Папа, ты сошел с ума

William Saroyan

PAPA YOU’RE CRAZY

Copyright © 1957 by William Saroyan

All rights reserved

Перевод с английского Натальи Гончар

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Валерия Гореликова и Екатерины Платоновой

®

Что бы и когда бы ни написал писатель, одно вполне и всегда верно – он мог бы за это же самое время написать и что-то совсем другое. Начать новую книгу – это всегда значит решить, о чем и как ты напишешь. Такое решение – половина книги

для каждого писателя, больше чем половина – для некоторых, для меня же оно – вся книга. Сесть и написать ее уже невеликий труд, и писателю ничего не стоит с ним справиться. Я решил написать эту повесть потому, что так попросил меня ты, в 1953-м, когда тебе было десять, и потому, что в 1918-м, когда я сам еще был десятилетним мальчишкой, мое писательское искусство не равнялось тому, что я хотел бы сказать. И вот теперь наконец я ее написал, я, а вернее – ты. И сделать для этого мне пришлось совсем немногое – только вспомнить себя десятилетним, наблюдать – тебя, сложить наши «десять» вместе и прибавить к ним мои «сорок пять». Твой голос и твоя походка – плоть этой книги, твой взгляд – ее стиль, ясный и непосредственный, окрашенный то серьезным раздумьем, то ироническим восклицанием, то загадочным смехом, смотря по тому, оказывается ли предмет, тебе открывшийся, подлинным или фальшивым, или – и тем и другим, или – ни тем ни другим. Вложить все это в простое повествование – легчайшее дело на свете, когда ты уже начал его и делаешь, и вот оно – сделано. Благодарю тебя и люблю.

Уильям Сароян

– С днем рождения, – сказал мой отец.

Он вытащил из кармана пиджака книгу и вручил ее мне.

– Спасибо, папа, – сказал я. – Это как раз то, чего мне хотелось.

– «Нижная челюсть», – сказал он. – Моя последняя и заключительная повесть. Прими же ее, а с ней заодно и мой труд.

Я оглядел «Нижнюю челюсть» снаружи. После чего я взглянул на первую страничку и потом на последнюю.

С виду книга была превосходная.

– Какой такой труд? – сказал я.

– Труд написания повести.

– Я не знаю, как они пишутся.

– Только великий писатель вправе похвалиться, что знает, – сказал мой отец. – Тебе же до этого еще далеко.

– Пусть так, но о чем бы я мог написать?

– О себе, конечно.

– О себе? А кто я?

– Напиши свою повесть и выясни. Что касается меня, то я намерен писать поваренную книгу.

В это время вернулись домой моя мать и сестренка, выходившие за покупками, и мать моя сказала:

– Подумать только! Ему десять лет!

– Да, – сказал мой отец. – А девочке восемь, а мне сорок пять, а тебе двадцать семь. Не знаю, как это вообще у нас получилось, но полагаю, что не без некоторой помощи еды.

– Да, – сказала моя мать, – и это когда все так дорого. Сколько, по-твоему, мне пришлось заплатить за эти покупки?

– Два доллара?

– Двадцать два!

– Надо бы тебе научиться стряпать.

– Папа собирается писать поваренную книгу, – сказал я матери.

– Да, а Пит собирается писать повесть, – сказал мой отец. – Итак, сегодня первое число, а я, к сожалению, все без денег.

– Но как же мне быть? – сказала моя мать. – У меня десятилетний сын и восьмилетняя дочь, и должна же я прокормить их?

– Вот одна из причин, побуждающих меня писать поваренную книгу, – сказал мой отец. – Возможно, она научит тебя, как экономить на еде.

– Чем нам, по-твоему, питаться? Рисом?

– Я, видишь ли, толком еще всего не обдумал. Так что ты уж протяни пока с тем, чего накупила.

– Через три дня от всего от этого и крошки не останется.

– Продержись как-нибудь. Денежных поступлений у меня никаких не предвидится, а просить аванса не могу, пока не начну свою поваренную книгу. Продержись как-нибудь хотя бы

месяц.

– Невозможно, – сказала моя мать. – Он столько ест. На него-то и уходит вся еда.

– А если я заберу его к себе?

– Но тебе придется его кормить.

– Разумеется.

– И он должен будет ходить в школу.

– Разумеется.

– Ладно, – сказала мама. – Забирай его.

Мы попрощались с моей матерью и сестрой и пустились в путь вниз по пригорку, к шоссе, рассчитывая поймать там попутную машину и доехать до Малибу – всего в одиннадцати милях, – где на самом взморье находится дом моего отца.

Отец не разрешил, чтобы мама подвезла нас до дому. Он хотел, чтобы я приучался к трудностям.

– В жизни человека тяжелые времена выдаются чаще, чем легкие, – сказал он, – так что чем раньше ты начнешь к ним приучаться, тем лучше для тебя.

– Ну что ж, согласен.

Мы прошагали почти километр по улице Заходящего Солнца, вышли на другую, пересекающую, проехали на грузовике километров восемь-девять, отмахали еще один или два пешком и наконец добрались до места.

Был час прилива, когда мы подошли к дому моего отца. Всю дорогу солнце шло рядом с нами, опускаясь все ниже и ниже в море. Не передохнув, мы сразу же спустились на берег – побродить, посмотреть, не найдем ли там чего-нибудь подходящего, чтоб развести огонь или же просто подержать в руках и полюбоваться, – водоросль, гальку, ракушку. Мы набрели на ящик от кока-колы, и отец мой подобрал его и сказал, что он может нам пригодиться, а я все не мог представить – на что? Разве только держать в нем бутылки? Мне попалась закрученная спиралью ракушка, и отец сказал про нее, что это настоящий трофей и такая штука, которую стоило бы рассматривать и изучать всю жизнь.

– В этой спиралевидной раковине есть нечто от форм и движения небесных тел, – сказал он, и я снова оглядел ракушку, снаружи и внутри. Смотреть на нее было и в самом деле приятно; она была большая, почти с половину моей ладони, серовато-белая с черными прожилками и кое-где насквозь пробитая морем, так что мне было видно, как вьется внутри спираль.

Мы прошлись немного по берегу, туда и обратно, и впридачу к своим находкам подобрали еще с полдюжины голышей, круглых и маленьких, как грецкие орехи, да обрывок сухой водоросли.

Когда мы вернулись домой и поднялись по лесенке на крыльцо, отец мой присел возле кучи водорослей, которые он уже раньше натаскал сюда с берега, порылся в ней и отобрал целую охапку, чтобы развести в камине огонь.

– Если хочешь знать правду, – сказал он, – бо`льшая часть этих водорослей слишком хороша, чтобы быть сожженной.

Я распахнул входную дверь, чтобы он мог свободно пройти в дом, неся в обеих руках топливо. К тому времени, когда он заложил в камин кучу порванных газет и на них водоросли, уже смерклось, но я еще не зажигал света, так как знал – мой отец любит, чтобы первый вечерний свет шел от огня. Он сунул в рот сигарету, закурил, бросил горящую спичку в камин. И за то мгновение, что понадобилось моему отцу, чтобы раз только затянуться и выдохнуть дым, огонь заполнил комнату своим светом – светом, который непохож на электрический, светом, который лучше, добрее, теплее. И на стенах комнаты сразу замелькали тени, запрыгали вверх и вниз.

– Мне приятно, что ты в моем доме, – сказал отец.

– А мне приятно, что я здесь, – сказал я.

– Теперь давай придумаем, чего бы нам поесть. В нашем распоряжении несколько помидоров, которые я собрал с моих же собственных грядок в маленьком огороде на холме, чуть пониже дома. И еще у нас есть немного риса и оливковое масло. Вот из этого из всего я и сварю сейчас в кастрюле нечто такое, что можно было бы назвать «рис по-писательски», поскольку оба мы отныне писатели.