Панджшер навсегда (сборник)
Шрифт:
– Да что ты, Артем, нашего брата сейчас в Союзе как собак нерезаных. Я вот получил назначение в полк, а там две трети летного состава побывало в Афгане. И остальные не задержатся. Мы – явление.
– Что-то я не чувствую себя явлением.
– Врешь, чувствуешь. Разве ты не смотришь на других людей, на этих законченных теплолюбивых обывателей, сверху? А разве они не смотрят на тебя снизу, с благоговением? Ты причастился таких таинств, каких им вовек не постичь.
– Без пафоса нельзя?
– Без пафоса никак. Ты забирал чужие жизни?
– Ты
– Вот непонятливый. Ну, ты убил кого-нибудь?
– С чего это я исповедываться должен?
– Вот ты и ответил на вопрос. – Долгачев удовлетворенно, с улыбкой превосходства откинулся на спинку стула. – Значит, да.
– Ты что думал услышать, как я зарубки на прикладе делаю или поминальник в блокноте составляю?
– Нужен ты мне со своими зарубками. Я говорю о том, что думают о тебе окружающие люди. Тебе дано право забирать чужие жизни, а им нет!
– За него, за это право, дорого заплачено.
– Вот видишь, уже заплачено. Ты платежеспособен по самой высокой планке. А кто они перед тобой? – Долгачев не на шутку разошелся, но в этот момент, словно дойдя до кульминации, резко сменил тон и покровительственно добавил: – Молодой ты еще. И дай Бог нам всем благополучно состариться. Девчонки, вы где? Такой тост пропадает.
– Мы здесь, товарищи командиры. – Девчонки, а это звонкое, чуть ветреное слово подходило к ним больше, чем любое другое, глядя с напускным обожанием на своих серьезных мужчин, уже усаживались рядом с ними за стол.
– Спасибо, дождались официального приглашения.
– Ну, Верунчик…
– Как что, так сразу Верунчик. Любите вы себя очень, а надо нас любить, потому что нам бывает грустно.
– Вера, Ирина, наша вина перед вами безгранична…
– Игорь, давай без рефлексии, они нас поймут. Мы – военные, защитники страны, мы их защитники. Мы не можем, как актеры после спектакля, выйти из своей роли. Так не получается.
– Артем, мы все можем. Тост за благополучную старость отменяется. Есть тост за милых дам!
Офицерские жены, они все-таки совсем другие. Они служат, на их плечах тыловое и морально-психологическое обеспечение Вооруженных сил. А то нет! Только масштаб позволяет дать настоящую оценку их службе. Вот если станут все офицеры холостяками, только тогда обретут вес тыловики в качестве поваров и прачек и замполиты в качестве массовиков-затейников. А что до юных офицерских жен, то с самого начала, от белой фаты, им предписаны испытания как подвижничество. Разлуки и встречи – это обычный пульс их жизни, и, когда через края фужеров легкой, искрящейся пеной бежит шампанское, это значит, что пульс в норме. Ирина потерлась носом о плечо мужа, заглянула в глаза:
– Ты у меня самый лучший. – Вино бледно-розовым теплом легло на ее бархатистые щеки, сомкнуло на мгновение густые ресницы. – Конечно, самый лучший, правильный, не то, что этот баламут Долгачев.
– Еще и правильный?
– Да, иначе я не пошла бы за тебя замуж.
– Иногда так хочется
– Тебе нельзя, – легко и торжественно Ремизову объ явили табу, в ответ он играючи улыбнулся, изобразив гримасу удивления, – потому что ты начальник.
– Так вот, – откуда-то сбоку выплыл настойчивый голос Долгачева – у нас, Верунчик, такая практика, наши ВВС сейчас самые крутые в мире, а о вертолетчиках и говорить не приходится. Вираж, форсаж, пилотаж, одно слово – песня. Столько, сколько мы летаем, да в каких условиях, и в Штатах никому не снилось. Да только ради этого заваруху надо было устроить. И, по-моему, неплохо получилось. Это же полигон! Кто тут только не бомбился! Стратеги из Союза прилетали. А ты думала. – Бравый капитан прищелкнул языком, прижал к себе жену. – Правду я говорю, пехота?
– Правду, – Ремизов мягко подтвердил. – Все было, и все повторится. Только я сыт по горло. Смотрю вокруг, люди живут, а мы? У них настоящая жизнь.
– А у нас настоящая служба. И еще неизвестно, кому повезло! Они нам завидуют. Они пожизненно застопорились в одном городе, в этом каменном мешке. А мы? А мы, как птицы, весь мир под крылом. Ну разве нет, пехота?
Долгачевы, сидя плечом к плечу, сплотившись, вопросительно и требовательно смотрели на гостя.
– Не убеждай, я и сам оптимист.
– Не чувствуется, – но тут снова пик кульминации спал. – Ладно. У меня созрел фирменный тост. За то, чтоб совпадало количество взлетов и посадок.
Шампанское крупной холодной виноградиной лопнуло у самого нёба, малыми искринками обожгло чувственную часть сознания.
– Вы не летчики, вы – наездники. Видел такого героя-таксиста прошлым летом. Винтом деревья рубил, как топором. Такое и в кино не увидишь. Потом стало не до смеха, когда срубленные бревна на спины моим бойцам посыпались. Но на то она и пехота, чтобы все выдерживать. А про летчика не знаю, добрался до базы, нет?
– Добрался, куда ему деваться. Видел я эту «вертушку» в Баграме, месяца два в капонире стояла, пока лопасти не заменили. Но это так, эпизод, случайность.
– Случайность, я не спорю. Только где бы вы ни разбрасывали ваши бомбы, они все равно на землю падают, то есть к нам, к пехоте. Я со своими бойцами столько от любимых ВВС натерпелся, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Слава богу, цел.
– Да брось, Артем. Что бы вы вообще там делали без нас.
– Продолжали бы умирать.
Женщины, снова устав от патологического невнимания мужчин, от обсуждения последней моды на женские прически, от Абдулова и Алферовой, от французской AnaisAnais, прекратили салонные разговоры и опять перебрались к мужчинам.
– Товарищи офицеры, ну разве вы офицеры? Вы даже не товарищи, никакого уважения женщинам не окажете, а мы, между прочим, хотим танцевать. – Вера, решительно настроенная, с зардевшимся от вина лицом, объявила белый танец.
– Артем, я тебя приглашаю.