Пара, в которой трое
Шрифт:
Игорь. К Наташе и Андрею как к тренерам относятся на Западе очень прилично, как-то не по-иностранному, не по-французски, а по-русски. Недавно пришли слезные факсы от брата и сестры Питон: «Помогите. Что-нибудь сделайте. Нет тренера. Мы хотим кататься. Помогите». К нам обращаются как к палочкам-выручалочкам.
Мой последний тренерский опыт проходил в содружестве с Тамарой Николаевной Москвиной. Она пригласила меня к сезону 2001 года поставить произвольную программу для чемпионов мира Антона Сихарулидзе и Елены Бережной. Наверное, Тамара Николаевна вспомнила обо мне потому, что для новой программы они выбрали музыку «Чаплина» и решили, что эта тема настолько мне близка, что лучшего постановщика им не найти. Действительно чаплинская история для меня уже родная.
Единственная сложность, которую я испытал в работе с ребятами, – это то, что я впервые занимался со спортивной парой…
Если у вас возник вопрос, когда мы все успеваем, на него есть банальный ответ: в свободное от основной работы время. Мы, например, давно уже не ездим отдыхать. К тому же я не занимаюсь с Бережной и Сихарулидзе каждый день. Приехал, поставил программу, отъехал, потом вернулся чистить постановку. Там есть свой постоянный балетмейстер.
Когда я летел в Америку, я знал, что меня ожидает Тамара Москвина, прагматик стопроцентный. Она мне сразу сказала: «Игорь, извини, но ты должен понять, что у нас хореография уходит на второй план, у нас спортивное мастерство на первом. Ты понимаешь?» Я: «Понимаю». Когда я летел туда вторично, то обреченно думал: «Все, что изобрел, все выбросили из номера». Мы с Наташей пришли на каток, они нам прокатали всю программу, и тут выяснилось, что все мои элементы оставлены. Для хореографа, для постановщика это лучшая награда. Тамара довольна нашим сотрудничеством, так как, по ее словам, Лена и Антон впервые почувствовали себя творцами на льду. Поэтому от них поступило предложение поставить короткую программу к олимпийскому сезону.
И было еще свидание с Игорем Борисовичем… Он нам котлеты сделал. Но встретил радостно-сухо. Он счастлив, я же вижу, уже не как раньше, не может внутри чувства скрывать, все-таки немолодой человек. Жутко рад, но ему при этом нужно сохранять облик строгого мэтра. Но я-то вижу, как под очками блестят глаза.
Наташа. Мы стоим в гостиной, что-то обсуждаем, он входит, краем уха, видимо, все слышит и, когда Тамара нам что-то возражает, говорит: «Ты, Тамара, слушай их, слушай».
Но главное – он котлеты сделал специально к нашему приходу, сам вертел мясо через мясорубку. Он с нами даже пошел в ресторан, Тамара его вытащила. Игорь Борисович жуть как не любит ресторанов, но с нами там отсидел с удовольствием, хотя все время делал вид, что очень занят и что очень строг. На самом деле он невероятно добрый человек. Я же его совсем прежде не знала. Когда мы с моим будущим мужем начали встречаться, Игорь как раз перешел к Юре. Мы сидели вместе, я наблюдала за ними и вдруг выяснила для себя, что они очень похожи: Игорь и Игорь Борисович. Своей ранимостью, своей закрытостью…
Простите нас за то, что было,
За то, что нам еще взбредет,
За то, что молодость бродила
Чуть набекрень, чуть поперек.
Сейчас неважны объясненья,
Сегодня непристоен блеф.
В семидесятый день рожденья
Вы для меня все тот же Шеф!
Не слыша Вас, представить я готов,
Как Вы оцените те мысли, что родились.
Скрыв добрый взгляд за строгостью очков,
Вы говорите мне: иди, твори из снов,
Которые другим еще не снились!
Я – комментатор
Наташа. За последние несколько лет я приобрела еще одну профессию. Нельзя сказать, что я ее серьезно освоила, но, во всяком случае, попробовала себя в другом деле. Лет пять назад Георгий Георгиевич Саркисянц пригласил меня помочь ему комментировать в прямом эфире чемпионат Европы или мира, я сейчас точно не помню. Я согласилась и приехала к нему в Останкино. Саркисянц тогда работал на «Космос-ТВ», а они транслировали с турнира чуть ли не все подряд, и ему, естественно, приходилось нелегко, особенно когда
Во всяком случае, мне приятно, что иногда кто-то из друзей говорит: «Ой! А я сегодня слушал твой комментарий». Для меня наушники и микрофон не только забава. Я многое поняла благодаря этой работе.
Меня нередко спрашивают: «Вы не жалеете о том, что так много времени отдано спорту?» Нет, я абсолютно ни о чем не жалею. Единственно, о чем грущу, что должна была находить время заниматься чем-то еще помимо фигурного катания, попытаться попробовать себя в чем-то другом. Годы все же уходят. Но это сейчас так говорить легко. Скорее всего, я бы не смогла отвлекаться на что-то еще.
Спортсмены часто обижаются на комментаторов, считают, что те к ним несправедливы. И на самом деле большинство наших комментаторов ведут себя при трансляции отвратительно. Объективно ли я комментирую? Я знаю только одно, что когда люди выходят на лед большого международного соревнования, нельзя забывать, что за этим стоит огромный труд, причем не только спортсменов, целой команды, которая с ними работает. Нельзя, например, как позволяет себе один из ведущих комментаторов фигурного катания, сказать: «Ой, как он облажался!» Нельзя. Есть миллион причин, почему человек мог сорвать элемент. Можно их поискать и представить ошибку уважительно, а не оскорбительно. Телевидение, на мой взгляд, должно развивать и развлекать человека, при этом стараться давать положительные эмоции. Если мы все время будем нагнетать с экрана чернуху, кому будет нужно это фигурное катание? Тем более все, что касается российских фигуристов, почему-то у наших комментаторов вызывает только такую оценку при ошибке: «Как же это ужасно», а иностранец промахнется: «Ну бывает». Я сколько слышала американских комментаторов, у них все, что касается своих, вызывает однозначную реакцию: все чудесно, все красиво. Существуют и некие полутона для объяснения поражения спортсменов-соотечественников. Они его умеют подать как временную неудачу, а не трагедию или позор. И я в том же плане стараюсь работать, даже иногда не слушая Георгия Георгиевича. В каких-то вещах я следую его мнению, а в каких-то высказываю свое. Еще раз повторю, что за каждым выступлением, которое мы смотрим, стоит огромный труд, и нельзя его легко и просто одним словом перечеркнуть. Как же мне, например, после чемпионата мира 2000 года было отвратительно слушать обсуждение, честно ли выиграли спортивные танцы Анисина с Пейзера. Выиграли. Все. Они первые. Значит, они выступили прекрасно. А если бы лучше других не катались, то и не выиграли бы, для меня это однозначно. Только так должен комментатор представлять победителей. Вероятно, я оказалась одним из немногих комментаторов, которые так и говорили, потому что Марина Анисина через друзей передала мне спасибо. Спортсмены, даже если сами не слышали комментария, он до них все равно доходит, да и они сами интересуются мнением комментатора на родине, если они живут в других странах.
А еще приятно, когда мою фамилию пишут в титрах передачи. Я сама смотрю и удивляюсь – неужели я комментатор?
P.S.
Игорь. На перекрестке я торможу и пропускаю прохожего – и неважно, хромой он или нет. Пропускаю бабушку, ребенка, женщину с сумкой. А позади уже гудит нервный водитель. Наконец из третьей или четвертой машины выскакивает водитель и кричит мне: «Этак так сяк, мать твою, проезжай скорее!»
Мы так привыкли. И хамство – не абстрактное понятие, а образ жизни или, вернее, способ выживания. И вот яростно, за несколько метров до пересечения путей, ослепляем встречного дальним светом фар, обгоняем «чайника» и резко тормозим перед ним, сигналим, материмся. А потом тут же лебезим и пресмыкаемся перед автоинспектором. Видимо, долго хлебать нам свои щи…
Трудно, мучительно трудно. И все же что-то сдвинулось в этой застойной жизни, пошло по новому руслу. Вечером я сажусь за стол и просматриваю свои записи о репетициях, о планах и будущих постановках нашего театра. И думаю: «Черт возьми, ты, Игорь, получил наконец возможность выбирать то, что тебе по душе. Ты отказываешься от того, что тебе принципиально не нужно. Ты творишь! Значит, ты живешь по-настоящему. А это уже не так мало!»
Наташа и Игорь. Любая книга требует финала. Но у нас его нет. Какой может быть финал, когда действие в самом разгаре? Мы же не подводим итог нашей жизни. Работая над рукописью, мы поняли, что книга – как ремонт: закончить невозможно, только остановить… И поэтому не прощаемся.