Паника в Борках
Шрифт:
Несколько дней шли проселочными дорогами, где в деревнях их расспрашивали, жалели, давали хлеба, молока, пускали на ночлег.
Шли медленно. Берегла мать непривычного к ходьбе мальчугана.
Сегодня Васютка нервничает. Мать говорила, что к вечеру будут в городе, да и не в каком-нибудь маленьком, а в Москве. Там найдут как-нибудь Ивана Беспалого, который в большие люди вышел; старшим дворником у купцов богатых служит! — Мамке он сродственником приходится; так, авось, не оставить своими милостями.
Озабоченная Арина даже про усталость забыла; гложет ее мысль, что-то ждет их там в Москве? Не пропасть бы! Часто ощупывает
Верст за двадцать от Москвы резко изменилась картина дороги; вчера еще малолюдная, — сегодня полна движения: идут, едут, спешат… И чего, чего только не несут и не везут…
— Мамка, неужели это все съедят!
— Знамо, съедят, сыночек, — город большой, людный…
— Глянь-ка, в каких жбанах железных молоко тащат… А моркви, а огурцов — воза! — дивится Васютка.
Не заметил Васютка, как солнце зашло и сумерки надвинулись.
— Васютка, — трясет его за плечо мать, — как мы по Москве ночью ходить будем? Сойдем-ка в сторону, да и прикорнем до рассвета в кустах!
Как автомат, идет за ней Вася. Послушно лег на траву, только от хлеба отказался, — не до еды…
Чуть не до рассвета не мог уснуть мальчуган; зато заснул же потом крепко, не слышал поднявшегося с зарей шума и гомона, не видел восхода солнца, а проснулся только от снопа горячих лучей, которые ударили ему прямо в лицо.
Над ним сидела мать; не будила его, видела, что мальчик с вечера сам не свой от новых впечатлений.
— Что, сыночек, поотдохнул маленько?
— Добре выспался, мамка; пойдем скорее в Москву!
— А ты поднимись на горку; ее, матушку, всю как на ладони оттуда увидишь!
Васютка даже до конца слов матери не дослушал; одним духом на горку влетел и замер…
У ног его, залитая ранним солнцем, во всю ширь развернулась Белокаменная… Дома-великаны погружены еще в сон. На улицах нет движения. Сады, как оазисы, раскиданы между домами. Зеленая лента бульваров окружила центр города. Серебром отливает широкая река; по ней ползут букашки-пароходы, и над всем этим ослепительно горят золотые главы ее сорока сороков.
— Ах, и хороша же ты, родная хлебосольная матушка-Москва! захватит дух и не у такого Васютки.
Насилу оторвала Арина мальчугана от захватившей его картины.
Как чумной спустился с горы, без мысли вошел через Калужскую заставу, и… не узнал только что виденной феерии в пыльных улицах предместья…
Глава XVI Роковая встреча
Устроилась понемногу в Москве васюткина мать. Не думает уж о возвращении в родную Пестровку.
Да и не диво; к чему бы она туда вернулась? — погорела дотла.
Здесь, хотя и живет в сыром углу, отделенная только ситцевой занавеской от пьяного сквернослова-точильщи-ка, который к тому же нещадно, смертельным боем бьет свою жену под гогот остальных угловых жильцов подвальной комнаты.
Бессильно страдает тогда ее сердце, но чем же она может помочь?
— Заступиться? Сунься, попробуй! Саму изобьет так, что дня три головы не поднимешь, а у нее работа тяжелая, стирает белье в прачечной.
Ну и ограничивается тем, что сожмется в своем углу в комочек и молится за бедную Феклу, а себя в это время такой ли счастливой считает, что уж как Господа благодарить не ведает.
Угомонится, заснет
Арина много раз уж говорила хозяйке, что съедет, если она пьяного окорачивать не станет; но в душе сознавала, что не бросит она ни бедной Феклы, ни ее ребят, жалея их и крепко веря, что за эту жалость ей и помогает Господь.
— И в Евангелии сказано, — повторяла она постоянно, — «возлюбите малых сих, ибо их есть царствие небесное».
Строго придерживалась Арина этого наставления, понимая его буквально, и казалось ей, что за эти ее заботы о несчастных детках Феклы она получила видимую помощь своему Васютке.
До получения места в прачечной, она по рекомендации родственника-дворника ходила на поденную работу по домам мыть полы, а то и бельишко постирать.
Так занесла ее судьба к одному пиротехнику. Хороший, ласковый барин. Увидал как-то пришедшего к матери Васю, разговорился с ним, узнал что Вася первым учеником сельскую школу окончил, а теперь по улицам бегает, газеты продает, и что на каждую книжку в витрине у него глаза горят. Предложил ему поступить к себе в лабораторию мальчиком для услуг, а по вечерам обещал учить его понемногу.
Бухнула ему в ноги Арина, счастливыми слезами заблестели глаза у Василия. Так и живет теперь у доброго барина. Уж который год живет. Одет так чистенько, беленький, хорошенький такой стал, что узнать нельзя.
Хозяин им не нахвалится, по ученой части, вишь, больно способен, да за усердие и любовь к делу хвалит. Говорить, что через годик-два правой рукой его станет.
И теперь уж свою горенку имеет, жалованье получает, за одним столом с хозяином ест. Все мать уговаривает к себе перейти; будет, говорит, по сырым подвалам ютиться, с утра до вечера над чужим бельем спину гнуть. Только она об этом и слышать не хочет. Пусть лишнюю копейку себе сынок на черный день отложит, а она, слава Богу, сыта, да и Феклу жаль бросить; пропадет, мол, без меня… Да и ей самой не за что будет тогда ждать от Господа счастья, а чем же другим милость его заслужить может? Поищет глазами закоптелую икону и шепчет: «Пошли, Господи, Васют-ке моему хорошую долю; не отступись от него, а я всем довольна, Господи Батюшка!»
Вот уже целую неделю стоит Арина на легкой работе. Захворала племянница хозяйкина, которая обычно разносила белье клиентам; за старательность и за честность эту обязанность пока поручили Арине.
Одежонка чистая у нее есть, вот и прогуливается она по городу из конца в конец. Правду сказать, корзинка маленько тяжеловата, да на дальнее расстояние ей на трамвай полагается, а поближе — ничего, донесет и так.
Сегодня вышла она с корзиной; день такой погожий, весенний; весь народ на улицу высыпал. Арина корзину хорошо бумагой укрыла, а то господа резиновыми шинами больно далеко грязь разбрызгивают, идет, не спешит, дорогу добрым людям уступает. Вот в одном месте затор, на какую-то вывеску люди любуются; а тут важный такой барин на автомобиле у тротуара остановился, с другим разговаривает.