Панакея. Книга 2. Российская федерация. Иштар. Любовь
Шрифт:
Французская обувь, если она не на заказ – а это мне не по карману, – не лучшая в мире.
Не были в Париже и не видели Эйфелевой башни? Не огорчайтесь! Один из мостов в Петербурге через Неву – плод, так сказать, труда того же инженера! Такая вот положенная на бок Эйфелева башня – это мост! Однако главным трендом города мост не стал, хотя и бегают по нему и люди, и машины, и даже иногда – лошади!
Финскую обувь в северной столице России не покупайте. Она в пять раз дороже, чем на её родине, которая, как известно, не за горами. И за новую модель выдают ту, что за границей на распродаже. Кстати, хотя это далеко не ХХI век, о Петре I – большой любитель всего немецкого.
Признаться, немецкую обувь люблю и я, в том числе фирмы Salamander. История и обувь переплетались неразлучно.
В Таиланде покупаю только шлёпки. В Мексике и на Мальте – ничего. В Китае обувь плохая. Но не только для шопинга я путешествую!
Глава 3
Выстрелы под окном
Вернёмся всё же к событиям дня, когда я мечтала на кафедре спокойненько выпить чашечку кофейку. Пока у меня прибирали – пробежалась по кафедре: всех проверила и выстроила, а теперь могу и спокойно улыбку стереть и кофейку хлебнуть! За окном раздались какие-то хлопки, и я подумала: «Петарды, что ли, за окном взрывают! Совсем расслабились студенты!» – и от любопытства бросилась к стеклу. За окном, наверное, километров под сто, стартовал белый «жигулёнок» – надежда российского автопрома. Именно белая шестёрка, как ни банально это звучит в фильмах о милиционерах и полицейских. «Негры, что ли, за рулём?!» – мелькнула мысль. Я сразу не догадалась, что мужчины в салоне были в масках. И тут из машины пальнули по окнам. Я успела отскочить, но всё же мелкие стёкла порезали мне руки, порвали колготы. Но всё, кроме шока, было так, царапины! Без стука открылась дверь, и тут заскочил наш охранник, тот самый, что не узнал меня, бледный, дрожащий, и прошептал: «Врачи есть?!» Фармаколог я, честно говоря, а не врач. Но всё же пошла за ним.
Под окнами стояла кофейно-зелёная машина, развозящая деньги. На земле лежала наша милая бухгалтерша, которую я чаще видела в варианте «портрет» в окошечке кассы. Она была бледной, и под нею расползалась лужа крови. Ну, оказывать первую помощь – жизнь научила! Я смело убрала с её бедер платье и пережала рукой кровоточащий сосуд на бедре. А она причитала:
– Как же я буду эти девять миллионов отдавать?! Где я их возьму?! – заныла. – Как же я буду эти девять миллионов отдавать?! Где я их возьму?!! – повторила.
Успокоить её надо было быстро, и я сказала, уже усмехнувшись:
– Такие деньги уже не отдают! Вот если бы меньше миллиона – тогда хуже! – И это её почему-то сразу успокоило! Рядом, прижимая раненую руку, стоял охранник, так и не успевший достать оружие. Прибежал декан медицинского факультета. Увидел. Рванул к своей машине за жгутом и бинтом. Так мы и продержались минут двадцать-тридцать.
Первыми приехали собровцы. Командиру на вид было лет тридцать пять. На самом деле, как я узнала позже, ему было всего двадцать восемь. Он был среднего роста, в пятнистой форме, обезличивающей его, стриженный настолько коротко, что невозможно узнать цвет волос; со сдвинутыми бровями над несколько прищуренными глазами, что не давало возможности определить ни их цвет, ни даже выражение; с сильно сжатыми губами на неулыбчивом лице. Весь он напоминал пружину, зажатую сверху какой-то мощной рукой, что делало его как-то мельче и менее значительным. Забудься эта рука – и полетит он, направляемый энергией собственного тела, силой толчка – неведомо куда. И ещё неизвестно, в кого попадёт этот слепо несущийся снаряд, что натворит…
Смотрел он так, будто изучал сразу весь периметр. По этому взгляду, бросаемому как-то так через плечо, не поворачивая головы, осматривая полностью любое помещение, будь то купе поезда или зал кинотеатра, я узнавала
Этот мужчина в высоких зашнурованных ботинках с грубыми подошвами, с заправленными в них пятнистыми штанами и, в свою очередь, заправленной в штаны такой же тёплой курткой походил на пирата, пришедшего захватить корабль. Я лишь потом узнала, что пиратами были английские лорды, пекущиеся о том, чтобы обогатить своё гнездышко. Да, наверное, он и был современным флибустьером или его далёким потомком с горячей, достигающей точки кипения кровью. Всё остальное стало уже пресным и не грело его ещё молодые кости. Однажды на обследовании врач сказал ему, что для таких, как он, характерно особое строение надпочечников и большой выброс адреналина, и он наивно поверил, так как во всём, что было вне его виртуальной реальности боя, был совершенным ребёнком, оторванным от всего мира. Он гордился этой своей избранностью, бесхитростно оправдывая ею все свои поступки. Адреналин – гормон воинов. Таинственный секрет надпочечников, не вызывающий заболеваний при его максимальном выбросе. Адреналин – нейромедиатор страха. В концентрационных лагерях натаскивали собак на его запах. Он пропитывал всё человеческое существо и, кажется, сочился через поры кожи. При его наличии, не поддающемся контролю, убежать от лохматых серо-коричнево-чёрных чудовищ с мощными клыками, беспрекословно подчиняющихся и натренированных, как никакие другие породы собак, могли не самые бесстрашные узники, а, наоборот, наиболее обессиленные и от этого уже тупо-равнодушные, которым судьба, вдруг соблаговолив, кидала максимум, что могла дать: жизнь. Одарив, снисходительно не интересовалась в своём величии и щедрости, что они будут делать с ней дальше. А дальше был в лучшем случае стройбат. В худшем – свои концлагеря. И если совсем повезёт – жизнь, которая чаще всего их не принимала, а они её.
Мужчина, как оказалось, был «вчерашним»: с бара. Но я тогда не узнала его. Да и не до него было. Вечером мне надо было уезжать на защиту моего диссертанта в Москву.
Глава 4
Купе
Вечером я сидела в купе. Настроение было не самым лучшим. Я строила своё дело, а мой партнёр по фармакологическому бизнесу и постели подводил меня. Теперь я, скрепя сердце, или что там ещё, ехала на его защиту в лице научного руководителя. Он должен был стать моим третьим защитившимся учеником, и после этого, соблюдя всю бумажную волокиту, я могла сделаться настоящим, не по должности, а ваковским профессором. То есть получить ту бумажку, которую не ликвидирует ни тюрьма, ни сума.
Мой подопечный – именно тот мужчина, который сейчас целится в меня из автомата, стоя на дороге, а на нас сыпется мелкий, колючий и очень холодный снег.
В начале нашего с ним романа я была свободным, бедным, но уверенным в себе молодым доктором наук тридцати пяти лет от роду. Принимала зачёт у ординаторов, среди которых был и он. Затем мы разговорились. А через пару часов всё закрутилось: и роман, и обсуждение его будущей диссертации. Потом мы почти дошли до брака. Много в любовнике было странного и пугало меня: патологическая страсть к сестре, ревность к её при мне появившемуся сначала приятелю, а затем мужу, патологическая страсть к деньгам, которые не хотели, как водится при этом, идти к нему.
Все они занимались карате: отец-военный, мой приятель, сестра-студентка и её муж. Бойтесь людей, которые осваивают восточные искусства борьбы, особенно если это не связано с профилем их работы! Всё в жизни накладывает свой отпечаток. А такие увлечения – меняют душу, делая человека совершенно другим: изворотливым и лживым. Без этого – не выиграть! В секцию в десять лет его отвёл отец. Через год мальчик почти потерял зрение. Потом он отвёл его младшую сестру. Когда она выросла, то выясняла отношения с отцом при помощи ударов ног. Я хотела и сама пойти в секцию. Но он сказал мне: «Ничего не выйдет. Не тот характер!» Действительно, «не тот характер».