Парад теней
Шрифт:
Сырцов осторожно улыбнулся. Мистическим образом он был в курсе всех ее душевных движений. Вместе с ней испытал он прилив мгновенного счастья, тяжелое неудобство от неуместной открытости, вместе с ней попытался взять всю тяжесть окончательных решений на себя.
Он слегка потянулся через журнальный столик и положил свою здоровенную ладонь на ее маленькое плечо. Она, порывисто склонив голову, прижалась щекой к уверенной этой ладони. Щека была нежной и упруго мягкой. Для него. Ладонь была теплой и уверенно твердой. Для нее. Прикрыла глаза, потерлась щекой
— Я хочу, чтобы ты была счастливой всегда, — сказал он.
Она раскрыла глаза и ударила его голубым светом.
— Свет в окошке, — сказал он про неописуемые глаза. А потом и про нее, про Дарью. — Ты для меня — свет в окошке.
Она старалась — слишком было бы хорошо — не поверить ему:
— Если ты просто хочешь меня успокоить или просто сделать мне приятное, то не говори таких слов, пожалуйста. — Она вроде бы давала ему возможность пойти на попятный, но на самом деле втайне от самой себя тихонько приручала.
Он сейчас обо всем догадывался. И сказал то, что она хотела услышать:
— Другого я не могу сказать. — И повторил: — Ты для меня — свет в окошке.
Она обеими руками сняла его ладонь со своего плеча, осторожно перевернула ее и, рассматривая на ней плетенье линий, спросила:
— Где тут у тебя линия любви?
Он высвободил руку (Дарья обиженно вскинула на него глаза), положил ладонь себе на сердце и признался:
— Здесь.
— Там нет линий.
— Там нет линий, — согласился он. — Там — любовь.
— Я заставила тебя это сказать! — торжествующе не согласилась она, а он покорно согласился:
— Ты заставила меня это сказать. Потому что ты для меня- свет в окошке.
Она счастливо рассмеялась и спросила:
— Который час, Георгий? — Ее изящные часики были на открытом запястье, но она хотела, чтобы он определил время.
— Без десяти одиннадцать, — ответил он, не взглянув на свои наручные.
— Откуда знаешь? — удивилась она.
— Будильник за твоей головой на комоде.
На нее напал смех. Она смеялась и смеялась. До слез. Утерев слезы, она высморкалась в платочек и сказала:
— Я остаюсь у тебя. Ты хочешь этого, Георгий?
— Да, — односложно ответил он. Ей показалось этого недостаточно, и она сурово глянула на него. Он быстро произнес полный ответ: — Да, я хочу этого.
— Пусть все будет покойно и привычно, — решила она. — Как у мужа с женой. Не будем торопиться. Для начала надо убрать со стола, вымыть посуду, постелить постель…
Говоря это, она поднялась и, не откладывая дела в долгий ящик, приступила к осуществлению первого пункта только что намеченного плана: ставила на поднос чашки, тарелки, рюмки, бутылки…
— Мы и не выпили по-настоящему! — горестно удивился он.
— А по-настоящему и не надо, — весело заявила она и, прихватив поднос, отправилась на кухню мыть посуду.
Ему оставалось выполнить последний пункт ее простого, как все гениальное, плана. Он стелил постель и ждал ее.
Где она раздобыла эту давно забытую им футболку с надписью во всю грудь: "Лав ми" (в английской транскрипции,
— Не спеши, — попросила она, нежным толчком отодвинулась от него, прошла к дверям и выключила свет.
За окном светилось здание мэрии, и он — во сне ли, наяву — спокойно наблюдал, как ее силуэт на фоне окна, освобождаясь от бесформенной футболки, обретал идеальную стройность. Силуэт двинулся, и Дарья попросила девчоночьим голосом:
— Подвинься, пожалуйста.
Он подвинулся. Находившееся на малом расстояние ее тело излучало ощутимое тепло. Даша глубоко и почти неслышно дышала. От ее дыхания его ключице стало горячо. Он положил ладонь на ее прохладную талию. Она подвинулась к нему, твердыми сосками щекотно касаясь его вдруг судорожно подобравшегося живота, и еще раз попросила:
— Не спеши.
Он не слышал. Он осязал угол плеча, мягкую упругость груди, ощутимую неровность податливых ребер, округлый холм бедра, твердую косточку у колена…
Она не спешила. Она, чтобы ему было возможно изучить ее всю, легла на спину и закрыла глаза. Она ничего не хотела видеть, только чувствовать его осторожную ласковую ладонь у себя на груди, на животе, на лобке. Томно стало внутри, в низу живота, сладостно заныла поясница… Она снова повернулась на бок и ощутила его готовность. Шепча непонятное, губами добралась до его рта, языком нашла его язык… Задохнулась и вернулась к прежнему положению — на спину.
Он склонился над ней, стараясь увидеть ее всю.
— Только не спеши, — попросила она и раздвинула ноги. Она ждала, а он по ее просьбе не спешил… Дождалась…
В два семнадцать (только что глянул на часы) Константин страстно и судорожно зевнул. Еле смог не лязгнуть челюстями. Тыльной стороной ладони потер глаза и вдруг увидел увеличивающуюся тень, с последней ступеньки служебной лестницы переходившую на пол коридора. Метрах в двадцати от его аптечного закутка. Рухнула в живот диафрагма, и Константин понял, что ему очень страшно. Пистолет, у него был пистолет, который он выпросил у Сырцова. Где он? Ларцев забыл, куда его сунул. Он в растерянности тихо встал и почувствовал, что пистолет оттягивает брючный карман.
Тень удлинилась и похудела, наверное, некто прижался к краю лестничной стены. Плохо прижался, потому что Константин увидел кожаный рукав.
— Стой, — сдавленно прохрипел он. Ларцеву стало стыдно своего страха, и он прокричал: — Стой!
Рука исчезла. Тогда Константин, поборов себя, вырвал из кармана пистолет. Исчезла и тень. Остался лишь еле слышимый глухой топот по ковровой лестнице.
— Стой! — уже почти восторженно завопил Константин и бросился вслед убегавшим шагам. «Кожа» обгоняла его на полтора этажа. Уйдет, сейчас уйдет. Сам не ожидая такого от себя, Константин остановился на мгновение и выстрелил.