Para bellum
Шрифт:
Почему это делал именно Маннергейм?
Да никто из этого не делал никакого секрета. Кроме того, с 1920-х годов его резиденция в Хельсинки стала политическим клубом, где в неформальной обстановке обсуждались самые разнообразные политические вопросы. Фактически — продумывалась политика Финляндии. И это несмотря на то, что Маннергейм в 1920-е не являлся официальным должностным лицом этой державы. Националисты не пускали, опасаясь его позиции и взглядов. Разве что изредка выступал в такой роли во время своих зарубежных поездок в ту же Великобританию, Францию и иные страны. Почему? Так в Финляндии попросту не было иных людей, обладающих хоть сколь-либо
Вот и сейчас приехал именно он…
— Вам понравилась Польская кампания? — спросил Фрунзе, отхлебнув кофе.
— Она получилась неожиданной.
— Вы полагали, что мы проиграем?
— Отнюдь, нет. У Польши недостаточно ресурсов для борьбы с Россией. С их стороны это было сущей авантюрой. Разве что удался бы переворот в Москве. Но на это рассчитывать я полагаю крайне оптимистичным. События 1926 и 1927 годов показали, что вы, скорее всего, были в курсе заговора. В общем — слишком легкомысленный план. Скорее всего его составил французский генералитет, полагавший вас туземцами из Алжира или Индокитая. Другой вопрос, что я не полагал, что польские войска у вас получится оставить так резко. И предполагал, что РККА в привычной для себя манере, сформированной в годы Гражданской, постарается нанести фланговый удар. Предварительно отступив и растянув тем самым польские тылы.
— Вы кавалерист, — улыбнулся Фрунзе. — И мыслите, как кавалерист.
— Это факт, — усмехнулся Маннергейм. — С этим и не поспоришь. Но ведь и вы кавалерист. Иной бы не придумал эти БТГ. Это новое слово в войне. Этакие кирасиры или, если хотите кавалергарды, реализованные на новом технологическом уровне.
— А уланы, гусары и драгуны по-вашему кто? Впрочем, не важно. Это дискуссионная тема, которую мы сможем обсудить позже. Что же касается Минска, то как военный — да, я мог позволить себе такой маневр. А как политик — нет. Сдача своих территорий — опасная игра. И в те дни, когда поляки двигались к Минску, в Москве поднимался градус напряжения. Если бы я сдал Минск, а потом и Белоруссию, то создал бы благоприятные условия для успеха переворота.
— Почему вы их не арестовали заранее?
— Потому что было рано, — улыбнулся Фрунзе. — Я ждал, когда наш оливковый друг выступил со своей обличительной статьей. Ведь тот же Троцкий был человеком банкиров. И не только он.
— Так это правда? И статью для Бенито написали вы? — оживился Маннергейм.
— Я этого не говорил, — расплылся в широкой улыбке генсек. — Впрочем, все может быть.
— А что со всеми этими людьми? Заговорщиками. Их тихо расстреляли? От того же Троцкого ни слуху, ни духу.
— Он в тюрьме. Арестован по подозрении в огромном списке преступлений. Идет следствие. Допросы. Опросы. Очные ставки. Эксгумации. Экспертизы. И прочее. Мы проводим расследование с максимальной тщательностью. По остальным — тоже самое. Там ведь многое взаимосвязано.
— Удивительно.
— Думали, что мы их просто расстреляем?
— Или повесите. Ну или утопите в море, как уже поступали со сдавшимися в Крыму солдатами и офицерами Белой гвардии.
— Обвинение в этом преступлении тоже предъявлено Троцкому. Уголовное. Сейчас обсуждается вопрос о том, как квалифицировать данное злодеяние. Пока под нее подпадает только геноцид, то есть действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо группу людей, опираясь на какой-то формальный признак — национальность там, религию, пол, класс, происхождение или цвет глаз. Да
— Ну вы и выискали проблему, — покачал головой Густав Карлович.
— Там у половины задержанных идет подобная квалификация. Массовый террор по отношению к крестьянам также квалифицируется как геноцид. Но как его предъявлять? Вопрос. В общем — работаем пока. И юристы склоняются к тому, что «обратная сила закона» не такая уж и священная корова.
— Вы развели слишком много сложностей Михаил Васильевич. Может статься так, что если подходить с точки зрения закона, то все эти люди невиновны. Как много раз бывало во времена Империи. Вы не находите такой подход опасным?
— Нахожу. Но и огульные расстрелы не считаю выходом. Иначе чем мы лучше этих мерзавцев?
— Возможно… Что вы хотели бы обсудить? Ради чего позвали?
— Полагаю, что вы догадываетесь.
— Правительство Финляндии ведет себя слишком вызывающе?
— Не только.
— Граница?
— Густав Карлович, вы понимаете, пришло время собирать камни.
— Что вы имеете в виду?
— Финляндии придется вернуться домой. Так-то нам без разницы. Тольку от ваших болот немного. Но вы выступаете очень активно сторонниками наших врагов. Мы просто не можем себе позволить нахождение столь проблемного соседа у своих берегов. Англичане с французами, пытаясь нас шантажировать по итогам польской кампании, угрожали высадить десант в Финляндии.
— Я об этом ничего не знаю.
— Понятное дело. Не с вами же они об этом станут договариваться, втягивая Финляндию в войну с нами. В первый раз мне удалось донести до них мысль о всей пагубности такой затеи. Но вряд ли они от нее отказались. Понимаете, к чему я клоню?
— Да, — нахмурился Маннергейм.
— Прошу донести до людей, принимающих решения в Финляндии, что у нее сейчас есть ровно два пути. Первый — войти как конфедеративный субъект в Союз. Добровольно. Сохраняя в целом свой суверенитет, язык и прочее. Второй — войти как несколько областей в РСФСР. Насильно. Не сохраняя ничего. И я вам про геноцид не просто так рассказывал. Никто не забыт, ничто не забыто. В том числе и резня русских в Финляндии только потому, что они русские.
— Вы полагаете, что мы не окажем сопротивления?
— Я буду считать себя лично оскорбленным, если вы его не окажете. Я что, зря готовлюсь?
— Так вот зачем все это… мониторы… десантные катера… морская пехота… воздушные десантники…
— Вы что, грешным делом считали меня идиотом, который примется штурмовать Карельский перешеек? — усмехнулся Фрунзе. — Я бывал в тех местах. Там можно сложить несколько дивизий быстрее чем высморкаться. Особенно если воевать с людьми, хорошо знающими те места.
— Ну… — уклончиво произнес Маннергейм, выдавая именно эти ожидания.
— Мда. Значит считали. Недооценка противника является одним из первейших смертных грехов Густав Карлович.
— Сколько времени у нас есть?
— Я такой же благоразумный человек, как и вы. И понимаю, с каким контингентом вам приходится работать. Поэтому конкретных сроков не стану называть. Мне очень хочется, чтобы трезвомыслие оказалось для финского народа важнее сису[2].
— Излишний оптимизм в этом вопросе не уместен.