Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
Времени на размышление не было, совсем не было. Его обед, его рыболовный крючок, его леска — все будет потеряно, если он промедлит. Тиамак почувствовал, как слепая ярость зародилась в его пустом желудке, в висках застучало. Его мать, будь она жива, вряд ли узнала бы в этот момент своего застенчивого неуклюжего сына. Если бы она увидела, что он сотворил вслед за этим, она проковыляла бы в храм Той, Что Произвела Человеческое Дитя, и упала бы там в обморок.
Тиамак обмотал веревку, привязанную к рукоятке ножа, вокруг запястья и бросился в воду с кормы. Бессвязно бормоча, он едва успел набрать воздуха и закрыть рот, когда зеленая мутная вода сомкнулась над его головой.
Загребая руками, чтобы удержаться на месте, он открыл глаза. Солнечные лучи проникали сквозь
Пока он плыл вперед, серебристое тело сделало рывок вдоль дна лодки и исчезло из виду за дальним бортом, поднявшись выше. Леска у деревянного киля сильно натянулась. Вранн попытался ухватить ее, но она так плотно прижалась к лодке, что ему было не просунуть пальцы. Он слегка кашлянул от страха, послав наверх пузырьки воздуха. Быстрее, быстрее! Он должен торопиться. Крокодил в любой миг может оказаться здесь!
Удары сердца отдавались у него в ушах барабанным боем. Соскальзывающие пальцы никак не могли ухватить леску. Рыба оставалась вне поля зрения и вне досягаемости, как будто твердо решив заставить его разделить ее страдания. От паники Тиамак стал неуклюжим. Наконец он сдался и оттолкнулся от днища лодки, брыкаясь, чтобы вынырнуть. Рыбина пропала. Нужно спасаться самому.
Слишком поздно! Темная тень проскользнула мимо и изогнулась, то попадая в тень лодки, то выходя из нее. Крокодил не был самым большим из виденных Тиамаком, не он несомненно был самым большим, под которым он когда-либо оказывался. Его белое пузо проплыло над ним, а хвост показался просто сужающейся полосой, движение которой ощущалось через воду.
Воздух давил на легкие, стремясь вырваться наружу и наполнить мутную воду пузырьками. Он бил ногами и поворачивался. Глаза были готовы выскочить из орбит, они узрели тело крокодила, подобное затупленной стреле, которая направлялась к нему. Челюсти разомкнулись. Было видно красноватое небо и несметное количество зубов. Тиамак извернулся, занеся руку, и проследил за ужасающе медленным движением ножа, вспарывающего водяную стену. Рептилия толкнула его в ребра, сдирая кожу своим шершавым боком, когда он уворачивался от чудовища. Его нож слегка вонзился в бок, проскреб по бронированной коже, прежде чем отскочить. Черно-коричневое облако потянулось за крокодилом, когда он проплыл вперед, чтобы снова обогнуть лодку.
Легкие Тиамака, казалось, стали слишком велики для его груди, и давили на ребра так, что перед глазами поплыли черные круги. Отчего от такой дурак? Он совершенно не хотел такой смерти: утонуть и быть съеденным!
Пытаясь выбраться на поверхность, он вдруг ощутил, как что-то стиснуло его ногу, в следующий миг его потащило вниз. Нож выпал, а руки и свободная нога бешено взбивали воду, в то время как его тащило вниз, в темноту на дне реки. Лица старейшин племени, Могахиба, Роахога и других, замаячили перед его слабеющим зрением, выражение их было исполнено отвращения к его идиотскому поступку.
На его запястье все еще была петля от веревки с ножом. Пока его тянуло в темную глубину, он отчаянно пытался нащупать рукоятку. Наконец, его рука обвилась вокруг нее, и собрав все силы, он наклонился в сторону этой тянущей его на дно силы, нащупал твердые жесткие челюсти, сжимающие его ногу. Прижав одну руку к голове чудовища так плотно, что ощутил под пальцами кривые зубы, он прислонил лезвие к кожаному веку и нажал на него. Голова дернулась у него под рукой, крокодил в конвульсиях сжал челюсти сильнее, отчего залп обжигающей боли взвился по его ноге до самого сердца. Еще гроздь драгоценных пузырьков вырвалась изо рта Тиамака. Он воткнул лезвие изо всех сил, а в голове его роились черные пятна лиц и бессмысленные слова. Он вращал рукоятку ножа в полуагонии; и крокодил разжал челюсти. Отчаянным усилием Тиамак оттянул верхнюю челюсть, как раз настолько, чтобы вытянуть ногу, прежде чем они снова сомкнутся.
Он преодолел несколько слоев темноты и прорвался к свету. Дневное светило было на месте, камыш недвижим. Он вдохнул горячий воздух болот, который стоил сейчас целой жизни, распахнул ему все свое тело, потом чуть снова не погрузился с головой, когда воздух ворвался в легкие, как река, прорвавшая плотину и заливающая обожженную солнцем долину. Свет переливался всеми цветами радуги перед его глазами, пока он не понял, что постиг какой-то величайший секрет. Через миг, увидев, как его лодка покачивается на взбаламученной воде невдалеке, он утратил это чувство открытия. Он ощутил, как снова в нем поднимается одуряющая чернота: вдоль позвоночника, прямо в череп. Он стал пробиваться к лодке, тело его на удивление не ощущало боли, как будто по реке плыла одна голова. Он добрался до борта и приник к нему, собираясь с силами и глубоко дыша. Одним усилием воли он подтянулся и перебросил себя в спасительную лодку, поцарапав щеку о борт и отнесясь к этому с полным безразличием. Темнота настигла его, наконец. Он поддался ей, не сопротивляясь более.
Он проснулся, когда небо было кроваво-красным. Горячий ветер несся над болотами. В голове его тоже было ощущение палящего неба, потому что весь он горел, как раскаленный горшок, вынутый прямо из печи. Негнущимися, как деревяшки, пальцами он нащупал свои запасные штаны на дне лодки и крепко обмотал их вокруг красных остатков голени, стараясь не думать о кровоточащих бороздах, бегущих от колена к пятке. Пытаясь не впасть в забытье, которое снова настигало его, он рассеянно подумал о том, сможет ли снова ходить, потом подтянулся к краю лодки и потянул за леску, все еще свисавшую с борта и уходившую в зеленую глубь. Собрав остатки сил, он сумел втащить в лодку серебряную рыбу, бросив ее, извивающуюся, на дно рядом с собой. Глаза ее, как и рот, были открыты, как будто она хотела задать смерти какой-то вопрос.
Он перекатился на спину, устремив взгляд на фиолетовое небо. Оттуда, сверху, послышался раскатистый гром. Внезапно капли дождя заплясали по его горячей коже. Тиамак улыбнулся и снова впал в забытье.
Изгримнур поднялся со скамьи, направился к камину и встал спиной к огню. Ему хотелось напитаться теплом, прежде чем он вернется в эту чертову келью, в которой так мерзнет зад.
Он прислушивался к приглушенному звуку беседы, который заполнял общий зал, дивясь разнообразию языков и наречий. Санкеллан Эйдонитис как бы представлял собой мир в миниатюре даже в большей степени, чем Хейхолт. Однако каким бы разноязыким ни был этот говор, Изгримнур ни на шаг не приблизился к разрешению своей проблемы.
Герцог с утра до вечера бродил по бесконечным залам, приглядываясь к окружающим, пытаясь обнаружить пару монахов или хоть что-нибудь, что бы вывело его на них. Поиски его были безуспешны: Мать Церковь лишний раз напомнила ему о своем могуществе. Он был так разочарован невозможностью выяснить, здесь ли Мириамель, что к концу дня покинул Санкеллан Эйдонитис.
Он поужинал в таверне по пути с горы Санкеллан, потом прогулялся по Аллее фонтанов, где он не был уже много лет. Они с Гутрун любовались фонтанами незадолго до женитьбы, когда совершали свое предсвадебное паломничество в соответствии с традицией семьи Изгримнура. Игра сверкающих струй и непрерывная музыка воды наполнили его своеобразной сладкой печалью. Хотя его тоска по жене и тревога за нее были велики, впервые за последнее время он смог подумать о ней без всепоглощающей боли. Она должна быть в безопасности, и Изорн тоже. Он просто должен в это верить — что еще оставалось ему? Остальные члены его семьи — второй сын и две дочери — находились в надежных руках тана Тоннруда в Скогги. Порой, когда все становится ненадежным, человеку приходится уповать на милость Господа.