Пансионат «Мирамар»
Шрифт:
Однако в действительности она пришла не из любезности, вернее, любезность была только ширмой. Она пришла излить душу: рассказать о своей любви, о первом муже — английском капитане, о втором муже — короле икры, о дворце в Ибрагимии, затем о периоде упадка. Однако о каком упадке она говорила? Ведь пансионат ее — для господ, для пашей и беков.
Она пыталась вызвать и меня на откровенность Град вопросов. Странная женщина, веселая и назойливая, женщина на закате. Я не видел ее царицей салонов — я узнал ее лишь тогда, когда она превратилась в обломок прошлого, цепляющийся за подножку жизни, — но легко мог представить в окружении облеченных властью господ и таких же, как она,
За завтраком я познакомился с другими обитателями пансионата. Довольно пестрая компания. Меня всегда подмывает подшутить над людьми. Если бы я умел сдерживать себя, то мог бы найти даже среди постояльцев приятеля или друга. А почему бы и нет? Оставим в стороне Амера Вагди и Талаба Марзука — они уже старики. Но что можно сказать о Сархане аль-Бухейри и Хусни Аляме? Сархан, по-моему, внешне довольно привлекателен, дружелюбен, несмотря на свой грубый голос. Но каковы его интересы? А что другой, Хусни Алям? Он действует на нервы. Таково, по крайней мере, мое первое впечатление. Чванливое молчание, сдержанность… Меня раздражает его крепкое сложение, высоко поднятая крупная голова и манера восседать на стуле — не сидеть, а именно восседать, словно на троне. Он, видно, мнит себя королем, несмотря на то, что все его владения — ничтожно малый клочок земли, а подданных и вовсе нет.
Я не раз убеждал себя: тот, кто хочет покинуть монастырь, должен принять все мирское. Но несмотря на это, всегда, когда я имею дело с незнакомыми людьми, я замыкаюсь в себе. Для меня важно, что люди скажут обо мне, что подумают. Наверно, потому мне и не везет в жизни.
Я был удивлен, увидев Сархана аль-Бухейри, входящего ко мне в радиостудию. Лицо его сияло. Он горячо пожал мне руку:
— Проходил мимо и решил заглянуть к тебе на чашку кофе!
Я предложил ему стул и заказал кофе.
— Как-нибудь я попрошу, чтобы ты познакомил меня с секретами работы на радио, — заявил он.
— С удовольствием, — ответил я.
Он рассказал мне вкратце о своей службе, о том, что он — член административного совета и учредительной комиссии.
— Мы должны принимать участие в построении нового мира, — сказал он.
— Ты веришь в социализм, достигнутый путем революции?
— Я уверен, что только революционным путем его и можно достигнуть.
Мне хотелось поспорить с ним на эту тему, но я подавил свое желание. Разговор зашел о пансионате.
— Любопытная семейка, — сказал он. — С ними не соскучишься.
— А что ты думаешь о Хусни Аляме? — спросил я, немного поколебавшись.
— Интересный парень.
— Немного загадочный.
— Да ну, напускает на себя, но интересный. Всегда готов покуролесить.
Мы рассмеялись.
— Он из знатной семьи, без должности и, можно сказать, без специальности, — сказал Сархан и продолжал назидательным тоном: — У него сто федданов земли, и он считает, что может выдвинуться, даже не имея аттестата об образовании… Так что делай выводы сам.
— Почему же он поселился в Александрии, а не в Каире?
— Он малый неглупый, хочет приобрести выгодное торговое предприятие. Здесь это легче сделать.
— Ему нужно побороть свою спесь, иначе сбегут все его клиенты.
Я спросил Сархана, почему он сам живет в пансионате, хотя уже в Александрии давно. Подумав немного, он сказал:
— Мне веселее в пансионате — там я среди людей, а что в городской квартире — все один да один.
Вечер песен Умм Кальсум. Вечер вина и веселья. В это время сбрасывается покрывало с тайников души. Сархану аль-Бухейри принадлежит
— Уверяю тебя, прежние противоречия полностью уничтожены.
— Вовсе нет… они лишь вытеснены новыми противоречиями. Ты вскоре убедишься в этом…
Сархан аль-Бухейри был душой нашей компании. Добросердечный, искренний, целеустремленный, он являлся живым воплощением революции.
Вскоре мне стало ясно, что Амер Вагди более всех присутствующих заслуживает симпатии и уважения. Я узнал, что именно его статьи я использовал при подготовке радиопрограммы «Поколение революции». Меня увлекли его прогрессивные, хотя и противоречивые, идеи. Очаровал меня и его стиль, отличающийся изысканностью и простотой. Старик был чрезвычайно обрадован тем, что я читал его статьи, — это говорит о том, как глубоко он переживает свой закат. Это обстоятельство невольно вселило грусть в мою душу. Он как бы уцепился за соломинку, которую я ему бросил, и часами рассказывал мне о непрерывной борьбе, о течениях, с которыми он сталкивался, о героях, которым был верен.
— А Саад Заглул? Прошлое поколение преклонялось перед ним…
— Какова ценность кумиров?! Этот человек нанес удар революции, когда она была еще в колыбели.
Что таит в своей душе Талаба Марзук, почему смотрит на всех с опаской? Вот и я поймал его неприязненный взгляд в зеркале шкафа. Не стоит обращать внимания. Таким, как он, надлежит бояться своей тени. Я наполнил его бокал. Он поблагодарил меня. Я спросил, что он думает о взглядах Амера Вагди на исторические события. Он ответил уклончиво:
— Что было, то прошло, давай лучше послушаем песни.
Я любовался Зухрой, которая обслуживала нас. Она лишь изредка улыбалась шуткам. Когда она подавала что-то Хусни Аляму, тот спросил ее:
— А ты, Зухра, любишь революцию?
Она застенчиво улыбнулась, отошла от стола гуляк и уселась возле ширмы, оттуда наблюдая за нами. Очевидно, Хусни хотел приобщить ее к беседе, но только смутил своим вопросом. Я заметил в его взгляде скрытую досаду и сказал:
— Она любит ее по-своему!
Но он не услышал или не захотел услышать меня. Через некоторое время он исчез.
Амер Вагди восхитил меня тем, что всю ночь до рассвета слушал музыку и веселился. Когда мы расходились по комнатам, я спросил его:
— Приходилось ли вам прежде слышать голос, подобный голосу Умм Кальсум?
— Это единственное, чему нет примера в прошлом, — ответил он с улыбкой.
Я пригласил Зухру сесть, по она осталась стоять, прислонившись к шкафу, глядя в окно на небо, обложенное мрачными, тяжелыми тучами, и ожидая, пока я допью свой чай. Я предложил ей плитку шоколада — я всегда держу его на всякий случай. Она взяла шоколад в залог нашей крепнущей дружбы. Ее чистое сердце чувствует мою симпатию и уважение, и я рад этому. Заморосил дождь. Я стал расспрашивать Зухру о деревне, где она жила. Она отвечала односложно. Я догадывался о причине, оторвавшей ее от земли, однако сказал: