Пангея

Сапожников Борис Владимирович

– Простите, - сказал я ей, присаживаясь на стул у ее кровати.
– Заморозил я вас вчера.

– Ничего, - коротко бросила она, глотая еще одну ложку бульона.
– Главное, было хорошо общаться с вами.

– И все-таки, мы слишком загулялись по морозу, - покаянно произнес я.

– Вы ничуть не виноваты, - Елена даже ложку отложила, - в том, что у меня не самое крепкое здоровье. Я, вообще, часто болею.

– Так отчего вы не сказали об этом сразу?
– поразился я.

– А зачем?
– пожала плечами Елена.
– Это мое здоровье, и не смотря на него,

я не желаю сидеть дома постоянно. Я хотела прогуляться с вами - и мы прогулялись. Я отлично понимала, чем мне это может грозить, так что никакой вашей вины нет. Успокойтесь.

И снова я не узнавал ее. Передо мной сидела недовольная жизнью девушка, которая меня, разве что, терпела и не просила уйти поскорее только из природной вежливости.

– Я очень не люблю, - честно сказала мне Елена, снова берясь за ложку, - когда меня видят слабой и беспомощной.

Это был уже вполне недвусмысленный намек.

Я поднялся, пожелал Елене скорейшего выздоровления. Она в ответ улыбнулась мне, но как-то вымученно. И я поспешил покинуть комнату, чтобы не причинять ей неудобств еще больше.

Дни отпуска стремительно таяли. Скоро мне надо было возвращаться в полк. Дел было невпроворот, и это давило на меня. И достаточно сильно. Расслабился я за это время, а ведь не так и долго отдыхал. Интересно, каково будет отцу возвращаться после нескольких недель? Хотя он-то человек опытный, ему не привыкать.

Снова с Еленой мы повстречались как раз в любимой комнате отца. Небольшом зальчике на втором этаже с камином. Всю обстановку его составляли несколько глубоких кресел и столик, на котором расставляли бокалы или фигуры для шахматной партии. Елена сидела перед камином, забравшись в большое кресло с ногами. В руках она держала стакан, скорее всего, с горячим глинтвейном.

– Весьма разумно, - заметил я, подходя к ее креслу и занимая соседнее.
– Глинтвейн зимой - первое дело, а уж когда болеешь, тем более.

– Я люблю глинтвейн, - ответил Елена, куда более теплым голосом, чем при нашей прошлой встрече, - но даже в холодное время его пью редко. Приличным барышням, - она сейчас явно копировала кого-то из институтских наставниц, - нельзя употреблять спиртные напитки, даже легкие, кроме как в тех случаях, когда это необходимо для поправки здоровья. Примерно так же считает и ваша матушка, - добавила она с улыбкой.
– Поэтому я стараюсь пользоваться возможностью. Надо же изо всего извлекать выгоду, даже из болезни.

– Вы весьма практичная барышня, - шутливо заметил я.

– Есть такое, - кивнула Елена столь энергично, что едва не пролила горячее вино.
– Женщине, если она хочет жить так, как ей нравится, приходится быть крайне практичной, извлекая для себя выгоду изо всего. Нам слишком многого нельзя, а остальное не приветствуется.

Мы замолчали, глядя в пламя камина. Елена при этом еще потихоньку прихлебывала глинтвейн.

– Вы простите меня за прошлый раз, - наконец, произнесла она.
– Но я, действительно, совсем не люблю себя беззащитной и слабой. Я и чувствовать себя такой терпеть не могу, а уж когда меня кто-то видит.

– Ничего страшного, - сказал

я.
– Всегда хотите быть сильной?

– А кто не хочет?
– пожала плечами Елена.
– Больные и слабые - обуза для остальных.

– Есть такие, кто, как раз, любят быть больными, слабыми, - заметил я, - чтобы о них все заботились, носились с ними... Ну, и все в том же духе.

– Глупость какая, - взмахнула свободной рукой Елена.
– На таких нельзя рассчитывать.

– Это верно, - согласился я, и мы снова замолчали.

– Я думаю, завтра можно будет снова прогуляться, - неожиданно предложила Елена.
– Мне до смерти надоело сидеть в четырех стенах. Правда, недолго гулять будем, хорошо?

– Простите, Елена, - вздохнул я, - но завтра я возвращаюсь в полк. Отпуск у меня всего неделя, большего позволить себе не могу.

– Снова на войну?
– заинтересовалась Елена.

– Возможно, - пожал плечами я.
– Тут на все воля командования. Просто наш полк сильно пострадал в последней компании, погибло много офицеров. С солдатами и без меня разберутся, а вот с комсоставом надо работать индивидуально. Да и нельзя надолго бросать полк.

– Вы так говорите, как будто это ваши дети, - улыбнулась Елена, - которых нельзя надолго оставлять одних. Ваш батюшка, когда рассказывает о своем штабе, говорит точно также.

– А в кого я должен был пойти, как не в батюшку, - рассмеялся я.

– Ну уж у матушки вашей характер такой, можно армией командовать, - весело, в тон мне, сказала Елена.

– Что верно, то верно, - согласился я.
– Временами все мы ходим у нее по струнке. Не позавидовал бы я солдатам, окажись она их офицером.

Мы снова помолчали, потом еще болтали о разных пустяках, я даже не запомнил толком, о чем именно. Когда Елена допила глинтвейн, я помог ей выбраться из кресла и проводил до двери комнаты.

– Я приду завтра проводить вас, - подмигнула мне на прощание Елена.

На следующее утро провожать меня пришли все. Родители, сестра, близняшки и, конечно же, Елена. Каждый что-то сказал мне на прощание.

Отец крепко обнял, сжал руку и пожелал крепко служить и оправдать возложенное командованием доверие. Мама поцеловала в щеку и попросила в следующий раз либо слать весточки, либо сразу идти к ней, а не усаживаться с отцом и заводить разговоры о войне. Сестра тоже чмокнула в щеку, перекрестила - она была самой религиозной из всех нас - и сказала, что не простит, если я не вернусь домой. Близняшки просто пожелали удачи, я ведь это время почти и не общался с ними.

Последней ко мне подошла Елена. Поднявшись на цыпочки, она поцеловала меня в щеку, обняла крепко, и, отстранившись, почти прошептала:

– Обязательно возвращайтесь домой.

– Я непременно напишу вам, когда буду дома, сударыня, - ответил я.
– Ведь мы вряд ли еще когда-нибудь увидимся лично.

– Все возможно, - улыбнулась Елена.

Я поправил фуражку, отдал честь всем сразу и забрался в ждущее меня такси.

Глава 3.