ПАПИЙОН. ВА-БАНК
Шрифт:
Разумеется, все игроки разбежались. Второй выстрел добавил им прыти. Между прочим, когда я вышел на улицу, народу в комнате оставалось не так уж много: восемь человек сидели, двое стояли, те четверо торчали в углах, был еще мальчишка, разливавший ром.
Все предлагали мне свою помощь. Мы перенесли Жожо к Мигелю и уложили на кровать, сплетенную из гибких прутьев. Жожо не приходил в себя до утра. Кровь запеклась и перестала течь. Как выразился один старатель, англичанин, это было и хорошо, и плохо. Плохо потому, что если треснула черепная коробка, то будет кровоизлияние в мозг. Я решил не трогать и не двигать Жожо. Шахтер из Кальяо, его старый приятель, отправился
Я был раздавлен. Объяснил Мигелю и Мустафе, как все произошло. Они принялись меня утешать тем, что Жожо следовало бы меня послушаться, поскольку я заранее предупредил его о надвигающейся опасности.
Около трех часов пополудни Жожо открыл глаза. Ему дали несколько капель рома. Он выпил и с трудом пробормотал:
– Мои часы сочтены, я это чувствую. Не надо меня трогать. Ты не виноват, Папи. Это моя вина. – Он немного отдышался и еще добавил: – Мигель, за твоим свинарником зарыта коробка. Пусть одноглазый отвезет ее моей жене Лоле.
После нескольких минут просветления он снова впал в забытье. Он умер на закате.
Жожо пришла проведать донья Карменсита, толстуха из первого бистро. Она принесла несколько алмазов да три или четыре ассигнации, которые подобрала утром в игорной комнате. А ведь сколько в этой комнате перебывало народу! И надо же, никто не притронулся ни к деньгам, ни к алмазам!
На похороны собралась почти вся маленькая община. Пришли и четверо бразильцев. Как всегда, рубашки у них были навыпуск. Один подошел ко мне и протянул руку. Я сделал вид, что не заметил, и «дружески» похлопал его по животу. Я не ошибся: ствол был именно там, где я и предполагал.
Меня мучил вопрос: стоит ли мне предпринимать что-то против них? Сейчас? Или чуть позже? И что делать? Ничего. Уже поздно.
Мне хотелось побыть одному, но обычай требовал, чтобы после похорон я выпил стаканчик в каждом бистро, хозяин которого присутствовал на погребальной церемонии. Надо сказать, все они всегда присутствуют.
Когда мы появились у доньи Карменситы, она подошла и села рядом со мной, держа в руке стакан анисовой водки. Я поднял стакан за помин души, она тоже поднесла свой к губам, только с иной целью – скрыть от посторонних, что она говорит со мной:
– Лучше он, чем ты. Теперь можешь спокойно ехать, куда захочешь.
– Почему спокойно?
– Потому что многие знают, что все, что ты выигрывал, ты всегда продавал ливанцу.
– Да, а если убьют ливанца?
– Верно! Еще одна задача.
Я ушел один, оставив своих друзей за столом и сказав донье Карменсите, что за все выпитое заплачу я.
Проходя мимо тропинки, ведущей к так называемому кладбищу – расчищенному участку земли площадью пятьдесят квадратных метров, я свернул на нее, сам не знаю зачем.
На кладбище было восемь могил. Самая свежая принадлежала Жожо. Перед ней стоял Мустафа. Я подошел к нему.
– Что ты здесь делаешь, Мустафа?
– Пришел помолиться в память о старом друге. Я его любил. Вот и крест принес. Ты забыл поставить крест на могилу.
Черт! Как же так! О кресте я и не подумал. Пожал руку доброму арабу и поблагодарил его.
– Ты не христианин? – спросил он меня. – Я не видел, чтобы ты молился, когда бросали землю в могилу.
– Как сказать… конечно, Бог есть, Мустафа, – ответил я, чтобы сделать ему приятное. – Более того, я благодарен Господу за Его заступничество. Он защитил меня и не отправил на тот свет вместе с Жожо. Я не только молюсь за старика, но и прощаю его за все, что он совершил в прошлом, будучи несчастным мальчишкой из трущоб Бельвиля. Какому ремеслу научился
– О чем ты говоришь, друг? Я тебя не понимаю.
– Это неважно. Запомни одно: я искренне сожалею, что он мертв. Я пытался его спасти. Но никогда не надо думать, что ты умнее других. На всякого мудреца довольно простоты. А Жожо здесь хорошо. Он обожал приключения. А теперь успокоился и спит вечным сном на лоне любимой им дикой природы. Да простит его Господь!
– Господь даст ему прощение. Жожо был хорошим человеком.
– Да, это так.
Я медленно побрел назад, к поселку. На Жожо я был не в обиде, хотя он чуть не подвел меня под монастырь. Чего только стоила его неуемная, бьющая через край энергия, молодой задор, несмотря на шестидесятилетний возраст, и это менторство, вынесенное из преступного мира и не терпящее возражений: «Веди себя прилично! Ради бога, спокойно!» Хорошо, что меня предупредили. Я с удовольствием помолился бы, чтобы поблагодарить Хосе за совет. Не дай он мне его, меня бы уже не было в живых.
Тихонько раскачиваясь в гамаке, я курил толстые сигары одну за другой, чтобы успокоиться и разогнать комаров, и подводил итоги.
Итак, у меня десять тысяч долларов, а прошло лишь несколько месяцев, как я на свободе. И здесь, и в Кальяо мне встречались люди всех рас, всех социальных слоев, и каждый из них излучал необычайную человеческую теплоту. Благодаря им и дикой природе, этой атмосфере, столь отличной от городской, я понял, как прекрасна свобода, за которую мне пришлось так тяжело и долго бороться.
К тому же война закончилась. Спасибо Шарлю де Голлю и янки – этим пожарникам мира. А что значит какой-то каторжник в многомиллионном людском муравейнике! Тем лучше, мне это на руку: среди всех неразрешенных проблем найдутся дела поважнее, чем возиться со мной и выяснять, где я был.
Мне тридцать семь. Тринадцать лет я провел на каторге, из них пятьдесят три месяца в одиночном заключении во всех тюрьмах, начиная с Санте, Консьержери, центральной тюрьмы в Болье и кончая тюрьмой-людоедкой на островах Спасения. Меня трудно отнести к какой-то определенной категории людей. Я не из тех несчастных придурков, способных только махать киркой, лопатой или топором; но у меня нет и настоящей специальности, которая помогла бы мне стать хорошим рабочим, например механиком или электриком, чтобы зарабатывать себе на жизнь, неважно, в какой стране. С другой стороны, недостаточный уровень образования не позволяет мне занимать ответственные должности. Неплохо было бы в школе одновременно с общим образованием обучать детей какому-нибудь ремеслу. Если, скажем, по той или иной причине с учебой не заладилось, то ремесло всегда могло бы пригодиться в жизни. Просто со средним образованием, без ремесла, ты вряд ли сможешь почувствовать себя выше дворника (я никогда не презирал людей, кем бы они ни были, кроме багров и фараонов). Но и необразованному ремесленнику также трудно утвердиться как личность. Так и сидишь между двумя стульями: кажется, вот она, синяя птица счастья, – а не поймаешь!
Что же получается: я образован, но в то же время недостаточно. Черт возьми! Вывод, право, блестящим не назовешь.
Еще вопрос: как обуздать свой мятежный характер? Будь я нормальным человеком, я бы обрел мир и покой в Кальяо. Жил бы себе, как и остальные бывшие каторжники, тише воды ниже травы. Но у меня натура гораздо сложнее: вечно она зовет куда-то, рвется и кипит, жаждет бурного бытия. Жизнь, полная приключений, влечет меня с такой силой, что я задаю себе вопрос: смогу ли я когда-нибудь успокоиться и остановиться?