Парадный этаж
Шрифт:
Последнюю фразу Бернар произнес несколько вкрадчивым голосом, словно сознавал, что затрагивает здесь некую догму религиозной морали или даже догмат веры.
Наступило довольно продолжительное молчание, которое было прервано мужем Франсины.
— Но в конце концов, — бойко сказал он, — все это решено без нас: а ведь можно было посоветоваться и с нами!
— Оставь, — каким-то тягучим, немного вульгарным голосом проговорила Франсина. — Ты же прекрасно видишь, они обстряпали дельце между собой, чтобы полностью отстранить нас от завода, лишить нас всяких прав на него… Но это еще не конец, я не собираюсь отступаться…
— Ты не одобряешь моего намерения приобщить к управлению предприятием наших служащих? —
— Перестань издеваться надо мной! — закричала Франсина. — Если и есть какое-то противоречие между тем, что я говорю здесь, и тем, что говорю в других местах, мне на это наплевать! Не тебе меня судить, и никому другому! Я хочу сохранить то, чем владею, и получить то, что мне причитается.
— После моей смерти вы…
— Если нужно ждать твоей смерти, то, возможно, придется ждать долго. Слишком долго для меня. А я желаю распоряжаться своим состоянием сейчас.
Она выкрикнула эти слова пронзительным голосом, предвещавшим истерику. Мать и муж умоляли ее успокоиться. Потом Гаэтан повернулся к Бернару.
— Мне хотелось бы знать, — сказал он, — на какие средства профсоюзный комитет предприятия сможет приобрести акции? Где рабочие нашли несколько миллионов новых франков, которые им нужно выложить?
— А им и не надо было их находить, — кротко сказал Бернар. — Естественно, я не требовал от них уплатить наличными. Я потребовал пожизненную ренту.
Оправившись от потрясения, Гаэтан сказал весьма едким тоном:
— От всей души желаю Пьеру и Луи счастья! Не знаю, сознаете ли вы, какое будущее уготовили им… Впрочем, и мне тоже. Если вы хотели этим досадить мне, что ж, удар, пожалуй, достиг цели.
— Чтобы досадить тебе? — вмешалась Франсина. — Да ему плевать на тебя! Он сделал это, чтобы унизить меня и Арно. Он нас ненавидит.
— Ты придаешь себе слишком большое значение, — все тем же спокойным голосом проговорил Бернар. — Мои чувства к вам намного слабее… И наша сегодняшняя встреча — неприятная обязанность, от выполнения которой я охотно отказался бы. Отвечу на вашу реплику, Гаэтан: я убежден, что единственное средство спасти завод и сохранить долю моих племянников — это именно участие в управлении предприятием наших рабочих. Можете не сомневаться, дела Пьера и Луи я принимаю близко к сердцу… Что же касается того, что может произойти в более или менее обозримом будущем, то этого нельзя избежать, — во всяком случае, избежать, поддерживая нынешний статус-кво. Вот так. Пожалуй, я сказал все, что хотел. Да, еще одно: возможно, Гаэтан, ваша должность будет упразднена. Она всегда была какая-то непонятная и, как нам показалось, в свете тех мер экономии, которые необходимо принять, может быть ликвидирована. Конечно, вы получите от завода выходное пособие, а потом вам придется искать работу в другом месте… Такой же совет мне хотелось бы дать и Арно. До сих пор он жил на общие доходы с предприятия. Боюсь, отныне это будет невозможно. Комнаты, которые вы занимаете в доме, можете сохранить за собой. Но чтобы заработать себе на хлеб насущный, вам придется рассчитывать только на себя. Возможно, вы даже будете вынуждены отказаться от услуг мисс Хопкинс… Я знаю, Монель, вы целиком поглощены своей миссионерской деятельностью. И все же, я уверен, вы сумеете так распределить свое время, чтобы уделять больше внимания детям…
В этот момент Франсина вскочила, и все сидящие в гостиной вскочили тоже, словно они испугались, что сейчас она бросит гранату или бутылку с зажигательной смесью.
— Вы только послушайте его! — крикнула она. — Он нас увольняет! Он нам диктует наши обязанности!.. Это уже слишком!
— Франсина, прошу тебя… — пробормотала Сесиль.
— А ты, ты сам занимался своими детьми? — не унималась Франсина, с вызовом глядя на отца. —
Этот взрыв привел присутствующих в некоторое смятение. Бернар едва сдержал улыбку: ему вдруг вспомнилась популярная в начале века песенка о бедной девушке, которую отец бросил, вместо того чтобы «пригреть у себя под крылышком»… Франсина со своим станом валькирии в роли ласточки из предместья, это довольно смешно… Он готов был сказать ей об этом и еще добавить, что она, пожалуй, слишком увлекается модой «ретро», но подавил в себе желание съязвить, это было бы не ко времени.
— Послушай, — добродушно сказал он, — будем честными: я думаю, для вас это не было таким уж большим несчастьем. Ты сама сказала мне, что без меня вы превосходно обходились. Мне кажется, мой отъезд — один из самых лучших дней вашей жизни… А ты упрекаешь меня в этом, словно в преступлении!.. Ладно, — заключил он, вставая, — я оставлю эти досье здесь, можете ознакомиться с ними. Сесиль, надеюсь, нет надобности говорить тебе, что в отношении тебя ничто не изменилось: ты по-прежнему будешь получать свой пенсион… А сейчас я ненадолго выйду, мне хочется немного подышать свежим воздухом.
Пять пар глаз проводили его до двери.
Бернар спустился на первый этаж и через застекленные задние двери вышел в сад. Он углубился в аллею. Был конец дня. Последние лучи солнца еще золотили осеннюю листву. Бернар вдруг почувствовал бесконечную усталость. Эта полудраматическая, полубурлескная сцена его вымотала. Кроме того, он был недоволен собой: он считал, что ему следовало держаться с большим высокомерием, с большим достоинством, не позволять себе зубоскальства… Вся эта кичливая жесткость никому не нужна… Он обогнул купу деревьев и увидел на каменной скамье мисс Хопкинс, воплощение одиночества и грусти. При его появлении она вздрогнула. Он поздоровался и спросил, не разрешит ли она ему сесть рядом. Да, конечно, она разрешает. Он сел. Помолчав немного, он сказал своей соседке суровым тоном, который можно было принять за подтрунивание:
— Я сейчас объявил им, что вы должны их покинуть, что я вас уволил. Но я умолчал, что немедленно снова найму вас, коль скоро вы выразите на то желание. Вы будете моей экономкой или секретаршей, в общем, кем пожелаете.
— Вы меня уволили? — переспросила она, не понимая, шутит он или нет.
— Да, но до Пасхи вы можете остаться. После Пасхи вам придется покинуть их, потому что у них не станет больше средств платить вам. Им придется серьезно экономить. А вам мы найдем место в другой семье в городе, это нетрудно. Или же, я повторяю, вы можете остаться у меня. — И так как она не ответила и вид у нее был немного опечаленный, он забеспокоился и с живостью спросил: — Вам жаль расставаться с ними?
Она несколько раз по-детски кивнула головой.
— Вы будете сожалеть о детях, я надеюсь? — спросил Бернар. — Ведь не о взрослых же!
— Нет, и о них тоже.
Она смотрела прямо перед собой. Озадаченный Бернар изучал ее профиль.
— Полно! — с пафосом воскликнул он. — Такая чувствительная и естественная молодая женщина, как вы, и к тому же не глупая, не может так уж дорожить этими паяцами!
Она подскочила, повернула к нему возмущенное лицо:
— Как вы осмеливаетесь называть ваших жену и детей паяцами? Это ужасно!
— Может, и ужасно. Но ужасно потому, что это правда, а совсем не потому, что я их так называю.
— Это не правда!.. Они очень милые.
— Славная моя Маргарет, я охотно соглашаюсь, что они были довольно милы с вами, хотя с этим можно было бы и поспорить. Если бы у вас был более опытный слух, вы бы услыхали за их любезностью привычную властность и снисходительность… Ну ладно, предположим, они и впрямь милые. Но не говорите мне, что вы верите в их искренность.