Паника в Борках
Шрифт:
Дача полковника Ромова неузнаваема. Вся она закрыта сетью лесов и большим количеством заготовленного строительного материала.
Не один десяток рук занят здесь спешной работой над обновлением и ремонтом построек и над расширением сада за счет векового парка. Работу взял на себя подрядчик Иван Ефимович Тихонов и довел бы ее до скорого конца, если бы не мешал главный доверенный графини Бадени, купившей эту усадьбу после столь трагической смерти семьи полковника.
Доверенный этот, немец Карл Карлович Фогт, буквально бельмом на глазу сидел с утра до вечера во временной конторе и, совершенно не
Уж и не рад был опытный и знающий людей Иван Ефимович, что, соблазнившись крупным заработком, взялся за эту срочную работу, да еще поставил сюда лучшую свою артель — владимирцев.
Того и гляди взбеленятся ребята окончательно, заберут свои топоры, пилы и лопаты, да в лучшем случае уйдут с работы к другому подрядчику.
— А теперь как раз самая стройка и люди нарасхват. Один Тит Синявин, чтобы только мне свинью подложить, к себе их за милую душу возьмет, да еще даст дороже против моего. — Эх, — почесал он затылок, — черт меня дернул пойти под начало к этой немецкой колбасе, да еще с ребятами на пайки пойти, чтобы скорее куш сорвать!
— Дз-дз-дз, — задребезжал, прерывая его размышления, электрический звонок.
— Ну, подумай о черте, сразу хвост увидишь. Иду, колбаса ты заграничная. Зазвонил с самого утра, теперь пойдет дергать: то не так, это не этак.
— Доброго утречка, Карл Карлович, — добродушно поздоровался он через минуту с ненавистным немцем.
— Morgen, — милостиво бросил толстый, румяный немец. — Ну, что наши молодец? Начиналь очистить парк от спилень древ?
— Скоро будет готово, Карл Карлович. Очистят дерево от коры, тогда и перетаскаю сюда к постройке. Дерева-то дюже велики, ну, да у меня и молодцы на подбор. Вот только жаль, Митька запил. Золотой парень, когда трезвый, а запьет!.. Что поделаешь; тогда ему сам черт не брат — не подступайся.
— Мне надоедаль ваш Митька. В благоустроенном государстве рабочий не ораль так на весь дачний мест и не ругаль так, что даже невозможен понять, ни виговаривал!
— Ругается-то он, и вправду надо сказать, хлёстко, — почесал затылок Иван Ефимович, — только для нашего брата это привычно; одначе за то сработает за пятерых, да и работает хорошо, чисто, хоть куда!
— Ну, а я требоваль: работаль и не ругаль. Bitte, Herr Tichannoff!
— Бить то оно хорошо бы, ну да теперь не те времена. Да и опять же без ругани русский мужик и с места не сойдет, а без матерщины тяжелого и не подымет!
Раздумчиво чесал затылок, выходя из конторы, сам вчерашний ярославский мужик Иван Ефимович.
Его и рабочие особенно любили за то, что он не зазнавался перед ними и не корчил из себя полубарина.
«Душа-мужик» называли они его.
— Ребята, — подошел он к ним, — немец что-то спозаранку про ругань заговорил: так вы уж того, попридержи-тесь маленько!
— Мы, значит, всей душой, Иван Ефимович, да только ненароком оно и вырвется. Ну, да Митьки нет, — без главного, значит, запевалы остались, — все будет по - благородному. Ублаготворим, значит, его немецкую милость, а ты выхлопочи для нас лишнюю чарочку в обед!
— Ладно, устрою! А вы уж, ребята, попридержитесь! Ну, как там бабы? Все ли собрались?
— Да и у баб
— Э-х, кабы они не напились до чертиков, да беды не наделали. Парочка-то аховая!
— Да уж под масть, что и говорить!
— Куда прешь, чертова кукла! Вот я тебе загну хвост, ла дам хворостиной по ж., — раздалось под самым окном конторы.
— Эй, эй, легче на повороте, — прикрикнул подрядчик на степенного Демьяна. — Тебе-то уж и не пристало сквернословить!
— Да нешь я сквернословлю, Иван Ефимович? Она мне, стерва, всю клумбу своротила, хоть сызнова копай. Весь как есть щебень, на, гляди пожалуй, эвона куда выворотила!
— А ты заткни глотку, Демьян. Я те не твоя баба — не подвластная. Видал чать, что споткнулась!
— А ты под ноги гляди, вертихвостка! Нагнали вас тут с бору да с сосенки, шлюхи!
— Да как ты смеешь ругаться, — подбоченилась баба. — Я вот те харкну в рыло!
— Я те харкну! В порошок, сукина дочь, сотру, — погрозил Демьян кулаком.
— Ловко!…..твою мать… — сплюнул от умиления висевший в воздухе маляр.
— Donnerwetter! — поднял руки выскочивший на крыльцо Карл Карлович.
— Herr Tichanoff, — неистово закричал он, — посиляль кто ругайт работаль в парк, я не может слюшаль!
— Они уймутся, Карл Карлович. Демьян слабосилен в парк, а на земляные работы — огонь! Слышь ты, уймись. А ты, Манька, ступай на свое место, — прикрикнул он, останавливая готовую разразиться перебранку.
«Что ж ты, стерва, глаза лупишь, А полштофчик мне не купишь? Конфетка, моя леденистая, Полюбила одного трубочиста я!»Раздалась нескладная песня двух пьяных голосов, и на дорожку вышла в обнимку милая парочка.
Рыжий мужичонка лихо заломил на ухо видавший виды гречневик, холщевая рубаха с кумачными ластовицами широко распахнута в вороте, пояс отсутствовал. Набойчатые штаны съехали на бедра и только чудом удерживались от окончательного падения; грязные ноги писали вензеля. Дама одета по-городскому. На ногах подобие ботинок со сбитыми на сторону каблуками и пить просящим носком. Подол грязной юбки представлял из себя бахрому. Пуговицы у яркой желтой кофточки оборвались и обнажили давно не мытые шею и грудь и грязное рваное белье. Правый глаз у нее запух и закрылся; под левым синел здоровый фонарь. Всклокоченные волосы и рот, растянутый в пьяную улыбку, дополняли картину ее наружности.
— Принимайсь, Матрена, за работу, — распорядился Митька, толкая свою даму по направлению бабьей артели.
Та взялась было за грабли, но вместо работы оперлась на них и затянула:
«Распроклятую судьбу До могилы я несу Бедная….»— Тишей ты! — подтолкнула ее соседка. — Видишь, немец на крыльце стоит — злой, страсть!
Рабочие в парке обвязали огромное бревно веревками, взялись за концы и, понатужившись, дружно затянули:
«Мы хозяина уважим, Через…»