Пансион
Шрифт:
— Что же ты думаешь, Веригинъ?
Я, собственно говоря, ничего еще не думалъ; но нужно было отвтить — и я, не задумываясь, сказалъ:
— Прежде всего сдлаемъ складчину и поднесемъ Александру Капитонычу какую-нибудь вещь на память о насъ и въ знакъ нашей любви къ нему и уваженія. Согласны вы съ этимъ?..
— Согласны! согласны! — хоромъ отвчалъ весь классъ.
— Затмъ, — продолжалъ я, разгорячаясь: — Решмана этого нужно осадить, такъ, чтобы онъ много о себ не думалъ; такого учителя, который не уметъ преподавать, намъ не нужно! докажемъ ему,
— Отлично, отлично! Такъ, конечно! — кричалъ классъ.
— Завтра сговоримся, — ршилъ я, увидя, что въ дверь входитъ надзиратель.
Все стихло, пансіонеры устремились въ столовую пить чай. Я ухалъ домой взволнованный, въ нервномъ возбужденіи.
На слдующія день все было ршено въ подробностяхъ. Прежде всего классъ собралъ довольно значительную по нашимъ средствамъ сумму, и большинство голосовъ высказалось за то, чтобъ былъ заказанъ красивый перстень съ вырзанными внутри словами: «Уважаемому А. К. Иванову отъ четвертаго класса».
Заказать перстень было поручено мн. Затмъ ршили: въ слдующій классъ исторіи Решману урока не отвчать, вести себя шумно и неприлично. Весь классъ далъ слово не отступать отъ этой программы.
И вотъ пришелъ ожидаемый часъ. Решманъ появился спокойный и чмъ-то, видимо, довольный.
Классъ длалъ видъ, что совсмъ его не замчаетъ. Онъ раскрылъ журналъ и вызвалъ:
— Венде!
Разомъ поднялись и опустились съ грохотомъ вс пюпитры класса, такъ что учитель даже невольно вздрогнулъ. Затмъ все стихло, и къ каедр подошелъ Венде, маленькій, толстый и широкоплечій курчавый мальчикъ, сынъ извстнаго въ то время въ Москв генерала, и спросилъ:
— Что вамъ угодно?
— Извольте отвчать вашъ урокъ.
— Я его не знаю…
Решманъ поднялъ брови, пристально взглянулъ на Венде и поставилъ ему въ журнал нуль. Мальчикъ спокойно возвратился на свое мсто. Неистовый шумъ поднялся на заднихъ скамейкахъ, пюпитры хлопали, книги летали. Решманъ продолжалъ длать видъ, что ничего не замчаетъ.
— Вертоградовъ! — вызвалъ онъ.
У каедры очутился выросшій изъ своего сюртучка здоровенный мальчикъ лтъ пятнадцати, съ нахальнымъ выраженіемъ лица и торчавшими вихрами. Это былъ сынъ священника, записной лнтяй и шелопай, способный на всякія некрасивыя вещи, но во всякомъ случа ничего и никого не боявшійся. Онъ выставилъ впередъ нижнюю губу съ самымъ дерзкимъ выраженіемъ и объявилъ:
— Я тоже не знаю урока.
— И вамъ нуль! — спокойно замтилъ учитель.
Вертоградовъ въ три прыжка очутился на своемъ мст и пронзительно мяукнулъ.
Решманъ внимательно разглядывалъ журналъ и, наконецъ, произнесъ:
— Веригинъ!
Я подошелъ спокойно и объяснилъ, что отвчать урока не буду.
— Вы не знаете?
— Нтъ, знаю, тмъ боле, что вы ничего новаго не разсказали, все это мы уже прошли съ господиномъ Ивановымъ.
— Такъ отчего же вы не желаете отвчать? Я васъ вызвалъ именно потому, что вотъ у васъ въ журнал только стоятъ все пять съ крестомъ!
Решманъ поставилъ и мн нуль, а рядомъ большое nota bene
— Что
Я вспыхнулъ.
— Да, — сказалъ я:- мы съ младшаго класса учились у господива Иванова, мы его любимъ и уважаемъ… Теперь намъ не дали докончить съ нимъ четвертый классъ — это оскорбительно и для него, а для насъ.
— А я тутъ при чемъ? — съ усмшкой замтилъ Решманъ. — Такъ вы не хотите отвчать?
— Никто вамъ не отвтитъ…
— Вотъ какъ! Ну, это увидимъ.
Я вернулся на свое мсто и хлопнулъ пюпитромъ. Гвалтъ и шумъ поднялся страшный. Но вдругъ Решманъ ударилъ кулакомъ по столу и крикулъ:
— Молчать! Не шумть, не то всему классу будетъ плохо!
Въ этомъ никмъ нежданномъ окрик сказалась большая сила самоувренности. Вс, глядя на этого учителя, думали, что онъ смутился, даже струсилъ, — и вдругъ такъ кричитъ! Въ класс мгновенно стихло. Вызванный Решманомъ ученикъ, Мамиконіанцъ, или въ русскомъ перевод — Мамиконовъ, хотя не особенно твердо, но все-же отвчалъ урокъ своимъ гортаннымъ говоромъ.
— Что же это, господа? — растерянно обратился я къ сосдямъ.
Мн ничего не отвтили. Я съ азартомъ хлопнулъ крышкой пюпитра. На сосдней скамь отозвался мн въ тонъ Вертоградовъ, въ другомъ конц класса хлопнулъ Венде. Но я видлъ, какъ сосдъ Венде армянинъ Мирзоевъ, далъ ему тумака и сталъ что-то внушительно объяснять. Воцарилось полнйшее молчаніе, только Мамиконовъ робко отвчалъ свой урокъ. Вся кровь бросилась мн въ голову.
— Подлецы! — крикнулъ я, и выбжалъ изъ класса.
Я бродилъ по корридору, шатаясь, какъ пьяный. Негодованіе, бшенство душили меня.
Въ это время раздался, звонокъ. Я видлъ, какъ изъ четвертаго класса вышелъ Решманъ спокойной, мрной походкой.
Я кинулся въ классъ.
— Господа, разв это благородно?.. Разв это товарищество?!
Меня мигомъ окружила толпа, главнымъ образомъ, состоявшая изъ силачей армянъ; впрочемъ, были тутъ и русскіе, и нмцы. Меня притиснули въ уголъ.
— А, такъ ты насъ подлецами всхъ обозвалъ!.. что-жъ ты думаешь, мы такъ это и будемъ слушать и облизываться, b^ete f'eroce que tu es! (любимое пансіонское выраженіе, сохранившееся и въ старшихъ классахъ). Вотъ теб!.. вотъ!..
Два сильныхъ армянскихъ кулака треснули меня въ грудь.
Я разсвирплъ и сталъ отбиваться, нанося удары и вправо и влво. Но я былъ одинъ, а ихъ человкъ двадцать. Удары сыпались на меня и вдругъ кто-то такъ хватилъ меня въ спину, что я застоналъ и рухнулся на полъ.
Тогда толпа разступилась, два, три товарища изъ не бившихъ меня, но и не защищавшихъ, такъ какъ никто не пришелъ мн на помощь во время драки, подбжали теперь ко мн, подняли меня и посадили на скамью.
Урокъ этотъ опять былъ послдній. Черезъ минуту классъ опустлъ. Я былъ почти въ забытьи. Два оставшихся со мной товарища схватили стоявшій на каоедр графинъ съ водою — брызнули мн въ лицо. Я очнулся; меня заставили выпить воды. Прошло нсколько времени.
— Веригинъ, да неужели ты не можешь идти?