Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
Саймон рассказал ей — не без гордости, конечно, — о некоторых своих приключениях за последние полгода и, к своему удивлению, обнаружил, что переживания принцессы были немногим менее безумными и невероятными, чем его собственные.
Сперва он решил, что пережитых ею кошмаров — килп, гантов, смерти Динивана и Ликтора Ранессина, а также не совсем понятного заключения на корабле какого-то наббанайского вельможи — вполне достаточно, чтобы объяснить выросшую между ними стену. Теперь он не был уверен в этом. Они были друзьями, и, даже если он никогда не сможет рассчитывать на
Может быть, дело во мне? — думал Саймон. Может быть, это я изменился так сильно, что больше не нравлюсь ей?
Он задумчиво погладил бороду. Мириамель подняла глаза, поймала его движение и насмешливо улыбнулась. Ему стало тепло: сейчас она была почти прежней Марией, девушкой-служанкой.
— Ты, конечно, гордишься ею, верно?
— Чем? Бородой? — Саймон внезапно обрадовался, что не стал сбривать ее, потому что она скрыла предательский румянец. — Она просто… вроде выросла.
— Ага. Неожиданно? За одну ночь?
— А что в этом такого? — спросил он, уязвленный. — Я теперь рыцарь, клянусь кровавым древом! Почему у меня не может быть бороды?
— Не богохульствуй. Во всяком случае в присутствии леди и тем более в присутствии принцессы. — Она бросила на него взгляд, который должен был быть строгим, но не произвел желанного эффекта благодаря улыбке, которую ей не удалось подавить. — Кроме того, если ты и вправду рыцарь, Саймон, — а я думаю, что придется поверить тебе на слово, пока я не вспомню спросить об этом у дяди Джошуа, — это не значит, что ты достаточно стар, чтобы отрастить бороду и не выглядеть при этом глупо.
— Спросить у Джошуа? Да спросите у кого угодно! — Саймон разрывался между радостью видеть ее прежней и раздражением от ее слов. — Недостаточно стар! Да мне уже почти шестнадцать лет! Будет через две недели, на День святого Истрина! — Он сам с удивлением понял, что это случится довольно скоро, когда отец Стренгьярд на днях обмолвился относительно праздника святого.
— Правда? — Мириамель посерьезнела. — Мой шестнадцатый день рождения пришелся на путешествие по Кванитупулу. Кадрах был очень мил — он украл для меня торт с джемом и несколько лейклендских гвоздик, — но это все равно был не очень-то веселый праздник.
— Этот проклятый вор! — зарычал Саймон. Он все еще не забыл о своем кошельке и том позоре, который ему пришлось вынести после пропажи, хотя с тех пор, казалось, прошла целая вечность.
— Не говори так! — сказала Мириамель неожиданно резким тоном. — Ты ничего о нем не знаешь, Саймон. Он много страдал. У него была тяжелая жизнь.
Саймон с отвращением передернул плечами:
— Он страдал? А как насчет людей, которых он обворовывал?
Глаза принцессы сузились.
— Я запрещаю тебе говорить о Кадрахе. Ни единого слова!
Саймон открыл рот, потом закрыл его. Будь я проклят, подумал он, с девушками держи ухо востро, не то попадешь в беду. Все они только практикуются,
Он набрал в грудь воздуха.
— Мне очень жаль, что ваш день рождения вышел не слишком приятным.
Некоторое время она сердито смотрела на него, потом смягчилась.
— Может быть, когда наступит твой, Саймон, мы отпразднуем вместе. Можно было бы подарить друг другу подарки, как это делают в Наббане.
— Вы уже подарили мне один. — Он полез за пазуху и вытащил клочок голубой ткани. — Вы помните? Когда я собирался уходить на север с Бинабиком и остальными.
Некоторое время Мириамель молча смотрела на него.
— Ты сохранил это? — тихо спросила она.
— Конечно. Я его практически не снимал. Разумеется, я сохранил его.
Ее глаза расширились, потом она отвернулась и резко поднялась с каменной скамейки.
— Я должна идти, Саймон, — странным голосом сказала принцесса. Она избегала его взгляда. — Извини, пожалуйста. — Подхватив юбки, Мириамель побежала по белым и черным плитам Сада Огней.
— Будь я проклят! — выругался Саймон. Все шло так хорошо. Что же он сделал? Когда наконец он научится понимать женщин?
Бинабик, как человек, ближайший к полноправному носителю свитка, принял клятвы у Тиамака и отца Стренгьярда. После того как они присягнули, тролль, в свою очередь, принес клятву им. Джулой с легкой усмешкой наблюдала, как произносились торжественные слова. Она никогда особенно не понимала формальностей Ордена, и это стало одной из причин, по которым она никогда не была носителем свитка, несмотря на все уважение, которым пользовалась среди членов Ордена. Были и другие причины, но Джулой никому не говорила о них, а ее старых товарищей, которые могли бы что-то объяснить, уже не было в живых.
Тиамак разрывался от радости и разочарования. Он долго мечтал об этом дне, но всегда представлял себе, что получит свиток и перо от Моргенса, а Ярнауга и Укекук, улыбаясь, поприветствуют его. Теперь же он чувствовал себя до некоторой степени незаконным преемником тех великих душ.
Желудок вранна забурчал. Джулой сверкнула на него желтыми глазами, и Тиамак смущенно улыбнулся. В возбуждении последних утренних приготовлений он забыл поесть. Теперь его охватило замешательство. Вот! Это Те, Кто Наблюдают и Творят, напоминают ему, как он незначителен. Наступает новая эпоха — собравшимся здесь придется очень много работать, чтобы стать хотя бы вполовину такими, какими были их предшественники. Это научит Тиамака, дикаря из Деревенской Рощи, не быть настолько опрометчивым.
В животе снова забурчало. На сей раз Тиамак избежал взгляда Джулой и подтянул колени поближе к туловищу, сжавшись на застланном циновками полу палатки Стренгьярда, как рыночный торговец горшками в холодный день.
— Бинабик просил меня говорить, — сказала Джулой, когда с клятвами было покончено. Она была оживлена, как жена старейшины, которая объясняет новобрачной, как варить еду и нянчить младенцев. — Поскольку я единственная, кто знал всех остальных носителей свитка, я согласилась.