Панджшер навсегда (сборник)
Шрифт:
– Вот, опять расставание. Я этого не переживу.
– А куда ты денешься с подводной лодки? Переживешь.
– Какой ты черствый. Нет, чтобы пожалеть, а он все шутит и шутит.
– Работай, учись, а там и я вернусь. Время быстро пройдет, не успеешь оглянуться, точно тебе говорю.
Она легко поддавалась на обман, сама этого хотела и, как музыку, слушала несерьезные обещания, так и не пожелав разглядеть всей правды о своем муже, о его жизни. Время ожидания испокон веков текло долго, и Ремизов, избравший путь странника, хорошо это знал, но он не чувствовал ответственности за все потерянные здесь обещания. Его полная и безоговорочная ответственность наступала только с прибытием в Руху. Туда он
– Возвращайся быстрее.
Регистрация на рейс в Ташкент заканчивалась, пора прощаться и идти на посадку.
– Мам, ну вот и все. Мне пора.
– Сынок, я буду молиться за тебя. – Она осенила сына крестом, с трудом сдерживая подступившие к горлу рыдания.
– Мама, ты что, прекращай! Все же будет нормально. Я чувствую, я уверен, что все будет нормально, мне ангелы подсказали, ты же знаешь, я никогда не обманываю.
Ремизов и на самом деле не испытывал тревоги за свой завтрашний день. Заглядывая в сплошной туман будущего, стараясь увидеть или предугадать в его летящих навстречу влажных волокнах свою судьбу, он ощущал над собой чье-то могучее отеческое покровительство и свет молодого солнца, которое еще много-много раз взойдет на востоке. Он пытался улыбаться, но попытки всякий раз оказывались бесплодными. Надо срочно уезжать, эти прощания рвут на куски душу. Надо быстрее. Надо все делать быстро.
– Сынок, ты пиши мне. – Ей показалось, что он ее забудет, как только от самолета уберут трап. – Был в отпуске, а мы так толком и не поговорили с тобой ни разу. Не получилось у нас.
– Что ты, что ты, я же приеду, и мы еще наговоримся. – Опять обман, и опять легко и искренне текут случайные слова, которым не нашлось места ни вчера, ни позавчера, так откуда же им взяться завтра? Не будет их и потом, слова нужны для тех, кого необходимо убедить и завоевать, а для матери не нужно слов. Ей нужно, чтобы сердце ее ребенка стучало и не сбилось с ритма. – И не переживай за меня слишком сильно. Я не к чужим людям еду – к своим, меня там очень ждут. И знаешь, у нас, как у мушкетеров, один за всех и все за одного! Не печалься, все будет хорошо.
Сердце Ремизова стучало ровно, взволнованно и счастливо, его жизнь снова пришла в движение, приближая его к реальному миру, снова обретала потерянный смысл. Мгновения отпуска чудесны, но это – крупицы воспоминаний, разбившихся, как стекло. Он снова становился командиром роты. Он возвращался.
На третий день прозябания в Тузеле среди зимней сырости и тоски жизнь оказалась бесцветной. Одна за другой обрывались все нити, связывавшие Ремизова с обычной, обыденной человеческой жизнью. С той жизнью, в которой дети ходят в школу за знаниями и хорошими оценками, в которой взрослые трудятся на благо страны и зарабатывают свои невеликие деньги, в которой есть место для счастья и для грусти, а завтрашний день полон надежд. Но нет. Он – песчинка среди океана песка, и гонит его низовой ветер-афганец в промерзшую пустыню, где сквозь поднявшуюся пыль еле виден холодный белый диск чужого солнца. И он сам, и все, кто рядом с ним, чернорабочие, шахтеры самой заурядной и никому не нужной войны, и вот уже третьи сутки эти несколько сотен человек ждут отправки на свою вахту, устало всматриваются в низкое февральское небо. Свет и тепло этой жизни утомили их.
Зря он так обошелся с Аленой. Напрасно. Надо ценить людей. Даже случайных. Что имеем, не храним, потерявши – плачем. Но какая же она горячая! О-о, эти бессовестно торчащие соски! Умопомрачительно. Прикрыв глаза и снова представив женщину, распростертую среди белых пахнущих лавандой простыней, Ремизов почти застонал от нахлынувшего наваждения.
Внезапно заговорили динамики, приглашая первых девяносто человек из тех, кто присутствовал на утренней перекличке, пройти пограничный контроль. Не дослушав последних фраз, ожил человеческий муравейник.
– Всем прошедшим утреннюю перекличку… Вылет борта…. Четырнадцать ноль-ноль.
– Куда?
– Куда-куда, все туда же. В Афган.
– Ну наконец-то домой.
– Я тут запарился, пока дождался…
– А я еще вчера все деньги пропил, мне теперь назад дороги нет.
– Но куда все-таки борт?
– Еще объявят.
– Какая разница?
– Как это, какая разница, мне в Кабул надо!
– Куда надо, туда и попадешь.
Строгий пограничник пронзил Ремизова немигающим взглядом, поставил в служебном паспорте штамп – граница пройдена. На таможне на ровном месте возникло препятствие в лице еще одного хранителя государственных пределов.
– Оружие? Наркотики? Валюта?
– Ничего нет.
– Спиртное?
– Шампанское, коньяк, две бутылки водки.
– Из крепких напитков к провозу разрешено всего две бутылки. Выбирайте.
– Командир, у меня в роте восемь офицеров и прапорщиков, я сам – девятый.
– Не положено.
– Но будь же человеком.
– Не положено.
Ремизов в недоумении обернулся к очереди, что стояла за его спиной и ожидала прохождения таможни.
– Мужики, водка нужна кому?
– Своего добра хватает, – загудели сзади, а кто-то в подтверждение слов, запрокинув голову, пил прямо из горлышка, избавляясь от излишков.
– Вот ведь жлобье, своих душит, над святым глумится. – Народ в карман за выражениями не лез.
– Ага, контрабанду нашли.
– Русский наркотик.
– Таможня думает, что мы ему презент сделаем.
– Так что делать-то?
– Что делать? Показываю. – Стоявший сзади капитан взял у Ремизова бутылку и резко, без замаха, ударил ею о край чугунной урны, что была неподалеку. – Вот так!
– Прекратите нарушать порядок! – взвился возмущенный таможенник.
– Делай свое дело и не выступай. – За спинами офицеров еще одна бутылка превратилась в урне в горку битого стекла, источающую резкий водочный запах.
– Я вызову комендантский патруль.
– Вызывай.
– А еще лучше, давай с нами. Там, за речкой, и развлечемся.
«Ил-18» взял курс на юг, а точнее, на Кабул. С виду обычный пассажирский самолет, если бы не звезды на хвостовом оперении и плоскостях, которые прямо указывали, что самолет принадлежит военно-воздушным силам, в остальном – никаких отличий. Внешне обычный гражданский лайнер, элегантный, медлительный и безобидный, внутри стюарды привычно развозили минеральную воду и лимонад, подголовники на креслах сверкали отменной белизной, а кондиционеры разогревали остывший за время стоянки салон. Все соответствовало уровню международных авиалиний, но Ремизова это немало удивило, потому что в январе его нес домой в своем чреве обыкновенный армейский «грузовик», который из услуг предлагал только стремительный набор высоты и такой же стремительный заход на посадку, больше напоминавший пикирование.