Панджшер навсегда (сборник)
Шрифт:
– Аккуратнее! Не дергаться! Тропа сужается. Все лицом к стене.
Этот возглас больше предназначен для очистки совести, чем для дела. Слабому, несобранному солдату предупреждением не поможешь, а подготовленный солдат в мелочной опеке не нуждается. Только кто тут у Ремизова подготовленный? После трех недель безо всякого движения, после сидения на голодном пайке и без воды что мог ротный ждать от своих солдат? За плечами все тот же неубывающий груз оружия и боеприпасов, вокруг – обычный разреженный без кислорода воздух.
– Командир! – почему-то громким шепотом вдруг проговорил Куприянов,
Бесформенный предмет, напоминающий крупный камень, сорвался с полки, без стука рухнул на бугристый каменный склон, его подбросило, потом еще раз и еще долго било о валуны, пока он не докатился до нижней точки.
– Ну? – разрубая тишину, прокричал Ремизов.
– Это боец. – Замполит не ошибся, и теперь это видели все.
– Вот черт, ни дня без приключений!
Скрюченное, обмякшее тело рядового Калибова с неестественно подломленной ногой, залитое кровью лицо, разодранная форма с просвечивающимися сквозь дыры ссадинами. Ремизов поднял голову, посмотрел, откуда он упал. Обдало холодом.
– Готов. Еще один вклад в копилку интернациональной помощи.
Солдаты негромко переговаривались, но больше молчали. Они всматривались в лицо смерти, леденея от него, ужасаясь им. Это лицо показалось Ремизову чуть розовым, и он взялся трогать и дергать плечи, руки, ребра, ноги, пока боец не застонал.
– …твою мать! Он живой! Мурныгин, «вертушку»!
Двумя днями позже рота карабкалась в Парандехе, в другом районе Панджшерского ущелья, куда батальон перебросили десантными вертолетами. Здесь и воздух казался другим, а может, и не казался вовсе, ниже уровень – больше кислорода, но за три дня рейда ни одной пули над головой не просвистело, и «духа» ни одного не обнаружили. Заканчивался второй месяц армейской операции, и всем, начиная с ротного до последнего солдата, хотелось упасть в белую постель и не просыпаться несколько дней.
Сумерки застали их на спуске. Ремизов подошел к обрыву и отшатнулся.
– Фу! Дух захватывает. Красота.
Это была красота особого рода, потому что под ним простиралась почти отвесная стена высотой около двухсот метров.
– Будем искать обход? – Куприянов сомневался, а заодно оставлял командиру шанс на осторожное решение.
Он до дрожи помнил то страшное падение и разбившегося солдата на подступах к Дархинджу и до сих пор не знал, как относиться к происшествию. Ремизов внушал солдатам, что каждый сам отвечает за свою задницу, то есть за себя, он же, как замполит, считал, что ответственность за все эти «задницы» на них двоих. В ответ же слышал совершенно либеральное: «Давай и „духам“ оставим чуть-чуть ответственности. За что-то же мы их бомбим.»
– Так ты думаешь, в обход? – Сам он думал по-другому. Зачем ему в роте горцы, то есть чеченцы, если рота в горах будет беспомощной.
Коротко посовещавшись, решили начинать спуск. Первым все по тем же самолюбивым соображениям вызвался идти Коцуев, физически крепкий и самостоятельный сержант, в общем, один из лучших. Лучшие должны быть первыми, а первые – лучшими, разве кто-то с этим поспорит, вот и Ремизов не стал спорить, отправляя Коцуева вниз. Назвался груздем – полезай в кузовок, назвался горцем – тоже полезай. Вторым отправился он
Ремизов всегда боялся высоты, теперь же эмоции как-то ослабли, и, глядя в пропасть, он думал совсем о других вещах. Отвесная стена при внимательном рассмотрении оказалась не такой уж и неприступной, выступы, сколы и трещины породы позволяли ставить ноги, удерживаться руками. Он даже рассмотрел несколько узких полок. Самое главное, что стена просматривалась до дна ущелья и не могла приготовить сюрприза где-нибудь ближе к концу спуска. И еще – надо успеть до темноты.
Спускались медленно. Рота по цепочке, от Коцуева к Ремизову, от Ремизова – дальше, от солдата к солдату, как эстафетную палочку, передавала уступы, проверенные ногами и руками идущих впереди. Руководствуясь внутренним чутьем, Коцуев понемногу смещался вправо, и, когда наверху кто-то оступился и вниз посыпались камни, они никого не задели. «Конечно, я отвечаю за все „задницы“, – с усмешкой думал Ремизов, – но разве я должен это объяснять? Пусть только кто-то упрекнет, пусть только попробует. И сейчас впереди меня один Коцуев. И в Дархиндже сначала прошел я, а уж потом этот индюк сорвался. Хорошо, что вещмешок его спас, а иначе…»
– Не растягиваться. Не отставать. – Ротный смотрел вверх чаще, чем вниз.
Люди разные, силы и дух у них разные. След в след, ступня к ступне, рука к руке. Они шли, спускались, ползли вниз на животах, ведомые нитью Ариадны, уверенные в том, что там, где прошел лучший сержант и их командир роты, с ними ничего не случится.
«…Разве можно ответить за всех? Что я, Господь Бог? Вот Жуков, большой человек был, а разве мог он ответить и за Сталина, который его направлял, и за солдата в передней траншее, которого он сам посылал в бой? Сколько людей полегло подо Ржевом под его командованием! С него еще спросят».
– Не отставать. Скоро стемнеет.
Когда ремизов сам добрался до дна ущелья и принял весь взвод Кадырова, первые сумерки накрыли землю, а замыкающий взвод во главе с айвазяном еще висел на середине стены. глядя с запрокинутой головой на эту огромную скалу, на своих новоявленных альпинистов, он почувствовал, как вместе с мурашками вдоль спины к нему возвращался страх высоты. Когда все спустились, подкралась ночь. Привал сделали здесь же, найдя удобную расщелину с открытыми подступами. странно, что нового комбата совсем не интересовало, где под звездами бродит шестая рота. Эфир молчал, и в ответ на запросы неслось лишь легкое шуршание трущихся друг о друга радиоволн. да ну и черт с ним, пусть он боится остаться в одиночестве, нам-то что, мы здесь, как дома. грех было жаловаться на Усачева, земля ему пухом, он никогда не бросал своих. Пока не сравнишь – не поймешь.
– Коцуев, сегодня ты совершил поступок. вернемся – представлю к медали «За отвагу». Обещаю. – ротный положил руку на плечо младшего сержанта. – а теперь, дай Бог, чтобы этот рейд и эта ночь в рейде стали последними и чтобы мы наконец заступили на посты охранения.
Уже засыпая, ремизов спохватился: какой последний рейд, какая последняя ночь? Я хотел сказать, крайняя. Конечно, крайняя. Господи, прости меня грешного, ну ты же знаешь, что я имел в виду…