Панджшер навсегда (сборник)
Шрифт:
– Да бойцы у нас померзли, – вставил слово Айвазян. – Я троих в санчасть отвел. Обморожение и температура.
– Ерунда, отойдут, мы – шестая рота, мы – живучие. Командир, а у нас везуха поперла. Ну, ты помнишь, я же говорил тебе раньше, в сентябре, ты пришел – и все изменится. Так ведь изменилось! Пока ты отмокал в отпуске, ни одного убитого, раненых, правда, много, аж, девять, но тяжелый только один.
– Сапера забыл, – также вполголоса уточнил Васильев, – и шестьдесят третью машину.
– Алексеич, я ничего не забыл, я его не считал. Сапер не из нашей роты.
– Так, что было-то?
– На Дархиндж ходили, а застряли опять в Киджоле. Заняли те же позиции, что и раньше, а они по нам из минометов как врежут! Я со страха чуть в штаны не наложил. Нас дувалы спасли, они невысокие, но все тропинки огораживают, вот мы прямо на тропе и залегли. А сапер… Сапер ошибается один раз, вот он мину щупом и зацепил. Когда его на плащ-палатке выносили, боец из первого взвода наступил на мину, и все осколки достались саперу, а у нас одна оторванная нога и еще восемь легкораненых. Вот такие дела.
– Да, невесело. А с БМП что?
– Там хохма. Сопровождали колонну от Джабаль-ус-Сараджа. Прошли Гульбахор, смотрю, Олексюк поотстал, большие расстояния между машинами, а в них и топливо, и боеприпасы, и все такое… Я ему: какого черта, держи дистанцию, дисциплина на марше! Ну, он и газанул, начал догонять. И тут у него под правой гусеницей как рвануло! Столб земли, пыль, машина днищем кверху, солярка горит. Я думаю, Олексюку мандец, и по кускам не соберем, а он из-под соседнего дувала выползает. Ошарашенный, глаза как тормоза, контузило, конечно, но ведь цел!
– Замполит у нас – настоящий шаман. – Шустов, месяц как вернувшийся из госпиталя и ожидавший в апреле замены, многое помнил и каждым своим шрамом побаивался оставшихся ему недель. – Перед выходом всех запугает, черти разбегаются.
– Я думаю, что состояние тревоги взбадривает. – Замполит довольно усмехнулся.
– Еще говорит, что мы грехи свои вычерпали до дна и заплатили за них вперед.
– Хотелось бы верить.
– Я прав, и нечего тут сомневаться – Черкасов поднялся, продиктовал, как в свое время Ленин апрельские тезисы: – Выживает только тот, кому это надо! Кому не надо, того ни черти, ни ангелы не спасут. Разве что командир спасет, он наконец вернулся. У меня есть тост. За нашу роту!
С ходу, отстояв наряд дежурным по полку, вечером следующего дня Ремизов вместе с Черкасовым зашел в гости к Малике, окунувшись в домашнюю обстановку, в уютный оазис женского тепла. Она похорошела, выглядела спокойной и добродушной и искренне обрадовалась гостям.
– Малика, смотри, кого я к тебе привел! – по выражению лица замполита читалось, что он привел с собой не менее чем Деда Мороза, и тот, несмотря на опоздание, исполнит сейчас все новогодние желания.
– Вот это да! Лейтенант Ремизов! И где же пропадал командир доблестной шестой мотострелковой роты?
– В отпуске, – смущаясь, ответил лейтенант Ремизов.
– На этот раз оправдание принимается.
– Разве без меня скучали?
– Нет, не скучали, но жизнь такая штука…
– Мы сегодня опять с шампанским. – Черкасов с гордостью поставил на стол бутылку вина, от которой неистребимо веяло мирной жизнью и праздником.
– Значит, будем пить за встречу.
– И за наступающую весну.
Приближался март, который и для Ремизова, и для всего батальона подытоживал первый год войны, выводя спираль времени на новый виток, а жизнь – на новый вираж. И, безусловно, он нес с собой несмелую надежду на то, что эта война внезапно, вдруг закончится.
– Молодые люди, открывайте! Только без стрельбы. – Она играючи поежилась. – Вино будем пить из пиал, а к вину у меня есть конфеты.
Рядом с Маликой время текло незаметно. Она была не только по-восточному красива, но и деликатна, умела слушать, умела и рассказывать, но предпочитала, чтобы это делали мужчины. Ее интересовало все, и два лейтенанта наперебой, словно соревнуясь, выдавали ей батальонные секреты, в основном беззаботные курьезы, ей же нравилось, что они ни разу при этом не упомянули с насмешкой своего комбата.
– Малика, сколько тебе лет?
– Молодые люди, что вы себе позволяете? – Малика притворно потупила глаза. – Когда же вы наконец повзрослеете, женщину не пристало спрашивать о возрасте.
– Пардон, мадам, – Ремизов, так неудачно выдавший свои мысли, сконфузился и густо покраснел, – ты особенная, ты – настоящая загадка.
– Эх, воспитывать вас и воспитывать. Я, между прочим, мадемуазель. – Пропустив окончание фразы, она посмотрела на своих визави с иронической улыбкой и сожалением. – Двадцать девять мне, мальчики, и тайны на пустом месте делать не собираюсь. Старая я для вас, или вы для меня слишком юные, не знаю. Вот если бы мне скинуть лет семь, я бы кем-нибудь из вас увлеклась. Хотя толку-то, вы ведь все женатые.
– Малика, ничего не надо скидывать, ты самая-самая лучшая.
– Коля, продолжай. Я сто лет не слышала таких красивых слов. Вот он, настоящий джентльмен!
– Он не джентльмен, он замполит.
– Значит, настоящий замполит.
Возвращались в расположение роты поздно, со звездами.
– Черкес, у тебя какие отношения с Маликой?
– А-а, зацепило! – Тот весело и со значением подмигнул. – Никаких. Понял? Пару раз с Кондрашовым заходили к ней, так, музыку послушать, поболтать, в карты играли. Вообще я специалист по самогонке, а не по женщинам.
– Знаю я твою специализацию. Но она настоящая женщина и такая… – он задержался с определением, – чайная роза! Ты этого не чувствуешь?
В ответ Черкасов скосил глаза на своего ротного и продолжал все так же загадочно улыбаться. При своей субтильной фигуре он не пользовался успехом у слабого пола, не рассчитывал на него, да особенно в нем и не нуждался. Его любили совсем за другие качества.
– Кажется, я теряю своего ротного. Рем, ты только из отпуска, а послушать тебя – голоден как волк. Или, наоборот, только аппетит прорезался? – Здесь Черкасов не выдержал и негромко, как бы понимающе, хохотнул.