Памятное лето Сережки Зотова
Шрифт:
Силыч торопливо рассказал все, что узнал от Манефы Семеновны.
Губы старца побелели, а лежавшая на столе рука начала чуть заметно вздрагивать. От него ждали ответа, но он молчал, словно потерял дар речи. Затем сорвался со своего места к заметался по горнице.
Силыч и Манефа Семеновна впервые видели его таким растерянным.
– Может, сбежать?
– прохрипел Силыч.
Старец шагнул к нему.
– Куда? Бежать некуда! Все дороги закрыты! И под землей не скроешься.
Он снова зашагал по
– Что же вы наделали?!
– Прости, Никон Сергеевич!
– взмолилась почти не перестававшая плакать Манефа Семеновна.
– Не во мне дело, не я должен такое прощать. Вы всё дело наше сгубили, предали на распятие Понтию Пилату все стадо Христово, отдали волкам на растерзание... И нету за это прощения и не будет!
Растерянности в нем не осталось и следа. Он весь кипел от негодования и ярости, и казалось, сам готов был растерзать провинившихся.
– Глотку ему надо заткнуть. Убеди его, сестра Манефа.
– Переменился он. Слово мое не доходит. Все вижу, - вытирая слезы, горестно сказала Манефа Семеновна.
– Сама виновата, упустила я его. Ох, упустила.
– Думаешь, за это с тебя не спросится? Сторицею будет взыскано! В Евангелии что сказано? Какой мерой мерите, такой и вам отмерится, - снова напустился старец, но уже только на Манефу Семеновну.
– Не надо было эти листики писать...
– Не греши!
– прервал старуху Никон.
– Господь сказал - не мир я принес, но меч. И мы, мы его взяли. Против кого? Против врагов господних.
Никон помолчал.
– Сережка-то не больной из бригады вернулся?
– спросил он, пытливо глядя на Манефу Семеновну.
– Нет, здоров.
– Может, не заметила, сестра Манефа? Слух такой идет - животами люди страдают по бригадам. Понос и рвота кровавая, - не отрывая от нее взгляда, проговорил Никон.
Манефа Семеновна не понимала, к чему он клонит.
– Вроде как с ним никакой болезни...
– А я говорю - болен...
– хмуро бросил старец. Он наклонился к самому уху Манефы Семеновны и что-то тихонько зашептал. Она ахнула и часто закрестилась.
– У Силыча есть снадобье, он выручит.
Старуха прижала руки к груди:
– А не дай бог с ним что случится...
– Христос себя не пожалел, на крест взошел...
– сурово промолвил Никон.
– Ничего страшного не последует, - зашептал Силыч, - переболеет недельку, ну, другую... А за это время можно ему в голову все вбить, что пожелается.
– Ой, не могу, лучше мне самой помереть...
– Иуда предал Христа за тридцать сребреников.
– Никон поднялся и указал Манефе Семеновне на дверь.
– Иди, сестра Манефа, может, и тебе дадут.
– Никон Сергеевич, - вскрикнула в отчаянии старуха, - зачем же так...
Силыч извлек из кармана уже знакомую нам синеватую
– В борщик... Вот как придет... Тут же...
– просипел он.
– Идите. Время дорого, - стал торопить гостей Никон.
– Последи, сестра Манефа, чтоб куда-нибудь не пошел. Ступайте. Я помолюсь за вас. Господь милосердный даст - все обойдется.
...Вернувшись из бани, Сергей плотно пообедал и собрался идти к Павлу Ивановичу, чтобы рассказать все о Силыче. Но сразу же после обеда он почувствовал себя нехорошо: стало мутить, затем появились рези в животе, а немного погодя открылась рвота.
Манефа Семеновна металась из угла в угол, предлагала Сергею то воды, то квасу, но он ни на что не мог смотреть, ему становилось все хуже и хуже.
Старуха проклинала себя за то, что послушалась Силыча, бросалась на колени и начинала молиться, но, услышав стоны Сергея, кидалась к нему, затем, выбежав из комнаты, царапала себе лицо и рвала волосы...
Если бы не заехали к Сергею Павел Иванович и Григорий Лысенко, эта повесть имела бы другой конец. Но они заехали. Бывает же в жизни так, что хорошие люди поспевают вовремя.
Через несколько минут Сергей был в больнице.
Кто-то из ребят видел, как Павел Иванович и Григорий Лысенко везли Сергея, и сказал об этом Тане. Она тут же помчалась в больницу. Врач не смогла выйти, а санитарка сказала, что Сергею очень плохо, у него отравление, а чем - пока неизвестно, анализ получат только к утру. Наверное, что-нибудь съел.
Таня ушла.
Утром, едва стало сереть, она вместе с мамой была уже у больницы, но их опередили Павел Иванович и Григорий Лысенко.
На дальнем крылечке сидела сгорбившись черная фигура: Манефа Семеновна так и просидела здесь всю ночь.
Дежурная сестра сообщила, что больному стало лучше и он уснул.
Гости разошлись, а к обходу врача собрались снова. Но теперь их было уже не пять человек, а двадцать или даже больше.
На крылечке появилась старушка врач, Вера Николаевна.
– Все пришли к Зотову?
– спросила она.
– Так точно, к Зотову, - ответил Лысенко.
– Пустить к нему мы никого не можем, он очень, очень слаб. Пусть полежит спокойно.
– А он не помрет?
– спросил Володя Селедцов.
– Нет, не помрет.
– Что же все-таки с ним было?
– обратился к Вере Николаевне Павел Иванович.
Врач помолчала.
– Отравление. Сулемой. Если бы его доставили к нам на час позже, пришлось бы сегодня хоронить Сережку Зотова. Вот так. А теперь до свидания. Можете спокойно идти по домам.
– В какой он палате?
– спросила Таня.
– В третьей. Вон, где открытое окно.
– Можно взглянуть? Хоть одним глазком?
– стал просить Володя Селедцов.
– В окошко.