдал приказа штурмовать город. Сделал, правда, необходимые распоряжения, без исполнения которых крепости взять было нельзя, и два особых отряда скрытно занялись под командой хитроумного сунца работой, непривычной для степняков, но все войско бездеятельно стояло по окрестным лесам. Субудай ждал, когда потеряет терпение внук Темучина сын Джучи, а воины охотно пойдут на бессмысленный приступ и верную смерть под командой Бурундая. Наконец старый воитель сказался тяжелобольным, лежал целыми днями у теплой урусской печи и выходил, скрючившись, только вечерами, чтобы распарить спину в маленьком черном строении, называемом бань-я, где было жарко, как в песках далекого Хорезма. Дождался. Внуку Темучина сыну Джучи передали, что верный пес его великого деда заканчивает свой последний поход, смотрит в землю и неспособен руководить войском. Хан сделал огорченное лицо, спрятав мимолетный испуг от навалившейся вдруг на него ответственности, и одновременно испытал некое подобие радости, потому что впервые за этот длинный год почувствовал себя свободным от воли старого воителя. Он сам возьмет город, так оскорбивший его, внука и главного продолжателя дела великого Чингиза! И надо показать сейчас всем, что истинный победитель в этой войне тот, кто закончит ее славным последним деянием. Он обвел глазами чингизидов и тысячников, приподнялся.– На штурм!– вскричал Бату, напрягшись так, что красные пятна проступили на его лице.– И чтобы каждый воин узнал мою волю - нетронутый этот город будет в их полном владении три дня и три ночи. В нем для самых храбрых добрая урусская еда и драгоценности, зерно, женщины и малолетние девственницы. На штурм! На рассвете следующего дня в лесочках, примыкающих к южным подходам города, объявилось некое шевеление. Сторожа на башнях вылезали из-под теплых овчин, будили друг друга, с любопытством вглядывались в кишащую черноту, вслушивались в глухой перестук топоров и далекий невнятный шум, пронзаемый яростными выкриками. Чернота на полянах и в кустарниках быстро густела, в ней росло тревожное напряжение, однако городские сторожа, зная, что безбожной орде уходить некуда, не понимали, к чему этакие ранние всполошные сборы. Ожидание сменилось недоумением, когда обозначилась в голой древесной поросли черно-зеленая змея, а на белом снегу показалась ее серая голова. Плотная толпа мужиков в сермягах несла на плечах сухие бревна - знать, раскатали свои бани да сараи. С козельцами подгородние не ладили издревле, с прадедов, из-за ближних удобей, пойменных покосов и речных тоней. Меж собой их тоже мир не брал. От погоста отстали, к городу не пристали запасливые и хлопотливые, как бобры, меняльщики местного товара на привозной - всяк все себе да себе на уме, рыбаки, ловцы зверя, поставщики овощной и мясной снеди, плетеной посуды, а больше блаженные, голые, но веселые недотепы, наемные косцы и лесогоны, живущие от отца к сыну по наряду хитрованов... Сейчас их всех подравняла беда, потому что не послушались беженцев, понадеялись на откуп... Они шли навстречу смерти, подгоняемые смертью же. За ними сплошной плотной толпой тянулась нескончаемая череда пришельцев, волокущих по снегу к спящему пока городу, к валу, рву и воротной стене тяжелые бревна, неудобные сучья да ветки, хвойные вершинки да окомелки, жесткие дубовые рогачи да гибкие березовые хлысты. Шорох зловещий, похожий на стократно усиленный змеиный шип, прервался внезапно набатным буханьем большого колокола - проснулся страж на храме, враз побудил город, а на внешнем пологом скате вала первые редкие стрелы попали в цель и раздались крики раненых. Подойти к гребню вала по узкому перешейку сразу все не могли, уйти с него было тоже делом нелегким. Фронт наступавших смешался. Освободившиеся от груза воины старались добить рабов да поскорей убраться с вала, проникнуть назад сквозь плотную шевелящуюся массу живых и полуживых, через обрубки сучьев и тонких деревьев, но шли, скользили, падали и ползли другие. Напиравшие от лесной куртины черные толпы спихивали в ров нерасторопных, туда же летели раздавленные, раненые и убитые на гребне вала. Пленные, проламывая дорогу кулаками, рванулись к левому флангу вала, под которым ров был мельче, дружно покатились вниз, и со стены было видно, как те из них, кто угодил в снежную толщу, торопливо выбирались из нее. Хватали ползущих сюда же, где было безопасней, степняков, душили их и били головами об лед, но на каждого раба навалилось по нескольку уцелевших врагов, размахивающих ножами.– К стене!– закричали сверху.– Мужики, по-над Другуской к стене! По крутому, местами уже обтаявшему обрыву остатки полона карабкались к западной стене крепости, где узкие лестницы на длинных веревках принимали спасенных. Люди свешивались с забрал, вытягивали шеи, пытаясь увидеть ад, разверстый пред южной стеной. Стену и ее башни наконец-то сплошь усыпали городские лучники. Им не было нужды прятаться или целиться - каждый пускал стрелу за стрелой, и почти каждая попадала. Не по-божески, не по-людски было убивать с безопасной позиции безоружных и незащищенных, но каждый из этих незащищенных и безоружных нес под стену самое сейчас опасное осадное средство - ров постепенно мельчал, а на гребне вала уже образовался заслон из веток, бревен и людей, истекающих кровью и холодеющих, за которым штурмующие спасались от прямой стрельбы, пробирались в сторонку, к большой реке и приточной, где излетные стрелы урусов можно уже ловить руками. Однако рои стрел на подступах к заслону становились все гуще, образуя в толпе врагов сплошные недвижимые прогалины, но их тут же заполняли другие, беспорядочно бегущие к валу с легким грузом из двух-трех еловых веток с круглыми непробиваемыми щитами, которые словно притягивали к себе стрелы, и с бойниц начали выцеливатьтех, кто не был защищен, а они все тянулись черной змеей из леса, шли к невообразимой мешанине тел на пологий внешний скат вала, ползли на его гребень, падали, визжали и кричали, пытаясь выдрать из себя зазубренные стрелы. Всадники вдруг перестали посверкивать саблями, лента прервалась, и толпы воинов, побросав ношу, стреканули; по кустам, унося на щитах, в руках и спинах урусские стрелы. Горожане с изумлением и ужасом разглядывали это ристалище дьявола пораженных стрелами на подступах к гребню вала и зарубленных там, куда стрелы не долетали, кровавые пятна на снегу и льду, мучительные корчи умирающих и неподвижные напряженные тела тех, кто еще надеялся выжить, дождавшись темноты за кучами брошенных древесных веток и сучьев. Перед безмолвной стеной звучал извечный глас войны - предсмертные стоны и хрипы, злобный и бессильный зубовный скрежет, страшный мужской плач и последние проклятия на неведомых языках... Жуткие приглушенные крики доносились со дна рва, где под лесным хламом еще шевелились живые и невредимые, упавшие на мягкие ветки. То в одном, то в другом месте они, почуя, что сверху ничего не валится, пыталисв использовать последнюю возможность спастись - с ужасом и мольбой поглядывая на стену, карабкались по завалу к большой заснеженной реке, над которой стояло ясное весеннее солнце, но меткие стрелы с башен настигали их, опрокидывали, гнали изо рта кровавую пену. Со стены слышались жалостливые и гневные женские голоса: - Изверги!– У них, поди, тоже где-то матери и дети есть...– Робят-то, робят уберите, бабы!– Молодцы супротив овец подневольных! Пожалели бы... С башен отвечали: - Они тя ох и пожалеют, как на стену-то взойдут! Спроси у дешевских, как они тя пожалеют.– Цыть, сороки! Чтоб и духу вашего не было!– А робята пусть глядят, кому-нито после расскажут... Солнце встало напротив южной стены, ударило в нее прямыми лучами, и с высокого ледяного скоса потекла вниз вода. Стоны и душераздирающие крики во рву затихали, перед гребью тоже, по другой, знать, причине - полумертвых тепло умертвило, а полуживых оживило, и они, затаившись, ждали наступления темноты. Город тревожно прислушивался к отдаленному гуду в задымленном лесу, гадал, что принесет завтрашний день, и готовился к нему, еще не зная, чем грозит грядущая ночь. В кузнях наспех ковали наконечники стрел, потому что расход их оказался нежданно велик, чинили истершиеся натяжные устройства, вострили и удлиняли пики на тот случай, если ворог завалит собою ров и полезет по телам, как по лестницам, на лобовую стену. Подгородние, поутру вернувшиеся, можно сказать, с того света, надумали спуститься ночью к завалу и сколь можно разобрать его. В сумерках самые нетерпеливые сбросили с забрал веревки, соскользнули по льду в глубину рва, принялись оттаскивать ветки, бревна и трупы к Жиздре, где их должна была вот-вот подхватить полая вода. Слабые предсмертные стоны снова послышались из глубины рва, и туда гроздьями полезли доброхоты, чтобы ускорить дело, только оно обернулось нежданной бедой - из лесного хлама на валу полетели не частые, но сильные и меткие стрелы. Они пронзили тех, кто еще висел на веревках и лестницах, смели со стены всех, кто там был, а защитники крепости ничем не могли ответить, потому как не ждали такого, да и стрелять бесприцельно по черной полосе на гребне вала было бессмысленно. За ней в сумятице дневного штурма затаились, должно, отборные воины, вооруженные сильными луками и запасом окровавленных стрел, перелетевших через ров со стен и башен, и сейчас эти стрелы в полутьме возвращались назад. Из дальнего лесного окоема снова показалась голова огромной черной змеи. Извиваясь по светлому снегу и огибая куртинкн, черное чудовище медленно и беззвучно наползло к валу. Но вот стал слышен его грозный шип, черная голова раздулась перед валом, и через лесной завал опять полетели бревна, тесины, сучья, ветки, кусты, деревца, подрубленные под корень, хвойные лапы и мертвецы - осаждавшие убирали их из-под ног и перекидывали в ненасытный зев земного прорана. Уцелевшие доброхоты едва успели убраться со дна рва к Другусне и подняться на западную стену, чтобы в сгрудившейся вокруг детинца толпе дождаться, что решит городской совет... Любознательный Читатель. "Городской совет"? Звучит слишком, знаете, современно.– В Ипатьевской летописи черным по белому написано: "Козляне же светъ створише".– И что же он решил?– Он еще раньше решил сражаться до последней возможности, а теперь надо было, наверное, сообща подумать, как защититься от неожиданного тактического приема Бурундая, от неуязвимых стрелков, поражающих всякого, кто рискнул высунуться из-за бревен, чтоб натянуть тетиву. Ведь козельский ров был очень узким - скорее всего, его ширина вверху определялась длиной бревен перекидного безопорного моста, всего-то метров пятнадцать или двадцать, чтоб могли надежно лечь стволы крепких мачтовых сосен. Кстати, он и сейчас примерно такой же ширины, и легко представить, какой меткостью и убойной силой обладали дневные козельские стрелы и ночные - Бурундая...– Для сильной стрелы, конечно, это не расстояние...– Однако перескочить через такой ров невозможно, а засыпать, сровнять его с поверхностью земли даже с помощью современных мощных самосвалов и бульдозеров - дело не шуточное. Тем более что он имел огромную глубину, и это - одно из главных обстоятельств, объясняющих феномен Козельской обороны.– Простите, но ведь мы не знаем подлинной глубины козельского рва...– Верно, все крепостные рвы средневековой Руси позасыпаны-позамыты; до полуисчезновения помельчавшие, они давным-давно поросли в сегодняшних глухоманях дикими травами, лесом и кустарником, а во Владимире, Торжке, Киеве, Чернигове и многих иных местах совершенно заровнены, застроены, и никакие археологические изыскания, наверное, уже не обнаружат их подлинного облика. Козельск же - счастливейшее исключение. В конце прошлого века козельский ров был подновлен - по нему, под мостом, прошла железная дорога, о которой мы уже вспоминали. Правда, в тридцатые годы она была снята, но проран в перешейке Козельского мыса остался.– Значит, глубину его можно измерить!– Можно. Только я попытался прикинуть в другом месте, более удобном - с железнодорожного путепровода через Другусну. На глаз от головки рельса до воды было примерно тридцать пять метров. Зная, однако, что для моего глаза любая глубина всегда почему-то кажется глубже истинной, я позже написал козельскому краеведу В. Н. Сорокину, попросив его точно измерить заветную вертикаль. Вскоре он прислал мне ответ: "От рельса до уровня Другусны 28 метров. Но прошу Вас учесть, что к Древности Другусна была полноводнее". Я это учел, так же как примерную толщину снега и льда на дне козельского рва весной 1238 года, и естественный подъем поверхности мыса к перешейку, перерезанному рвом, и так называемый культурный городской слой, накопившийся за семь с половиной веков. Выходило, что глубина козельского рва была около двадцати пяти метров.– Мы оставили этот ров среди апрельской ночи 1238 года, когда его беспрепятственно засыпала орда, стены оказались без защиты, а козельский городской совет заседал...– Предполагаю, что козельцы быстро нашли эффективную защиту от смертельных стрел, посылаемых из Древесного завала.– Что имеется в виду? Как можно защититься стрелку на стене от профессионально метких и сильных стрел противника в темноте и засевшего совсем рядом за надежным укрытием?– Достаточно толстая плаха с узкой прорезью или небольшим, неразличимым в той самой ночной темноте отверстием для ответной стрелы - надежная гарантия безопасности. Такими простыми и надежными щитами козельцы, быстро прикрыли все бойницы башен и проемы забрал, их стрелы снова начали разить врага на подступах к валу. Падали пораженные насмерть, корчились в муках раненые, пока их случайно не находила другая стрела или торопливые руки живых не перекидывали судорожное тело в ров, где через несколько мгновений раненого встречала смерть. Со стен было видно, как черная толпа начала редеть, откатываться назад, растекаться по сторонам. На забралах появились защитники крепости, отбросившие щиты. Они, не прячась, тщательно вьщеливали суетливые темные фигуры и расстреливали их.– И сами падали под меткими стрелами, выпущенными из древесного завала?– Нет. Стрелы их не брали! Степные стрелки, чьи глаза попривыкли к темноте, метили точно в проемы забрал и с ужасом видели, что стрелы попадают в грудь, живот, шею, голову, но эти бессмертные урусы не исчезают за бревнами, а продолжают сеять смерть по ею сторону вала.– Такому предположению соответствует какая-нибудь легенда?– Это - реальность, какой не могло не быть при защите Козельска.– Ну, знаете!..– Знаю... Бурундай, не понимая, что происходит у вала, откуда слышались такие же, как днем, стоны и крики, гнал и гнал из лесу толпы воинов, надеясь за эту ночь заполнить ненасытный ров хотя бы до половины. Когда ему донесли, что на стенах крепости появились железные урусы, от которых отскакивают стрелы, он не посмел нарушить волю Батыя и приказал продолжать дело, несмотря ни на какие потери. В его положении это было единственно правильное решение. Оно опиралось к тому же на опыт умирающего Субудая, взявшего столько городов во вселенной, сколько Бурундаю не взять, проживи он еще пять раз по десять лет. Великий воитель учил, что любой город надо брать, наращивая напор и ярость, только непрерывным - из ночи в день, изо дня в ночь - штурмом. Пока жив еще старый воитель, пока спят чингизиды в теплых урусских жилищах, Бурундаю надо сделать все возможное и даже невозможное, чтобы сохранить свое лицо достойного преемника Субудая. Нет, он, Бурундай, может взять даже больше богатых городов, чем великий старец, если сохранит лицо и возглавит потом главный поход к бескрайнему синему морю, что сливается на дальнем западе с бескрайним синим небом, чего никто не видел, кроме великого Чингиза. Только покоритель вселенной увидел это в своих вещих снах, а Бурундай не только увидит наяву, но и спустится к соленым пенным волнам, и разожжет жертвенный костер, и какой-нибудь преданный блюститель жизни полководца, урянхаец или кипчак, смоет теплой водой соленую пену с крупа его коня... За ночь Бурундай побывал у костров тех десятков и сотен, что ожидали своей очереди бежать с ношей ко рву, прикрываясь легкими круглыми щитами, и в густых куртинах, где воины, неумело махая урусскими топорами, валили охвоенный лес и ловко обсекали сучья саблями, посновал вдоль длинной ленты подносчиков сучьев и веток. Приблизившись к валу, молодой воитель долго рассматривал в рассветной полумгле черные фигуры неуязвимых урусов, что посылали со стены и башен стрелу за стрелой в головную толщу его войска, занятого простым, но тяжелым и опасным делом, на какое должно бы гнать рабов, а не хозяев Великой Степи. Ответные стрелы из лесного завала были редкими. Отборные лучники Бурундая, умеющие сбивать лебедей на лету, целили в прорези деревянных щитов в самое уязвимое место железных урусов - в горло. Стрелы вонзались в доски, отскакивали от людей, и полководец так и не дождался сладостного зрелища, ни разу не увидел, как вражеский воин внезапно вздымает над стеной руки, будто порывается взлететь, и падает, захлебнувшись кровью. Было другое - урусы, зорко высматривая, откуда вылетают стрелы, посылали в это место древесного завала сразу несколько ответных, и Бурундай видел, что лучшие его воины опрокидываются назад со стрелами, торчащими из глазниц, становятся материалом для заполнения рва. Бурундай, щурясь от света утренней зари, зацветающей над городом, еще долго следил за прочерками урусских стрел. Они были сильными, быстрыми, это так, но стрела летит для того, чтобы вонзиться в живую плоть врага, разорвать ее зазубринами, а сегодня очень много стрел втыкалось в землю, щиты, лесной хлам. Сам-то Бурундай считался в молодости лучшим лучником рода и знал, как такими становятся. Он не помнил, когда отец дал ему первый, маленький лук, как не помнил и того часа, когда его впервые оставили одного у гривы коня. Хорошо только запомнился день, в какой Бурундай убил зазевавшегося у норы детеныша тарбагана, изжарил в костре и съел его нежное жирное мясо, посверкивая глазами на голодных неудачливых ровесников. И день, когда он победил всех в стрельбе из лука на ежегодном родовом празднике, и другой великий праздник в том же памятном году, когда стрела Бурундая догнала всадникакераита, вошла ему в спину и пронзила сердце. Он оценил радости степной охоты, новых побед в соперничестве и, посылая в пылу сражений стремительную легкую смерть впереди себя, познал высшее счастье стрелка из лука - глаз и стрела, рука и тетива становятся одним страстным, до предела напряженным центром вселенной, властителем расстояния, ветра, времени, цели; сей вожделенный миг он ценил дороже всего на свете и, казалось в ту пору, никогда б не променял его, подобно иным, на доброе вино или власть над людьми, на самого лучшего сокола или коня, на горсти прозрачных камней или забавы с юной наложницей. Однако небо распорядилось так, что он получил все это взамен уходящей воинской молодости, а сверх того мудрую, ревнивую и строгую опеку Субудая, чему вот-вот, кажется, должен наступить печальный конец, и капризную волю Бату, конца которой не предвидится, и неизвестность, скоропреходящую, мелкую сегодняшнюю и великую завтрашнюю, когда он поведет степные войска к далекому западному морю! Последний раз Бурундай держал в руках лук год назад. Это было на земле болеров, сражавшихся с яростью обреченных. В далекие славные времена, когда великий Чингиз еще был жив, Субудай и Чжэбе, повергнув хорезмийцев, персов, армян, гурджиев, ясов, кипчаков, урусов и множество других промежуточных народов, бросились, как барсы, к последней богатой нетронутой земле, что лежала на средней Итили, к северу от прямого пути в родные степи. Молодой Бурундай, начавший тот великий поход во главе десятка, помнил, как быстрые балеры собрали нежданно большое конное войско, хитро заманили степных пришельцев, привыкших к легким победам, в лесную ловушку, перестреляли и посекли саблями множество богатуров. Бурундаю удалось тогда во время бешеного прорыва к степи сохранить почти половину своей сотни, всю добычу и впервые удостоиться благосклонного внимания Субудая. Почти пятнадцать лет и зим Субудай и Бурундай жаждали отмщения, и час тот грянул - земля болеров насквозь пропиталась кровью, пропахла дымом, а остатки ее войска старый воитель и Бурундай загнали в излучину реки, за которой вздымалась крутая гора. Бурундай сошел с коня, чтоб не ходил перед глазом наконечник стрелы, и вспомнил молодые годы. Однако изящные невесомые башгирдские стрелы с белоснежным гусиным оперением находили живую цель только поначалу. Рука, что так давно не натягивала тетивы, скоро устала, начала дрожать, неметь, и Бурундай, поощрительно улыбаясь и отирая со лба обильный пот, передал слишком тугой лук его хозяину, молодому широкоплечему найману... Сейчас он, замечая мельчайшие подробности подготовки к штурму, ясно видел, что железные урусы на стене двигаются после этой бессонной ночи с замедлением, плохо целятся, тяжелые излетные их стрелы то и дело минуют его воинов, и Бурундай еще раз вспомнил завет великого воителя о необходимости непрерывного нарастающего приступа, если он начат...
Любознательный Читатель. Но все-таки что это за "железные" воины на стене, от которых будто бы отскакивают стрелы?– Воины, одетые в железо, предназначенное для рукопашного боя. Кольчуги, пластинчатые латы и кованые шлемы защищали от сабель, мечей, копий и, конечно, стрел.– Но откуда известно, что козельцы имели такие железные одежды?– В летописях, правда, об этом нет сведений, но посудите сами - в знаменитой черниговской Черной Могиле были обнаружены щиты, шлемы и кольчуги. Захоронение это довольно точно датировано по византийским монетам. И совершенно невозможно допустить, чтобы таких доспехов не было в распоряжении воинов важнейшей стратегической крепости Черниговской земли спустя двести пятьдесят лет! Добавлю: кроме обычных, ординарных доспехов, что были на вооружении наших предков, кажется, во все времена, козельский воин тех лет имел еще одно уникальное защитное приспособление, обнаруженное археологами в этом районе Руси... Мы вспомним о нем скоро и к месту, а сейчас вернемся к первому штурму города.
Штурм еще не начинался, потому что не была закончена подготовка к нему, эта изнурительная и долгая рабская страда, уже отнявшая у Бурундая, должно быть, не меньше воинов, чем возьмет их сам штурм, последний яростный бросок через ров, доверху заполненный поверженным лесом Урусов и поверженными людьми степей. Бурундай в точности знал, почти видел, как это будет бесчисленные подобия стояли перед глазами. К этому ночному часу, венчающему все дело обильной кровью и славной победой, он прикажет собрать и приберечь как можно больше стрел, пошлет к валу сотни новых зорких и умелых лучников, что уберут
Среди ночи Субудай неожиданно позвал к себе Кокэчу, и охранник понял, что старый воитель хочет попрощаться с сыном, потому что вот уже два дня он гнал от себя лекаря, желая поскорей встретиться с предками. Отец, к удивлению Кокэчу, сидел у очага и грелся.– Ты растешь, сын, - сказал Субудай, - и тебе пора знать то, что ты должен знать, если служишь потомкам Темучина.– Слушаю, отец.– Это был страшный поход. Темучин учил меня, что множество - страшно. Для урусов не было страшно множество моих воинов - я привел их сюда столько, сколько было нужно. Мне было страшно множества чингизидов... Знаешь, почему курултай назначил главой похода не старшего Орду, а второго сына Джучи Бату?– Не знаю, отец.– Джучи отказался завоевывать эти страны, и Темучин, шепчут, его умертвил. Орда покорил только слабые народы, что жили на север от родины твоего отца и деда. Бату никого не покорил. Курултаю надо было, чтоб между ними жила неприязнь, но чтобы каждый из них слушался меня, покорившего столько народов, сколько тебе лет... Младшие сыновья Джучи Шайбан и Тангут - не в счет. Ты заметил, как они смотрят мне в рот, когда я говорю?.. А почему я послал на южных кипчаков Монке с братом Бучеком?– Не знаю, отец.– Монке и Бучек, сыновья Толуя,- воины, как и их отец. У них отросли крылья, но пока они только степные воины, и здесь бы мне мешали... А Гуюк, сын великого хана Угедея, ненавидит Бату, потому что тот глава похода, хотя сам Гуюк никогда не станет воителем в отличие от младшего своего брата Кадана, которого Гуюк ревнует к его уже родившейся воинской славе. Курултаю надо было, чтоб я стоял и над этими братьями да гасил их склоки с Ордой и Бату... А почему я держу правнука Темучина Бури с его дядей Байдаром, сыном Чагатая, подальше от всех остальных?– Не знаю, отец.– Бури - самый безродный среди чингизидов. Его погибший от хорезмской стрелы отец Мутуген, внук Темучина сын Чагатая, однажды увидел в ставке красивую жену домашнего слуги, увел ее в закуток и соединился с нею. Ее разлучили с мужем и оберегали, предполагая, что она понесла, а когда родился Бури, отдали назад мужу. Бури дерзок не по годам, пьет много вина, в пьяном виде всегда клянет Бату, и пожилой рассудительный Байдар при нем исполняет роль дядьки-опекуна... Курултаю надо было, чтоб я держал над ними руку и отводил их от Бату. Теперь ты понимаешь, сын, что за любую неудачу в походе отвечает перед курултаем и великим ханом твой отец?– Понимаю... И я не хочу служить чингизидам!– Никому больше не говори таких слов! За них тебе, Урянктаю и мне забьют камнями рот.– И ты, отец, поэтому служил Темучину, его сыновьям, а теперь внукам?..– Да, сын. Другой причины у меня не было и нет.
Невидимая туча надвинулась на город своим разверстым чревом. Косые снежные пряди погустели, задними зачернело совсем непроглядно, только метались и пухли в той черноте красные отсветы, будто дышал огненной пастью дракон из древних сказаний. Вдруг, пробив тьму и пургу, по глазам Бурундая остро полоснуло открытое пламя. Зажгли город, бараньи головы! Пропадет в огне зерно, сгорит надежда Бурундая. Он свирепо взмахнул плетью, и конь одним прыжком вынес его на открытое место, где дуло сильней. Телохранители ринулись за полководцем навстречу многоголосому вою, что нарастал впереди, пронзая ветер и сердце Бурундая. Перед мордами коней шарахались, топча раненых, воины, убегающие от этого дикого предсмертного воя. Огонь впереди прожигал черный дым кривыми всполохами и оседал, будто вправду высовывал и прятал пламенные свои языки многоглавый дракон. Огненные брызги из страшного зева летели навстречу всадникам. В беспорядочной толпе бегущих воинов появился первый, кто вырвался из пасти дракона. Он горел и дымился. Бурундай мельком узрел, как его толкнули, а он пытается подняться, запрокидывает к небу лицо в черных пузырях и с белыми мертвыми глазами. Полководец содрогнулся, как пугливая женщина, но тут же забыл об этом, потому что впереди было много живых факелов, бегущих и ползущих, куда больше догоравших, уже недвижимых головешек, а еще дальше такое, чего бы он не хотел увидеть даже в кошмарном пьяном сне. За валом ярился огонь. Полыхал весь ров. На стене бегали урусы в железных одеждах и швыряли белые легкие сосуды, которые вспыхивали внизу новыми и новыми негасимыми очагами. Перекинули через забрала большие деревянные бочки. Первая тяжело ударилась о ледяной уступ под стеной, развалилась и растеклась - разбрызгалась густой черной жидкостью. Огонь бросался на нее красными языками, задыхался от черного дыма и снова вспыхивал, чтоб уже не остановиться, а воспламенить все вокруг, даже под собой, внизу, в сердце рыхлого лесного хлама, куда стекали быстрые огненные струи. Запахи горящей смолы, березового дегтя, душистого урусского масла смешивались с тяжелым и сладким трупным духом. К горлу Бурундая подступила тошнота. Полководец с мрачной отрешенностью вглядывался сквозь дым в этот всепожирающий огонь, что жаром своим, набирающим силу, начал словно бы оживлять во рву его бывших воинов - пытаясь встать, они приподнимали головы, медленно шевелились, тянули к нему горящие руки, выгибали спины, вздувались и лопались. Ров на глазах мельчал, в него из долины дочерней реки врывалось все больше ветра, который над огнем становился бесснежным, сухим и горячим, рвал пламя и дым прочь, обнажая городскую стену. Из башенных бойниц урусы уже лили воду, чтобы остудить бревна, и даже начали наугад постреливать за вал, в темноту, где вокруг Бурундая немо толпилось его полуживое опаленное войско.
31
Внук Темучина сын Джучи проснулся от криков за дверью и тупой боли в затылке. К нему рвались разъяренные братья: они приволокли Бурундая, бросили его к ложу внука Темучина сына Джучи, и тот, пнув полководца босой ногой в лицо, приказал подать коня. Бату безрадостно посмотрел на ясное солнце, поднявшееся над косогором, за которым прятался город, и по свежему, еще не растоптанному снегу подъехал к избе Субудая. Охранник полководца, подобострастно кланяясь, сказал, что великий воитель разогнул спину и не хватается за грудь, как это было все минувшие дни и ночи. Бату, лениво завалившись на шею коня, сполз с седла, благодарно глянул на синее небо. Он успеет попрощаться со старым полководцем и, быть может, услышать последние советы. Войдя, он глазами показал Кокэчу, сыну Субудая, на дверь. Субудай встретил хана прежним сверлящим взглядом, приподнялся.– Лежи, Субудай, - сказал внук Темучина сын Джучи.– Урусы ночью сожгли во рву много воинов.– Знаю, - проговорил Субудай таким свежим голосом, что Бату обрадовался и удивился.– Я про это узнал три дня назад.– Великому воителю боги обо всем сообщают наперед?– Не обо всем. Иначе я бы потерял желание жить. Сегодня они, убрав с неба тучу, которая меня давила, приказали подняться...– Хвала вечному синему небу!– И еще боги просили, чтобы пришел ко мне Бурундай.– Я выбил пяткой кровь из его ноздрей.– Не осмеливаюсь судить великого хана... Бурундай такого не заслужил.– Оказывается, у тебя сердце всепрощающего бога, Субудай, но ты сам говорил мне, что на земле все происходит по соединенной воле всех богов.– Бурундай достоин награды, великий хан.– Не понимаю.– Когда последний властитель бывшего народа джурдже принял змеиный яд и предал себя огню, мы с дядей твоим Толуем вошли в его дворец. На стене увидели золотую змею, пожирающую собственный хвост, и сын великого Чингиза сказал, что человек, сделавший ее,- великий мастер. А я подумал, что мастер был великим мудрецом.– Говори, Субудай.– Твое войско, великий хан, давно заглатывает себя. Бурундай обрубил хвост. Он заживет, а змея спасется, уползет из этих лесов в степь... Бурундай уменьшил число пустых желудков, которые нечем стало наполнять, увеличил кормовую долю для тех, кому небо пока сохраняет жизнь.– Великий воитель!– воскликнул внук Темучина сын Джучи.– Бурундай исполнял твою волю?– Нет. Волю богов.– Спрошу, Субудай. Мне донесли, что ты спас своего сына от этого штурма. Где Урянктай?– Он делает главное дело. Без него ты города не возьмешь, великий хан.– А почему не подошли на штурм Гуюк с Каданом?– Пусть кормятся на водоразделе. Бури с Байдаром тоже пока не нужны. Я не хочу обременять тебя, великий хан, лишними заботами.– Понимаю и ценю. Спрашиваю же затем, что предвижу у костров шепоты на разных языках насчет меня и Бурундая. Остальные чисты, а ты, как всегда, надо всеми.– У каждого костра сидит мой человек, понимающий остальных. Язык змеи безвреден. И его можно легко вырвать. Субудай приказал взнуздать коня. Встал на спину охраннику, сам перекинул ногу через седло. Высокое солнце уже растопило слой свежей пороши и снова взялось за плотные лежалые снега. С поляны, на которой стоял каменный урусский бог, Субудай долго смотрел на город. На башнях сидели урусские сторожа, да любопытные мальчишки бегали по стене, показывая Субудаю языки. Он соберет всех уцелевших мальчишек города, прикажет вырвать им языки и отпустить, чтобы шли по этой земле и рассказывали безъязыкими ртами о том, как милостив он, Субудай, подаривший им жизнь. А уруса, создавшего эту крепость, он сразу же наградит за будущую службу! Ни у бывшего народа джурдже, ни в Хорезме, ни у одного горного племени, живущего вокруг внутреннего моря, он не видел такой главной стены. Если б Субудай оказался здесь на месяц раньше, он прошил бы мимо, сделав вид, что жалкий городок этот ему совсем не нужен. Но Субудаю очень нужен был хлебный город на севере, а внуку Темучина сыну Джучи снилась богатая древняя столица урусов, которую Субудай уже, наверное, тоже увидит только во сне. Потеряно золотое время, и вот он здесь, у этой маленькой крепостенки, которую надо штурмовать через такой глубокий ров. На дне его лежит пепел степных воинов, окрасивший снег и воду в грязный цвет, а черная нетронутая стена так и стоит. Ребенок бы догадался убрать мост через ров и наморозить на ворота и стену лед, который уничтожился огнем, превратился в эту грязную воду, что расплылась по обе стороны прорана и уже соединила дочернюю реку с материнской. Глупый урус! Лед должно было быстро растопить всемогущее солнце... Мудрый урус! Главную эту стену он, оказывается, сделал не прямой или выпуклой, как везде во вселенной, а с отступом в воротной части. Самый толстый лед посредине сейчас уничтожился, и стало видно, что стена плавно изгибается внутрь наподобие осколка глиняной чаши. Надвратная башня стоит глубже, чем боковые, и в любое место, куда б штурмующие ни подступили, стрелы полетят отовсюду. Нет, этому проклятому урусу он вынул бы глаза и отрубил руки! Под солнцем ближние строения города показали свои верха, и Субудай, прищурив глаз, ясно увидел, что за главной внешней стеной поднимается еще одна, очень крепкая с виду, окружающая самые высокие постройки города. Те в свою очередь обступали высокий храм с башней для колоколов вверху. Умен урус. Он расположил внутреннюю крепость не в дальнем конце селения, на мысу, как во всех других городах этой земли, а сразу за воротами, чтобы усилить оборону. Глупый урус! Субудаю же надо проломить ворота, взять внешнюю стену, и город будет в его руках. Внутреннюю свою крепость, где главная добыча, Урусы сами возьмут или она сама сгорит. Добыча СубуДаю, впрочем, не нужна. Худо, если в огне погибнут запасы зерна да этот сын змеи, маленький князь, из которого надо бы по капле выпустить кровь на глазах живых Урусов, чтоб они узнали, как может быть благодарен степной воитель богу Сульдэ за победу над непокорными. В тот день Субудаи успел доехать до маленького селения урусов, что стояло в густом лесу на север от города. Его нашел сын Субудая Урянктай для себя, не тронул там никого и спокойно, вдали от ставки и отца, отдыхал первые дни на хороших кормах. Субудаи, узнав об этом, сразу же послал туда хитроумного мужа из империи Сун, ведавшего камнеметательными машинами, что были брошены под северным хлебным городом, и наказал сыну, чтоб тот со своей сотней делал все, что скажет хитай. Сын преподнес дорогой подарок! Субудаи издали услышал звонкий перестук железа. На краю селения стояла маленькая кузница, и Субудаи, заглянув в ее прокопченное чрево, увидел жаркое дыхание горна и рабов, махавших большими молотками, - Урянктай, наверное, дал им степной образец самого простого наконечника стрелы, груда "срезней" у порога кузницы росла. И главное дело шло так, как задумал Субудаи, - поднадзорные урусские мастера уже отесывали тяжелые рамы, собирали лотки, закругляли барабаны. Урусы, по словам Урянктая, были понятливыми, только пока не догадывались, зачем все это обработанное дерево и в таком количестве. Одно было плохо рабам, чтобы исправно махать топорами и молотками, нужен был пусть не хлеб, а хотя бы здешний земляной плод, называемый ре-па. Но корм тут, наверное, кончался. Остатки зерна сын тайно переправил отцу, а скотину, судя по всему, сотня Урянктая съела и взялась уже за урусских коней, которые будут нужны, чтобы тянуть отсюда камнеметательные машины. Субудаи перед сном поведал сыну новости. Из личной тысячи Бурундая погибла почти половина. Много, очень много воинов сгорело во рву вместе с надеждами внука Темучина сына Джучи. Гвардейская тысяча Субудая вся цела, несет охрану ставки. Кокэчу, младший брат Урянктая, караулит запасное зерно, которое может их спасти в крайних обстоятельствах. Крепость на большой реке быстро не взять, а дорогу к степи совсем отрезали широкие долины, забитые снегом, насквозь пропитанным водой. Она уже взялась разливаться над снегом, и теперь ни конный, ни пеший воин не сможет преодолеть ее, пока она не уйдет в Итиль и внутреннее море.– Пришлю тебе, сын, свою тысячу для прокорма.– Не делай этого, отец. У меня нет ни зерна, ни мяса.– Степного воина кормят ноги его коня. Весь этот север нетронут.– На севере непроходимые леса, отец. Водораздел слева доедают Бури и Байдар. Справа две реки, одна за другой. Их долины конь уже не перейдет, - Не надо переходить. Иди вдоль первой реки. Встретишь безлесье - ищи кучи сухой травы и селение. Обойдешь исток, иди на вторую реку. Она больше первой, и значит, на ней гуще живут урусы. Селятся они на крутых правых берегах, и тебе не надо в долины.– Хорошо, отец.– Еще пришлю тебе Аргасуна с опаленным злым войском.– Почему Аргасуна?– Он ненавидит Бату, потому что не чингизид. Его дед Качиун был братом Темучина. А отец Аргасуна Элчжигитай-нойон ждет, чтоб сын отличился в этом походе и прибавил вес всему роду. Но Аргасун не управляется умом - он говорит против Бату.– Что именно, отец?– Аргасун болтал, что надо опалить бороду Бату. Пусть и дальше болтает. Сам ничего не говори. Скажешь худое - земля передаст. Так меня учил твой дед.– Мир его праху!– Людей не жалей, береги только коней. Чтобы выбрать лучший путь к селениям, пытай урусов. Мать на глазах детей, детей на глазах матери.– Знаю, отец.– У седла каждого воина должен быть аркан.– Зачем?– Брать стену.– Какую стену?– В той стороне стоит первое твое счастье воителя - богатый город урусов. Тихо, как змея, оползи ночью вал и ров, по арканам посылай воинов на стены.– Где этот город, отец?– оживился Урянктай.– За северными лесами. На второй, большой реке. О нем пока никто не знает, кроме тебя и меня.– Спасибо,отец.– И поспеши! Опереди Бури с Гуюком.– Быстрей посылай свою тысячу и Аргасуна с палеными сотнями.– Они голодны и свирепы, как полосатые звери страны бывшего народа джурдже... Жду от тебя гонца с главной новостью. Дальше в глубину земли урусов не ходи!..– А если дальше будет большая и легкая добыча?– Не ходи! У большого озера, ледяные берега которого вы с Бурундаем легко опустошили, я сказал Бату: "Глубже идти нельзя!" Его дед великий Чингиз-хан учил меня, что глубина несет смерть...
Разлились наконец урусские воды. Они досыта напоили глубокие снега, лежащие в долинах и на речных льдах, потом вместе с солнцем растопили и смыли их, взялись точить и рыхлить ровные ледяные поля между островами на поймах, белые извилистые полосы в руслах. Вода прибывала да прибывала с верховьев, залила все окрестности этой хитроумной крепости урусов и встала, набирая постепенно уровень, будто ниже по течению ее держали высокие плотины, как на реках бывшего народа джурдже. Урусская вода-проклятие Субудая! Он не успел вывести остатки войска с добычей и чингизидами в сухую степь - топкие снега по-над поймами и в долинах, надледные хляби да водяные просторы стали совсем непреодолимыми. Он дважды покорял с большим войском самое Итиль, но тогда люди и кони были откормленными, сильными, великая спокойная река не сжимала холодом внутренностей, а при каждом воине - большой кожаный мешок, который не давал утонуть. Сейчас не переправить добычу и чингизидов даже через эту воду, если за ней не различаются отдельные деревья, а как же тогда разлилась Ока, что пересекла дорогу к степи в двух дневных переходах отсюда? Урусская вода - воинское счастье Субудая! Он теперь может не опасаться, что урусы из каких-то нетронутых улусов соберутся и придут сюда, чтобы добить его малочисленное и ослабевшее войско, захватить добычу и самое дорогое - чингизидов, за жизни которых они могут затеять великий торг с великим ханом Угедеем. Субудай задолго до такого позора на всю вселенную вынужден будет перерезать себе глотку и умереть, как баран. Ему совсем не жаль себя, старого, он лишь боится степной хулы, что враз перебьет полувековую хвалу, да дрожит бессонными ночами за судьбу Урянктая и Кокэчу, сыновей своих. Чтоб урусы не смогли подпустить соглядатаев, Субудай приказал Бурундаю выставить заслоны-дозоры на всех дальних подступах к богатым распаханным водоразделам и этой замечательной урусской крепости, что оказалась куда крепче, чем это можно было предположить. Строитель-урус, которого Субудай все же превознес бы и взял на службу, подчинил себе все воды вокруг крепости. С востока, в широкой долине, они больше месяца будут стоять, прежде чем слиться в Оку, Итиль и внутреннее море. С севера и запада крепостные стены обегает длинный кривой вал, и к нему подступила стоячая вода дочерней реки, через которую Субудай вовремя проложил бревна из разобранного селения. Где-то в лесах рыщут по склонам главного водораздела Гуюк с Каданом и Бури с Байдаром. Еще близ большого озера Субудай и внук Темучина сын Джучи подобрали им самые ослабленные и ненадежные сотни. Запас зерна, взятый в хлебном городе, ушел на прокорм коней Субудая и Бурундая, устремившихся основным маршрутом. Гуюк, по расчетам Субудая, должен был кормить свой отряд грабежом городов и селений, расположенных по правому склону. Так и было поначалу. Вскоре, однако, головные тысячи, истощившие хлебный фураж, начали бросаться по сторонам и опустошать ближайшие селения. Гуюк вынужден был посылать разрозненные отряды все дальше и дальше от водораздела, где бедные и мелкие селения урусов стояли реже, прятались в густых лесах, жались к заснеженным речным долинам, в которых увязали кони. Потом начались хлебные места другого улуса, где на одной из приречных круч стоял богатый город. Но Дорогобуж с налета взял Бурундай и, оставив запас зерна Субудаю и ставке, быстро ушел прямо на юг. Голодные воины Гуюка застали пепел. Однако они хорошо подкормились в окрестностях и, забыв осторожность, ринулись к богатой столице западного улуса. Сын великого хана, освободившийся из-под опеки Бату и Субудая, мечтал взять город на скаку, чтоб затмить их славу и посоперничать в добыче с безродным Бурундаем и сыном простолюдинки Бури, но храбрая и многочисленная дружина урусов встретила Гуюка в двух переходах от своего древнего города, и сыну Угедея долго еще мерещились в густых кустарниках стены железных бородачей. Не удалось их ни расклинить бешеным налетом, ни рассыпать по снежным полянам, а когда из-за леса появилась грозная тяжелая конница урусов, Гуюк первым повернул морду коня на восток и даже не оглянулся, чтобы посмотреть, как конные урусы отсекли на излучине реки половину отряда, засыпают его тучей стрел, достают воинов пиками, полосуют саблями, коням подсекают мечами ноги, железными крючьями выдергивают степняков из седел, добивают топорами и дубинами. Субудаю донесли обо всем этом уже давно, а потом из отряда Гуюка пошли сообщения, которые полководец предвидел. Корма совсем мало даже в дальних селениях - все съедено к весне самими урусами, их коровами, птицами, овцами и лошадьми. Появились там неуловимые урусы на сильных конях. Не только сжигают на лесных и приречных полянах последние кучи сухой травы, но и заманивают разведку и мелкие группы Гуюка в непроходимые дебри, откуда возврата нет. Воины были недовольны Гуюком еще в начале похода, когда он ставил во главе сотен только своих людей, не считаясь с родовыми обычаями разных племен. Слишком многих казнил, а после разгрома у излучины реки совсем перемешал в отрядах роды и племена, считая, что так, через своих людей и беспрерывные казни, легче будет внушить всем беспрекословное повиновение. На такое не рискнул даже сам Темучин, создавая великую степную армию. Субудай тогда решительно пошел за ним, потому что человек, ставший Чингиз-ханом, уважал достоинство родов и благоволил вчерашним врагам даже больше, чем своему роду, если они верно служили ему. Половина вселенной легла под копыта степных коней, и народы, ее населяющие, истаяли наполовину, как этот урусский снег. От войска Субудая тоже осталось куда меньше половины, однако и остаток придется половинить. Гуюк уже взялся за это по-своему, - по последним донесениям, от его отряда отделился умный и храбрый Кадан, потому что ночами в сотнях старшего брата начали исчезать раненые и больные воины. Потом Гуюк приказал выбирать владельцев самых слабых коней среди кипчаков и найманов. Их кони шли в пищу оставшимся. В поисках корма отряды рыскали по водоразделу, жгли селения, убивали все живущее, но сами таяли на глазах. Кони - главная ценность степняков - слабели от бескормьяи тяжелых бездорожных переходов через сырые снега и бурные ручьи. Наконец воины Гуюка начали гибнуть безразборно, навек оставаясь в урусских лесах с перерезанным горлом из-за торбы овса, куска мяса, хорошего оружия, давней племенной вражды, неотмщенной крови предков, пустых ссор. Настал день, когда поредевшие отряды Гуюка начали выходить на главный маршрут. Они потянулись к ставке, но Субудай, оповещенный заранее, выставил надежные заслоны, которые направляли бывшее войско на юг, по кручам главной реки. Инстинкт старого воителя подсказывал Субудаю, что там, как и на севере, куда ушел Урянктай с Аргасуном, должны быть нетронутые селения. И путь по весеннему бездорожью легчал - ручьи утихали, снега оседали, утончаясь с каждым днем и обнажая на взгорках землю с прошлогодней жухлой травой, сквозь которую скоро проступит свежая, молодая, зеленая - спасение войска! На подступах к ставке озверевшие кони Гуюка прорвали заслон, смели охрану, прочную изгородь и разметали по клочку, съели вмиг большую запасную кучу прошлогодней соломы, собранной для гвардейской конницы и охраны. Гуюк, сын великого каана, не появился в ставке, только попросил передать Бату, что по возвращении с юга выдернет высокородному его жидкую бороденку. Давно не было вестей от Бури с Байдаром. Субудай знал, что через несколько переходов от большого озера они взяли круто влево и пошли вдоль верхней Итили, где оказалось много богатых селений. Байдар медленно продвигался с основным отрядом этим дочерним водоразделом, а отряды Бури выискивали жилища урусов по обе его стороны. Они объедались у костров свежатиной, хорошо отсыпались, собрали запасной табун урусских коней. Байдар в походе спит меньше других, всегда спокоен и умеет ладить не только с воинами или неистовым Бури, но и самим Бату. А в правнуке Темучина внуке Чагатая сыне Мутугена гуляет чья-то дикая кровь. В каждом новом селении он ищет прежде всего какой-нибудь хмельной напиток, а потом всю ночь меняет пленниц. Когда Субудай со ставкой пошел по главному водоразделу на юго-восток, гонец сообщил, что Байдар узнал о богатом городе на большом изгибе Итили, собрал все войско и вместе с Бури бросился к нему. Больше никаких вестей от них не приходило, и Субудай начал тревожиться. Уже от города послал туда, глубоко в тыл, небольшой отряд надежных гвардейцев, который, однако, вначале бесследно исчез, но потом появился с караваном урусского зерна. Гонцы, оказывается, наткнулись на отделившийся отряд Кадана, который и себя подкормил и позаботился о ставке; Кадан станет великим воителем! Не было пока вестей и от Урянктая с Аргасуном, хотя эти-то ушли совсем недалеко и пока продираются, наверно, сквозь густые северные леса, чтоб добраться до истоков двух дочерних рек и найти тот богатый нетронутый Урусскки город. Субудай даже отдал сыну своего кипчака-толмача, который лучше всех в войске знает эту землю, обычаи ее жителей и каким-то особым нюхом чует, где может еще оставаться зерно и сухая трава, Нет, создателю этой крепости Субудай все же сломал бы спину! Урус придумал, оказывается, такое, от чего Субудаю не спится вторую ночь. Прибывающая вода в дочерней реке, что омывала разливом западный и северный валы, вдруг пошла к материнской реке по тенистому глубокому рву сильной струёй, прорвавшись под западным валом, потащила лесной сор, шкуры, гнилые внутренности коней, трупы казненных воинов. Теперь вокруг города была сплошная вода-широко разлилась и стояла с трех сторон света, но ревела и бурлила на дне рва, защищая южную ворогную стену крепости, самую доступную, как вначале подумал Субудай, а теперь он даже и не знал, можно ли снова начинать работы, если быстрый и сильный водный поток будет выносить из рва не только бревна и связанные кусты, но и большие камни, окажись они у Субудая под рукой. Камни! Субудай вздрогнул, и сон совсем отшибло. Крепость не взять, если нет в этой местности камня! Надо ловить на южном и северном водоразделах пленных мастеров по железу и дереву, возить сюда со всей округи сырой и сухой лес, железо, снова заваливать проран, щипать и строгать стрелы, ковать и калить наконечники, строить непробиваемые щиты и, главное, камнеметательные машины... Но где взять камень? Из-под снега вытаивала черная земля, под ней на всю глубину рва плотно лежала, желтая и почти такая же мягкая глина, как та, на которой жил бывший народ джурдже. Но Субудай пока не увидел здесь ни одного камня, а без него нельзя снести башен и защитных верхов на стенах, уменьшить число стреляющих. Камень может лежать на дне большой реки, под водой, и его не достать. Придется месить глину и калить ее в огне большими тяжелыми кусками да разбирать все прокаленные огнем очаги ближайших селений. Но откуда взят крепкий камень на изваяние, напоминающее человека, которому кланялся урусский певец? И водовод под западным валом не может быть из глины или дерева - его бы размыло или быстро сгноило. Камень тут где-то должен быть! Надо пытать пленников, срезать на них мясо до костей, пока не покажут место, в котором они ломают камень... Субудай постепенно успокоился и забылся, но вскоре проснулся, разбуженный предутренними протяжными криками урусских домашних птиц. Потом из крепости донеслось далекое знакомое блеяние баранов, пронзительный визг свиней и предсмертное хлёбанье быков, слышное даже сквозь ржание голодных степных лошадей, выгрызающих до корней прошлогоднюю траву на обтаявших взгорках. Субудай понял, что урусы закончили свой долгий пост и начали резать скотину на мясо, счастливцы. А всю следующую ночь трещала и ухала материнская река. Солнечным утром напряглись вешние воды, взломали наконец лед, и сплошное белое поле величаво двинулось вниз, опахивая прохладой речные кручи. Через день-два гулкие шорохи на реке начали стихать, меж льдин появилась открытая вода. Она все прибывала да прибывала, заливала снега в широкой пойме, подступала к далекому лесному окоему на той стороне долины. Лед забил петли дочерней реки, окружил зыбким белым крошевом город с запада и севера, и только в проране перешейка вода ревела по-звериному, и степные кони, прядая ушами, тревожно прислушивались к грозному реву. Нет, этому проклятому урусу старый воитель вынул бы глаза и отрубил руки! Люди, посланные Субудаем вслед Гуюку, доносили, что войско его хорошо кормится на крутых берегах материнской реки, где стоят хлебные селения и небольшой городок, взять который, однако, невозможно - он тоже со всех сторон окружен водой. А вскоре пришли долгожданные новости от Байдара и Бури. К ним присоединился отряд Кадана, и они взяли, правда с большими потерями, город на берегу Итили. В нем полно сухой травы, овса и того темного зерна, из какого урусы пекут душистый черный хлеб и варят пенный хмельной напиток. Лед там весь ушел по Итили во внутреннее море, но вода в долине еще прибывает. Субудай послал гонца в обратный путь, наказав трогаться всем к ставке, когда Итиль пойдет на убыль. Теперь старый воитель спокойно займется подготовкой к последнему штурму злого города. Путь в степи отрезан надолго, и на такой же срок рассредоточенные остатки войск Субудая надежно укрылись за половодьем, разделившим на сиротливые острова всю эту многоводную землю урусов... Субудай, с нетерпением ожидавший вестей от Урянктая и Аргасуна, дождался наконец гонца. Спросил о главном: - Нашли они город?– Да. Поймали у лесного ручья двух соглядатаев из него, отца и сына.– Так, - засверлил глазом старый воитель.– Отец молчал, как земля, и ему забили рот камнями.– Камнями?– оживился Субудай.– Потом пытали сына, который ожил ночью и ускакал на коне к городу, оставляя след.
– Любознательный Читатель. Не слишком ли жестокие казни придумывает автор?– Нет. Это были жестокие времена... Внук Темучина сын Толуя Монке-хан, взяв позже власть в ставке деда, арестовал влиятельных эмиров, нойонов, темников и других войсковых начальников. Перечисление их "надолго бы затянулось, - пишет Рашид-ад-Дин, и каждый воображал себя таким высоким, что даже горному небу до него не достать". Были тогда казнены многие родственники великого хана, а всю военную оппозицию, насчитывавшую семьдесят семь человек, "умертвили вбиванием в рот камней"...– А что это за хлебный город, который - по нашему предположению - могли взять в глубоком тылу Кадан, Байдар или Бури, овладев запасами ржи?– Ржев. Летопись впервые упоминает его в 1216 году. Стоял Ржев довольно далеко от основного маршрута орды и взят был позже первых городов водораздела. Вернемся, однако, к Козельску.– Понимаю, что наше свободное путешествие в прошлое позволяет предполагать кое-какие второстепенные подробности, но нам все же следует придерживаться более или менее достоверных фактов в главном. Откуда известно о бескормице в войске Субудая, дислокации его отрядов, месте расположения ставки Батыя или, скажем, о каком-то богатом городе по соседству с Козельском? В летописях-то об этом ничего нет!– В летописях нет многого из того, что тогда происходило. И мы с вами пытаемся восстановить события, используя отрывочные летописные строки разноязычных авторов, народные предания, топонимику, фольклорные и литературные произведения, археологию, исторические аналоги, работы знатоков средневековых войн... И все же открытая нами страница родной истории так темна, что никак не обойтись без предположений, допущений, логических выводов... Однако очень многое становится практически неоспоримым. Экономическое развитие глухих пограничных мест Новгородской, Смоленской, Черниговской и Владимирской земель не было тогда настолько высоким, чтобы, после долгой зимы в них могли досыта кормиться в течение почти трех месяцев десятки тысяч лошадей и всадников, занявших всю эту водораздельную местность между истоками Волги, Днепра, Десны, Болвы, Москвы-реки, Угры и Жиздры. Самому недоверчивому скептику, не способному расстаться с традиционными представлениями, предлагаю сегодня разместить в этом районе даже не полумиллионную армию с миллионом коней, а поставить на трехмесячный весенний постой всего-навсего пятнадцать тысяч людей да двадцать тысяч лошадей и понаблюдать, что из этого мероприятия получится... Присмотримся и прислушаемся к местной топонимике. На водоразделе стоят и сейчас старые села Булатово, Татарка и Попелево, превращенное ордой, по местному говору, в "попел". Есть под Козельском и Батыево поле, на котором мы позже обязаны будем приостановиться. Ставка же Бату, согласно преданиям, полтора месяца находилась в уцелевшем от огня пригородном селе у Козельска. Оно до сего дня именуется Дешевками, а речка, впадающая здесь в Жиздру, Орденкой.– Ну, речка наверняка тогда текла, но село-то могло появиться позже.– На месте этого села с глубокой древности и постоянно жили люди, что доказано раскопками Дешевского городища... Отправляясь в обратный путь к степи, военачальники пришельцев-грабителей решили идти, как пишет Рашид-ад-Дин, "облавой и всякий город, область и крепость, которые им встретятся, брать и разрушать", однако орда застряла на два месяца, дожидаясь конца половодья и весенней травы. И войско не могло все это время стоять под Козельском - передохли бы с голоду кони. Поэтому оно должно было разбиться на отряды, чтобы искать новые и новые нетронутые села, деревин и выселки, стога сена, овины и скирды. По Рязанской и Владимирской земле, а позднее по Переяславской, Черниговской, Киевской, Галицко-Волынской орда двигалась безостановочно и стремительно, не успевая уничтожать все города и села. А в районе между Торжком и Козельском она бесчинствовала со второй половины февраля до середины мая 1238 года, около трех месяцев. Таким образом, главный водораздел Русской равнины подвергся самому страшному опустошению за всю историю нашествий, настолько страшному, что свидетелей ему не осталось. Этим объясняется и скудость сведений об исходе войск Субудая в степь, и многовековая разноголосица о направлении, которым шла орда, и всеобщее огорчительное незнание подробностей обороны Козельска к трагической гибели других городов района. Должно быть, именно весной 1238 года были разорены попутные Дорогобуж, Ржев и Обловь, Долгомостье, Вщиж и Голяд, а также Ельня и Вязьма, если они или какие-то поселения под другими именами на их месте уже существовали. Небольшой островной город-крепость Городец на Жиздре, о котором сообщает П. А. Раппопорт, едва ли был взят в пору разлива вешних вод, но погибли, наверное, другие города, не успевшие попасть в летописи до нашествия орды, которое окончательно стерло память о них с этой земли, испепеленной и надолго омертвленной... Должен поведать вам, дорогой читатель, и еще нечто необычное. До решающего штурма Козельска произошло неподалеку одно важное и достоверное историческое событие, которое лишь совсем недавно стало известно узкому кругу специалистов. Рассказать о нем впервые широкому читателю - высокая честь и тяжкая обязанность, потому что это событие, в коем проявилось необыкновенное мужество и сила духа наших предков, было страшным, кровавым, испепеляющим душу ненавистью к захватнической, грабительской войне, когда бы и где бы она ни приключилась.