ПАПАПА (Современная китайская проза)

Янь Мо

Отец сильно переменился. Он забросил своё поле, больше времени стал проводить дома. Он стал внимательно следить за тем, что пишут газеты. Как только приносили газеты, он тут же выхватывал их, прочитывал от корки до корки, а затем, насупив брови, бубнил себе под нос: «На Тайване всё спокойно? Ни слова про Тайвань. Может, это неспроста? Неужели снова придётся иметь дело с председателем Мао?» Он стал говорливым, разговаривал громко, точно ребёнок, который распустил свой язык. Даже за столом он не умолкал ни на минуту. И с разносчиком газет пускался в долгие разговоры. Та осень выдалась солнечной, солнце подолгу грело, лаская всех своим светом. Жёлтое солнце целыми днями терпеливо висело на небе, во дворе было тихо, дул лёгкий ветерок. Шелест виноградных листьев, которые уже тронула желтизна, навевал воспоминания о густых порослях красного гаоляна и стройных берёзах, которые пришли на смену павшим товарищам. Отец проводил разносчика газет и вернулся в свою комнату. Через какое-то время из комнаты донёсся звонкий голос отца:

Идём

вперёд, Впереди нас ждёт рассвет. Начнём борьбу, товарищи! Ножами и штыками прорубим себе путь, Смело ринемся вперёд! Восстанем, товарищи! Восстанем и создадим трудовую республику! Воины-рабочие, воины-крестьяне, пионерские отряды — Вот хозяева мира. Только так человечество объединится.

Мать сидела во дворе. Она пришивала пуговицы на отцовой рубашке. Она тихонько хихикнула, поджав губы. Отец заметил это в окно. Ещё громче он запел новую песню:

Молодые годы, ты хочешь уйти, Женщины приветствуют тебя. В Красной Армии придётся несладко, В тылу же всё гладко. Молодые годы, ты ушёл, Ты хлебнул горя, познал тяжкий труд. Выступив в поход, идём день и ночь, Дух красноармейца крепок. Красноармеец не скучает по дому. Завоюем земли, тогда отдохнём, Вернёмся домой навестить родных. Народ печётся о тебе, Родные пашут за тебя поле. Ты пожертвовал своей жизнью на фронте, И всё это — ради бедных и обездоленных.

Отец пел громко, пел просто, без прикрас, но это не останавливало его, он пел и пел. Он пребывал в прекрасном расположении духа, на его лазоревом небосводе не было ни облачка, ничто не затмевало его радость. Словно малый ребёнок, он пребывал во власти надежд и ожиданий. Казалось, что эти голубые мечты придали отцу сил, пробудили в нём желание жить.

Наконец наступил день отъезда в Пекин. Ветераны с сияющими лицами, в новой военной форме, в начищенных до блеска сапогах, с чёрными чемоданчиками в руках, один за другим садились в украшенные алыми шёлковыми лентами военные автобусы. У всех было приподнятое настроение, точь-в-точь как у новобранцев, которые только-только вступили в армию. На их немолодых лицах застыло смущение. К груди у каждого были приколоты бутоны красных цветов, как в былые годы, когда они принимали участие в торжествах по случаю победы. Алые цветы бросали красные отблески на их лица, придавая им исключительно бравый и молодцеватый вид. Рядом с автобусом молодые солдаты усердно били в гонги и барабаны. Эти звуки действовали отрезвляюще, побуждали к активным действиям.

Однако остался открытым один вопрос. Этот вопрос заключался в следующем. Если отец и вправду попал бы в Пекин, если бы он принял участие во встрече ветеранов с главнокомандующим, если бы главнокомандующий с радостью сообщил ветеранам, что в стране всё спокойно, обстановка в мире благоприятная, никакой войны не предвидится и что ветеранам надлежит спокойно доживать свой век на пенсии, если всё случилось бы именно таким образом — что тогда было бы с отцом? Он ощутил бы жестокое разочарование? Я думал так, но это были всего лишь мои домыслы, потому как верховный главнокомандующий не сказал своим ветеранам этих слов. Дела обернулись так, что отцу не довелось попасть в Пекин. В самом конце этого мероприятия произошло непредвиденное событие.

Виновником происшествия стал Лао Ван, офицер в отставке.

Лао Ван принимал участие в революции 1932 года, на своём веку ему довелось преодолевать снежные горы и пересекать безбрежные равнины. В Яньаньский период он прослужил три года в центральном спецполку. Стоя на посту, неся патрульную службу, ему часто доводилось видеть высокое начальство — члены высшего командного состава порой выходили размять ноги после долгих часов утомительной работы. Если верить Лао Вану, в те годы Мао Цзэдун, бывало, беседовал с ним о том о сём. После провозглашения КНР в 1949 году Лао Ван оборонял западные рубежи родины. В период частых столкновений с индийскими войсками он был на фронте и руководил боями. Взрывом индийского снаряда его сбросило с джипа, он лишился руки. После этого он оставил службу, чтобы залечить раны. По завершении отпуска он не бездельничал, его нередко приглашала читать лекции администрация институтов, готовивших кадры для заводов и рудников. Тему доклада он придумал сам, она звучала так: «Как я стоял на посту, оберегая покой великого вождя». Речь в докладе шла о тех трёх годах, когда он состоял на службе в Яньане. Несколько институтов пригласили его на должность внештатного консультанта. Когда в округе прогремела новость о том, что Мао Цзэдун хочет встретиться с ветеранами, Лао Ван

пришёл в крайнее возбуждение. Каждому встречному он говорил: «Председатель Мао ещё помнит меня! Председатель Мао хочет меня видеть!» Ему говорили, что китайская революция — это великое дело и путь её нелёгок, говорили, что мировая революция не за горами, что председатель Мао очень занят, как же он может его помнить? Тогда Лао Ван взволнованно, с самым серьёзным видом заявлял: «Вы думаете, председатель Мао — это кто? Его милостью живёт весь мир, как же он может не помнить меня!» Руководство, видя столь безграничную радость Лао Вана, не решалось сообщить ему, что председатель Мао пожелал видеть только высший кадровый состав армии, членом которого вышедший на пенсию и подрабатывающий преподавателем Лао Ван не является. Лао Ван пребывал в неведении, ни о чём не догадывался, ходил радостный, с нетерпением ожидая тот день, когда он отправится в Пекин и увидит председателя Мао. Лишь вечером накануне отъезда ветеранов в Пекин руководство открыло Лао Вану правду. Глава администрации пытался действовать дипломатично, говорил, что председатель Мао очень занят и не может за один раз принять столько людей, после этой встречи будет ещё одна, нужно только набраться терпения и ждать. На Лао Вана словно нашло помрачение, он не мог выговорить ни слова. Когда же он снова смог говорить, то твердил раз за разом одну только фразу: «Я должен встретиться с председателем Мао. Я должен встретиться с председателем Мао». Никакие уговоры главы администрации не помогали. В конце концов глава администрации вскипел и сказал: «Ты как себя ведёшь, товарищ? Я не председатель Мао, если я разрешу тебе ехать, разве от этого будет толк? Будет толк?» Услышав это, Лао Ван понял, что всё потеряно, и больше уже ничего не говорил. Когда глава администрации ушёл, Лао Ван встал перед портретом председателя Мао, который висел в гостиной, и в свои шестьдесят лет горько разрыдался.

Автобус с ветеранами проезжал мимо высокого белого здания. Внезапно послышались испуганные людские возгласы, и он остановился. Все повысовывали головы из автобуса. На крыше многоэтажного здания, покачиваясь, стоял человек. Это был Лао Ван.

Людей охватила холодная дрожь, все затаили дыхание.

Лао Ван стоял на самом краю открытой площадки на крыше дома, в лицо ему бил ветер. На нём была праздничная голубого цвета военная форма, которую носили в пятидесятые годы, фуражка с большим козырьком. Его грудь была вся увешана большими и малыми орденами и медалями, которыми его удостоили за боевые заслуги. Резкий ветер приподнял полы его парадной формы, ордена и медали на груди, покачиваясь и ударяясь друг о друга, издавали мелодичный звон. Лао Ван был похож на лунатика, его взгляд был обращён далеко на север. Ветер донёс его скорбный крик: «Председатель Мао! Председатель Мао! Твой старый солдат хочет видеть тебя…»

Отец сначала сидел в кресле автобуса, блеск его новых сапог и кожаного чемодана радовал глаз. Внезапно с его лица сошёл румянец, он обернулся и закричал вышедшей на проводы администрации: «Скорей снимите Лао Вана с крыши! Не видите, что ли, что он собрался сделать? Пускай он с нами поедет в Пекин!» Глава администрации побледнел. Однако даже побледневший, глава администрации знал, что значит соблюдение инструкций. Он сказал: «Это невозможно. Лао Ван не может поехать в Пекин. Это приказ, что бы я ни сказал — всё бестолку». Тогда отец переменился в голосе. Он заорал: «Почему, к чёртовой матери, невозможно! В бою никто не устанавливал столько дурацких правил!» Глава администрации сказал: «Дэн, я понимаю тебя и твои чувства, но это всё бесполезно!» Отец, словно лев, сорвался с кресла, схватил главу администрации и в исступлении закричал: «Ты ослеп? Он сказал, что прыгнет, и он спрыгнет!» Стоило прозвучать этим словам, как стоявший на крыше многоэтажного здания Лао Ван широко раскинул руки и ринулся в пустоту, словно хотел упасть в чьи-то объятья. Под испуганные возгласы людей он полетел вниз, паря в воздухе, точно пожухлый лист. Спустя мгновения раздался глухой звук удара о землю.

Сидевшие в автобусе люди застыли на месте. В тот момент, когда они готовы были отправиться в Пекин на встречу с главнокомандующим, которого глубоко почитали, один из них погиб, покончил с собой, и всё потому, что ему не разрешили ехать на эту встречу. Это напоминало дурной сон. Ветераны, которые перевидали на своём веку немало смертей, при виде такого зрелища не могли вымолвить ни слова.

Что думал отец в эти минуты? Что он почувствовал при виде Лао Вана, который неподвижно лежал поблизости, обращённый в гору мяса? После долгого молчания отец оттолкнул главу администрации. Шатаясь, точно пьяный, он направился к дверям автобуса, пинком ноги распахнул их и спрыгнул на землю. Одним движением отец сорвал с груди красный цветок. Подняв лицо к небу, отец прокричал: «С кем я должен встретиться? Я, мать вашу, ни с кем не хочу встречаться!»

Отец вернулся на своё поле, которое он на время забросил. Он снял новую форму и, как прежде, облачился в старую гимнастёрку. Крючки на его воротнике были, как и раньше, наглухо застёгнуты. Он ходил вдоль межи, таская коромыслом вёдра с навозом. Ставил вёдра на землю, доставал черпак и разливал навоз по полю, черпак за черпаком. За полем долгое время никто не присматривал, оно заросло сорняками. Отец плевал себе на ладони, брался за мотыгу и принимался с усердием полоть. В последние дни осени погода стоит сухая. При виде голубого неба и красной земли у людей зарождается ощущение, что их грабят. В эти последние солнечные осенние деньки отец молча трудился в поле, его старая военная форма очень быстро пропиталась потом.