Пангея
Шрифт:
Глупо было как-то, но весело, ему понравился их разговор и прикосновение ее руки, он осмелился, взял ее на руки, подхватил, как пушинку, закружил по кухне и унес в свою комнату — а чего такого, с мужиками бывает, им надо, и он поддался, и она опять расспрашивала, и он опять отвечал, но теперь уже небрежно, расслабленно, фамильярно даже.
Она ушла под утро, оставив его спящего, и он, когда проснулся, даже не поверил, что она была у него и была с ним. В тот же день, такое вышло совпадение,
Захар увидел фотографию Карлоса, видимо, расспросы наложились на информацию, опубликованную в газете, и до Захара наконец-то дошло. Портрет
Господь в храме почему-то не принял Захаровой свечи, он сразу, как увидел фотографию, пошел и купил свечу, — она все время гасла, не хотела держаться в подставке, он мял ее в руках и просил Богородицу: «Спаси меня, грешного, спаси и сохрани», но она отводила глаза в сторону, на него не глядела.
Карлос пришел к нему в сон на следующий день, просто поговорить о том о сем и главное — расспросить о Рахиль. Он выглядел обыкновенно, без стекла на щеке, вошел, сел в его снятой комнатухе на стул, где висели Захаровы вещи, вальяжно положил ногу на ногу.
— Почему ты не убил меня? — сразу спросил его Захар.
— А разве всегда знаешь, почему что-то делаешь или не делаешь? Ты разве всегда знаешь? У тебя была Рахиль?
Захар сел на кровати и быстро заговорил: — Знаешь, не всегда. У нас в школе в Гусь-Хрустальном треть уже не живые, убились в драках, треть сидит, а треть пьяницы или наркоманы. А я просто уехал, сел в электричку и после армии уехал, почему? Не знаю. Сам не пойму. И видишь — вез тебя.
— Я спросил про Рахиль.
— Странные вы, — не удержался Захар, — ты спрашиваешь о ней, она о тебе. Неужели без меня не можете поговорить?
Потом осекся. Встал и закурил. Вспомнил про Петуха.
— Если бы я мог, я бы тоже многих убил, Петуха бы убил, — совсем другим голосом, низким, доверительным, заговорил он. — Значит, ты мстил?
Карлос много рассказывал ему о своем детстве, о бедности, в которой вырос, о коммунисте-отце, он говорил о том, что в их доме везде висели портреты Ленина, и он очень любил его — прям как родственника или даже дедушку. Потом отец бросил мать, избил ее, и они зажили впроголодь, она торговала, работала в кафе и, конечно, по ночам принимала мужчин. Потом они уехали в Европу, где было еще хуже. «Это и есть настоящее унижение, — сказал Карлос, — когда не свои унижают тебя, а чужие».
Захар тоже рассказывал ему, как его унижали чужие. Как отправили его служить на Крайний Север, местные били его и заставляли душить, а потом есть собак. Он рассказывал ему про мать, нищенствующую рядом с пьющим отцом, про спившегося брата.
— А ты пойди убей, — спокойно сказал ему Карлос, — и тогда ты перестанешь чувствовать унижение.
Каждую ночь Захар ждал прихода Карлоса, а тот старался как можно чаще заглядывать к нему, потому что почувствовал к этому пацану, у которого когда-то так спасительно для него красным светились уши, последнюю волну человеческого тепла, последнюю перед тем, как он окончательно покинул землю и уже ни к кому не смог приходить. Да он и не испытывал ее никогда, только вот к этому дурачку, который и на самом деле был чем-то очень симпатичен ему.
В
— Вот смотри, — говорил он, — у самого могущественного человека, у Лота, например, ноют зубы, разве его зубы знают, как он богат или силен? Они ноют у него от холодного, от белого вина высочайшей пробы, и что? Сколько в нем слабости, в сильном человеке? И печень его, и почки, и легкие — все это его слабость, и все они в заговоре против него. Им-то все равно, что сидит он на золотом стуле и на нем рубаха из тончайшего шелка с узорами, на исполнение каждого из которых нужна целая жизнь. Именно поэтому нужно растить в себе природу и не уповать на силы, которые дает среда или окружение.
— Я полюбил эту еврейскую девочку, — заключил тогда Карлос, — и это была природа. Я оставил тебя в живых, потому что любовь бродила во мне, а не силы разума. Меня потому и пристрелили, что любовь ослепила меня, и я ошибся, я обернулся не на свист пули, а на скрип двери.
— Но зачем же ты убивал? Тебе это было зачем?
— Не верь в высокие идеалы, — сказал ему Карлос, — убивать — это просто работа. А идеалы нужны, чтобы не скучать.
После этого разговора Карлос больше не приходил, и Захар очень затосковал по нему. От тоски наодалживал денег, покутил недельку, так и не выйдя больше к Петуху на работу, повыпивал да поиграл с дурочками, накупив им глупых подарков и всякой ерунды, купил матери платок в цветах, на Петуховой машине поехал домой, избил отца и навсегда уехал на севера, туда, где служил, искать обидчиков и настоящей своей судьбы.
Захар происходил из известного некогда в его краях дворянско-купеческого рода Мальцовых, известного с 1634 года. Основанные Василием Васильевичем Мальцовым стекольные заводы положили начало истории города Гусь-Хрустальный. Род его внесен в родословные книги губерний Астраханской, Воронежской, Калужской, Курской, Московской, Оренбургской, Орловской, Полтавской, Рязанской, Саратовской, Симбирской, Харьковской и Ярославской.
Сам по себе хрусталь имеет в своем названии греческий корень и представляет собой разновидность стекла, содержащего в себе значительное количество оксида свинца. Этот свинец дает стеклу огонь и игру света. По-другому из-за него проходит свет сквозь стекло, и другой звук хрусталь, в котором стекло смешано со свинцом, издает от соприкосновения с другим хрусталем — этот звон напоминает колокольный и вызывает восторг в человеческой душе. Огранка стекла, подобно огранке драгоценных камней, позволяет свету творить настоящие чудеса, попадая внутрь его, поэтому человек всегда будет притянут волшебной игрой света, исходящего от хрустальной поверхности.
ЮСУФ
— Господи! Что за черт! — воскликнул Павел и пихнул в бок задремавшего было Петра. — Ты только сюда посмотри!
На мгновение они оба вперились в фолиант на коленях у Павла и затем многозначительно переглянулись.
— Это провокация, — с уверенностью сказал Петр, — кто-то хочет нас дискредитировать, но кто, о Господи? Кому надо подсовывать нам небожителя на суд? Сатане?
— Это простая оплошность, халатность и недогляд, — попытался успокоить его Павел, — вечно ты ищешь заговор, — а никакого заговора нет, обычно не разбери что. Но судить мы его действительно не можем.