Пан Володыёвский
Шрифт:
— Уж лучше бы она вовсе не уезжала. Нечего мне делать без нее в Хрептеве.
— А чего же ты, сударь, советовал?
— Не сочиняй, Михал! Своим умом решал…
— Только бы здоровая воротилась!
Маленький рыцарь вздохнул и прибавил:
— Здоровая, да поскорее!..
Тут заскрипели двери и жалкое, хрупкое, оборванное, все в снегу существо жалобно пискнуло у порога:
— Михал! Михал!
Маленький рыцарь вскочил, но в первую минуту так был ошеломлен, что окаменел на месте; руки развел, глазами заморгал, — так и стоял.
А
— Михал!.. Азья предал… Меня похитить хотел… но я бежала и… спаси!
При этих словах она зашаталась и замертво рухнула наземь; Михал подскочил к ней, схватил ее как перышко на руки и вскричал пронзительно:
— Боже милостивый!
Бедная Басина голова безжизненно повисла на его плече, и, полагая, что он держит в объятиях мертвую, маленький рыцарь завопил страшным голосом:
— Баська умерла!.. Умерла!.. Умерла!.. О боже!..
ГЛАВА XLI
Весть о прибытии Баси молнией облетела Хрептев, но никто, кроме маленького рыцаря, Заглобы и служанок, не видел ее ни в тот вечер, ни в последующие.
После обморока на пороге дома она пришла в себя настолько, чтобы в нескольких словах поведать, как и что с нею приключилось, но тут же последовали новые обмороки, а час спустя, хотя ее всячески отхаживали, отогревали, пытались накормить и отпаивали вином, Бася и мужа уже не признавала, у нее открылся долгий и тяжкий недуг.
Весь Хрептев всколыхнулся. Солдаты, узнав, что их госпожа воротилась полуживая, высыпали на майдан подобно пчелиному рою, офицеры собрались в горнице и, перешептываясь, с нетерпением поджидали вестей из боковуши, куда положили Басю. Долгое время, однако, ничего нельзя было узнать. Служанки, правда, бегали туда-сюда — то в кухню за теплой водой, то в аптеку за пластырем, мазью и снадобьями, — но не позволяли себя задерживать. Тревога свинцом давила сердца. Народу все прибывало, пришли даже люди из окрестных селений, слухи передавались из уст в уста; стало известно об измене Азьи, о том, что госпожа спаслась бегством, но в пути была целую неделю без еды и без сна. При этой вести ярость вскипала в груди. В толпе солдат слышался глухой, но грозный ропот, сдерживаемый из опасения повредить здоровью больной.
Но вот после долгого ожидания к офицерам вышел Заглоба; глаза у него были красные, редкие волосинки на голове стояли дыбом; офицеры гурьбой окружили его, лихорадочно посыпались тихие вопросы:
— Жива? Жива?
— Жива, — ответил старик, — да только бог знает, что будет через час.
Голос у него пресекся, нижняя губа задрожала, и, обхватив руками голову, он тяжело опустился на скамью.
Сдерживаемые рыдания сотрясали его грудь.
При виде этого Мушальский схватил в объятия Ненашинца, хотя вообще-то не очень его жаловал, и тихо заплакал, а Ненашинец принялся ему вторить. Мотовило выпучил глаза, словно подавился чем-то, Снитко дрожащими руками стал расстегивать жупан, а Громыка с
Увидели солдаты в окна эти признаки отчаяния и, полагая, что госпожа умерла, тут же заголосили и запричитали. Заглоба, услышав шум, пришел вдруг в бешенство и пулей выскочил на майдан.
— Тихо, шельмы! Разрази вас гром! — зашипел он придушенным голосом.
Все тут же умолкли, поняв, что не время еще причитать, но с майдана не уходили. А Заглоба вернулся в горницу несколько успокоенный и снова уселся на лавку.
В эту минуту в дверях боковуши показалась служанка.
Заглоба рванулся к ней.
— Что там?
— Спит.
— Спит? Слава богу!
— Может, бог даст…
— А что пан комендант?
— Пан комендант у ложа.
— Это хорошо! Ну, иди, за чем послали.
Заглоба поворотился к офицерам и повторил, что сказала женщина.
— Может, смилуется всевышний. Спит! Все же какая-то надежда… Уф…
Все глубоко вздохнули. Потом сбились вкруг Заглобы и принялись выпытывать:
— Бога ради! Что сталось? Как дело было? И как же она пешая-то смогла убежать?
— Спервоначалу она не пешая была, — шептал в ответ Заглоба, — а на двух конях; она же того пса, чтоб его громом разразило, скинула с седла!
— И не поверишь!
— Рукоятью пистолета меж глаз ему саданула, ну, а поскольку они приотстали, никто того не видел и никто за ней не гнался. Одного коня волки у нее задрали, другой под лед ушел. Боже милостивый! Шла, горемычная, одна, сквозь дебри, без еды, без питья!..
Тут Заглоба прервал свой рассказ и снова заплакал в голос, и офицеры вослед ему тоже, даже на лавки попадали — дивясь, негодуя и жалея всеми любимую Басю.
— А как к Хрептеву она подошла, — продолжал минуту спустя Заглоба, — то не признала местности и умереть изготовилась, да услышала вдруг скрип колодезных журавлей и смекнула, что близко уже, и доплелась из последних сил…
— Бог уберег ее в таких напастях, — сказал Мотовило, утирая мокрые усы, — убережет и дальше.
— Верно! В самую суть угодил ты, сударь, — зашептали вокруг.
Тут с майдана опять послышался громкий шум. Заглоба снова в ярости вскочил и бросился к двери.
На майдане голова к голове стояли солдаты; при виде Заглобы и еще двух офицеров они попятились, образовав полукруг.
— Тихо вы, собачьи души! — начал Заглоба. — Не то велю…
Но тут из полукруга выступил вперед Сидор Люсьня, драгунский вахмистр, честный мазур, любимец Володыёвского; сделав несколько шагов, он вытянулся в струнку и решительно сказал:
— А как же иначе, ваша милость, коли тот, такой-растакой сын, нашу пани, значит, хотел обидеть, так мы на него теперь пойти хотим, отомстить, значит. Про что я говорю, об том все просят. А коли пан полковник сами не могут, так мы ведь и под другим началом хотя бы и до самого Крыма дойдем, чтобы стервеца того добыть, и уж ему не поздоровится!..