Панихида по усопшим
Шрифт:
– Неа. Я не знаю, кто он был, а ты знаешь кто я?
– Он ходил на богослужения. Ха! – Он покачал головой, как будто отказывался верить в правдоподобность такого странного поведения, – ты когда-нибудь ходил в церковь?
– Я? Неа.
– Даже когда был подростком?
– Неа.
Броско одетый человек, с портфелем и зонтиком, прошел мимо них по дорожке от железнодорожной станции.
– Как насчет тарелки бобов и чашки чая, мистер? – Это было длинное предложение для молодого человека, но он сумел его выговорить на одном дыхании.
– Я не вижу его вообще в последнее
– Неа.
Старший мужчина бурно закашлялся и выплюнул комок желтоватой слизи на мостовую. Он чувствовал себя усталым и больным, и его мысли вернулись к дому, и надеждам его ранних лет…
– Верни газету, э-э! – сказал его компаньон.
Тонкие губы старшего мужчины теперь тихо насвистывали мелодию «Старики дома», и он наслаждался мелодией, как человек, для которого ценно лишь удовольствие настоящего времени, чему способствовал сентиментальный этап опьянения.
– Ва-а-ау… – внезапно он остановился, – лебединое что-то. Swanpole – вот что это было! Забавное прозвище. Я помню, мы привыкли называть его «Свонни». Ты его знал?
– Неа, – молодой человек аккуратно сложил «Оксфорд Мэйл» и воткнул ее в карман пиджака, – ты хреново выглядишь после этого кашля, – добавил он, на редкость четко произнося слова.
Старший мужчина кашлянул снова – с отвращением – и встал на ноги.
– Я думаю, мне пора. Ты идешь?
– Неа.
Бутылка уже опустела, но у человека, который остался сидеть на скамейке, были деньги в карманах, а потому, возможно, в его глазах отражался блеск удовлетворения. Но эти глаза были защищены от посторонних нелепой парой темных очков, и он, казалось, смотрел в противоположное направление, когда старик неустойчиво побрел прочь.
Сегодня было холоднее обычного, но человек на скамейке постепенно стал привыкать к этому. Это было первое, что он обнаружил. Через какое-то время ты привыкаешь не замечать холода: ты принимаешь это, и такое принятие формирует неожиданную изоляцию от холода – за исключением ног. Да, за исключением ног. Он встал и пошел по траве, чтобы посмотреть на надписи на каменном обелиске. Среди офицеров и рядовых, чьи поступки были на ней увековечены, он заметил странную фамилию молодого солдата, убитого мятежниками в Уганде в 1897 году: его имя было Смерть.
Глава двадцатая
В 4.30 пополудни в пятницу на той же неделе, Рут Роулинсон завела свой велосипед через узкий проход и прислонила его к газонокосилке в сумраке сарая. Она взяла белый пакет с продуктами из «Сейнсбери» и вернулась к входной двери. «Оксфорд Мэйл» была в почтовом ящике, и она осторожно ее вытащила. Сегодня написано немного, но по-прежнему на первой странице:
Тело еще не опознано
Полиция до сих пор не установила личность покойного, найденного на крыше башни церкви Сент-Фрайдесвайд. Главный инспектор Морс сегодня повторил, что убитому было, вероятно, около сорока лет, и добавил, что он был одет в темно-серый
Тело Рут невольно дернулось, когда она прочитала статью. «Того, кто может иметь…» О Боже! У нее было достаточно информации, не так ли? Слишком много информации; и знание давило своим весом все сильнее на ее совесть. И был еще Морс, который сейчас ведет это дело.
Вставляя ключ в дверной замок, Рут поняла (опять), каким до тошноты предсказуемым будет диалог в ближайшие несколько минут.
– Это ты, Рути, дорогая?
– Да, мама. (Кто же еще, глупая старая ворона?)
– Принесли сегодня газету?
– Ты знаешь, что принесли. (Твои чуткие старые уши не пропустят и царапанье, скажешь не так?)
– Давай ее сюда, дорогая.
Рут поставила тяжелую сумку на кухонный стол, бросила свой плащ на стул и пошла в гостиную. Она наклонилась, слегка поцеловала мать в ледяную щеку, положила газету ей на колени и включила газовый обогреватель.
– Ты не должна совсем отключать его, ты знаешь, мама. На этой неделе было намного прохладнее, а тебе нужно тепло.
– Мы должны быть осторожны с расходами, дорогая.
(Не начинай снова!) Рут собрала все запасы своего терпения и дочерней почтительности.
– Ты закончила читать книгу?
– Да, дорогая. Очень остроумный роман. – Но ее внимание было приковано к вечерней газете. – Ничего нет больше об убийстве?
– Я не знаю. Я не знаю, было ли это убийство или что-то иное.
– Не будь ребенком, дорогая. – Ее глаза обратились к статье и она, казалось, прочитала ее с омерзительным удовольствием. – Этот человек, который приходил сюда, Рути – он возглавляет следствие.
– Что он знает?
– Он знает гораздо больше, чем сказал нам – попомни мои слова.
– Ты так думаешь?
Старуха в кресле мудро кивнула.
– Ты все еще можешь кое-чему поучиться у старой матери, знаешь ли.
– Интересно, чему?
– Ты помнишь того молодца – бродягу, – который убил Гарри Джозефса?
– Кто сказал, что это он убил…?
– Не надо сердиться, дорогая. И знаешь, что интересно. Ты по-прежнему хранишь все вырезки из газет, я знаю.
– Мама, ты не должна рыться в моей сумочке. (Ты любопытная старая сука!) Прежде я тебе уже говорила. Однажды…
– Я найду то, что не должна? Так это он?
Рут посмотрела жестко на синюю линию пламени в нижней части газовой горелки, и посчитала до десяти. Иногда бывали такие дни, как теперь, когда она едва сдерживалась, чтобы не накричать на нее.
– Ну, это он, вот кто это, – сказала мать.
– Прости?
– Человек на башне, дорогая. Это бродяга.
– Он был слишком элегантно одет для бродяги, тебе не кажется, мама? Белая рубашка и…
– Я думала, ты не видела статью, дорогая. – Обвинение было компенсировано ласковым тоном.