Панорама времен

Бенфорд Грегори

— Даже так? Ну и в чем же состоит эта правда?

— Ваша техника несостоятельна.

— В чем именно?

— Не знаю. — Он снова наклонил голову и поднял брови. — Я не могу находиться в лаборатории постоянно.

— Мы смогли правильно расположить резонансные сигналы…

— Таким образом, для вас они что-то представляют. — Лакин снисходительно улыбнулся. — Они могут представлять все, что угодно. — Он развел руками. — Может быть, вы помните астронома Лоуэлла?

— Да, — насторожился Гордон.

— Он “открыл” каналы на Марсе. Видел их многие десятилетия. Другие люди тоже сообщали, что видели их. Лоуэлл построил для себя обсерваторию в пустыне. Будучи богатым человеком, он создал там великолепные условия для наблюдения — времени сколько угодно, зрение отличное. Его открытия свидетельствовали о наличии разума на Марсе.

— Да, но… — начал Гордон.

— Его единственная

ошибка состояла в том, что он сделал неправильные выводы. Разумная жизнь существовала с его стороны телескопа, а не на Марсе. Его мозг, — Лакин постучал указательным пальцем по виску, — фиксировал мерцающие изображения и наложил на них определенный порядок. Его разум подшутил над ним.

— Да-да, — хмуро согласился Гордон. Он не находил никаких контраргументов. Здесь с Лакином тягаться не приходилось: он знал больше разных истории, обладал тонким чутьем там, где требовалось маневрировать.

— Я думаю, что нам не стоит уподобляться Лоуэллу.

— Надо немедленно опубликовать статью о спонтанном резонансе, — вымолвил Гордон, одновременно пытаясь оценить ситуацию.

— Да. Мы должны на этой неделе закончить составление предложений для ННФ. Мы можем сообщить о спонтанном резонансе. По записям в лабораторной тетради я могу написать о нем так, что это будет готовой статьей для “Физикал ревью леттерс”.

— А какая нам будет польза от этого сообщения? — спросил Гордон, который никак не мог решить, как относиться к предложению Лакина.

— В нашем сообщении для ННФ в разделе “Литература” мы можем сослаться на эту статью с примечанием “Передано в журнал “Физикал ревью леттерс”. Это сразу покажет важность работы. Фактически, — он поджал губы, что-то обдумывая и глядя поверх воображаемых очков, — почему бы не написать: должно быть опубликовано в “ФРЛ”? Я уверен, что они опубликуют эту статью, а слова “должно быть опубликовано” придадут работе больший вес.

— Но ведь это неправда.

— Скоро станет правдой. — Лакин снова уселся за стол, наклонился вперед и сцепил руки. — Я скажу вам честно, что без чего-либо интересного и новенького получение гранта может зависнуть в воздухе.

Гордон довольно долго смотрел на Лакина в упор. Тот встал и снова зашагал по кабинету.

— Конечно, это только предложение. Напишем “передано”, и этого будет достаточно. — Он задумчиво обошел кабинет и остановился перед классной доской, на которой мелом были написаны данные в первом приближении. Затем повернулся к Гордону и продолжил:

— Очень странный эффект, и слава достанется тому, кто его обнаружил, то есть вам.

— Исаак, — Гордон тщательно подбирал слова, — я не намерен бросать эту работу.

— Прекрасно. Я уверен, что неприятности с Купером разрешатся сами собой. Посвятите себя этой работе целиком, но не забудьте назначить дату его кандидатского экзамена в доктора.

Гордон рассеянно кивнул. Для того чтобы приступить к исследовательской работе для защиты докторской диссертации, студент должен выдержать двухчасовой устный экзамен. Купера необходимо к этому подготовить: он сильно терялся, если рядом с ним оказывалось больше двух факультетских преподавателей, — черта, характерная для большинства студентов.

— Я рад, что мы уладили это дело, — скороговоркой выпалил Лакин. — Наброски письма в “ФРЛ” я покажу вам в понедельник. Между прочим, — он взглянул на часы, — начинается коллоквиум.

Гордон пытался сосредоточиться на коллоквиуме, но почему-то смысл аргументов все время ускользал от него. Мюррей Гелл-Манн объяснял схему восьмеричного пути для лучшего понимания сути основных частиц, образующих материю. Гордон знал, что должен внимательно следить за дискуссией, так как рассматривалась действительно фундаментальная проблема. Теоретики в области частиц утверждали, что Гелл-Манн должен получить Нобелевскую Премию за эту работу. Гордон нахмурился, уселся поудобнее и стал внимательно рассматривать уравнения, написанные Гелл-Манном на доске. Кто-то в аудитории задал каверзный вопрос, и Гелл-Манн, как всегда спокойный и невозмутимый, повернулся, чтобы ответить. Аудитория с интересом наблюдала за дискуссией. Гордон припомнил свой последний год в Колумбийском университете, когда он начал посещать коллоквиумы физического факультета. Еще там он заметил характерную черту таких еженедельных собраний, о которой никогда не говорили: если кто-то задавал вопрос, внимание аудитории сразу переключалось на него. И чем больше было этих вопросов, тем больше отвлекалось внимания. Если же вопрошающий ловил лектора на какой-нибудь ошибке, окружающие награждали его улыбками и кивками. Все это было совершенно понятно, и еще понятнее то, что никто в аудитории не готовился к лекциям, никто их

не изучал. Тема коллоквиума объявлялась за неделю, и Гордон начинал работать над ней, делал заметки. Он просматривал статьи выступающего, обращая особое внимание на выводы. В этом разделе авторы часто предавались мечтаниям, высказывали завиральные идеи, а иногда вскользь чернили своих оппонентов. Затем он читал материалы оппонентов. Это позволяло подготовить несколько хороших вопросов. Иногда такой вопрос, заданный невинным тоном, мог вспороть идеи автора, как стилет. Заинтересованный шепот аудитории и любопытные взгляды Гордону были обеспечены. Даже ординарные вопросы создавали впечатление глубокого понимания проблемы. Гордон начал задавать вопросы, находясь еще “на Камчатке”. Через несколько недель он двинулся вперед — солидная профессура факультета обычно занимала места в первых рядах. Скоро он сидел всего лишь за два ряда от них. Они поворачивались в его сторону, наблюдая за тем, как он встает, намереваясь обратиться к докладчику. Вскоре профессора, достигшие высоких степеней, стали кивать ему, рассаживаясь перед коллоквиумом. К Рождеству имя Гордона гремело на весь факультет. Его начали немного мучить угрызения совести, но в конце концов он ведь только проявлял острый и систематический интерес к предметам обсуждения на коллоквиумах. Если это шло ему на пользу, что ж, тем лучше. Он стал просто одержим вопросами математики и физики и с гораздо большим интересом следил, как лектор вытаскивал аналитического кролика из высокого математического цилиндра, чем смотрел какое-нибудь шоу на Бродвее. Как-то целую неделю он потратил на то, чтобы расколоть теорему Ферма, пропуская лекции. Примерно в 1650 году Пьер Ферма составил уравнение х*y = f и записал его на полях “Арифметики” Диофанта. Ферма доказал, что если х, у и т. — целые положительные числа, то уравнение не имеет решения для случая, когда п больше двух. “Доказательство слишком длинно, чтобы изложить его на полях книги”, — написал ферма. С тех пор прошло 300 лет, но никто так и не смог обосновать это положение. Может, он блефовал и доказательства вообще не существует? Всякий, разрешивший эту проблему и продемонстрировавший математическое доказательство, стал бы знаменитостью. Гордон долго бился над задачей, но, почувствовав, что отстает в занятиях, оставил ее, поклявшись, однако, когда-нибудь снова вернуться к ней.

Конечно, последняя теорема Ферма содержала известную долю математического изящества, но Гордон не поэтому схватился за нее. Ему было интересно решать проблемы просто потому, что они возникали. Большинство ученых увлекались этим, будучи первыми игроками в " шахматы и любителями решения загадок. Именно эта черта, да еще амбиции характерны для ученых — так ему казалось по крайней мере. Гордон некоторое время раздумывал над тем, какие они разные — он и Лакин, несмотря на их общие научные интересы, и тут до него дошло. Он резко выпрямился. Головы соседей повернулись в его сторону. Гордон мысленно повторил свою беседу с Лакином, вспомнил, что, как только он начал говорить о послании, Лакин аккуратно увел разговор в сторону — сначала о Купере, затем о Лоуэлле, после чего он якобы поддержал его и предложил публикацию в “ФРЛ”. Лакин протолкнул нужную ему статью в “ФРЛ”, причем в соавторстве с Гордоном и Купером, а у Гордона остался лишь отпечатанный текст послания…

Гелл-Манн продолжал описывать характерным для него языком пирамиду частиц, подобранную по их массе, спину и различным квантовым числам. Гордону это казалось Сплошной тарабарщиной. Он сунул руку в боковой карман — даже если он забывал повязать галстук, то на коллоквиум всегда надевал жакет — и вытащил послание. Несколько мгновений Гордон смотрел на него, а потом поднялся и пошел. Огромная аудитория, слушавшая лекцию Гелл-Манна, — пожалуй, самая большая за последний год, казалось, смотрит только на Гордона, пробирающегося через забор коленей к выходу. Сжимая в руке послание, он покинул помещение через боковую дверь под удивленными взглядами собравшихся.

— В этом есть какой-то смысл? — спросил Гордон сидевшего напротив за письменным столом человека с белесыми волосами.

— Пожалуй, да.

— Химия нормальная?

— Насколько я понимаю, — Майкл Рамсей развел руками, — да. Вот эти промышленные названия — “Сприн-гфилд-AD 45”, “Дюпон Аналаган-58” мне ничего не говорят. Может быть, они сейчас находятся в стадии разработки.

— Ну а то, что здесь написано по поводу океана, и об этих веществах, которые взаимодействуют в реакции?

— Кто знает? — Рамсей пожал плечами. — По отношению ко многим веществам из длинноцепочечных молекул мы пока чувствуем себя детьми, заблудившимися в лесу. Не надо думать, что мы волшебники, только потому что научились делать пластиковые дождевики.