Параллели
Шрифт:
Монс ухмыльнулся, подумав, что таким, как Вики, он давно потерял счет. И что сейчас он допьет коктейль и поедет в уютную норку этой крыски. И утвердит очередную маленькую победу над телом, знавшим не меньше мужчин, чем он, Монс Хольмберг, женщин. Грязная девица, но и он не чище, так что грязь к грязи – просто чтобы унять терзающее тело возбуждение. И заткнуть хоть на несколько часов болезненную дыру в душе, которую упорно отказывается штопать время.
Коктейль действительно оказался замечательным. И музыка, гремевшая на танцполе, показалась просто фантастической. И как это он раньше не замечал особой прелести электронных ритмов?
– Диджей сегодня явно в ударе, – промурлыкал Монс, обнимая пеструю девицу. Уезжать прямо сейчас уже не хотелось. Хотелось купаться в гремящем рваном ритме, и мир вокруг становился
– Пойдем, потанцуем, мачо.
Радужная фея легко соскользнула с его ног, увлекая мужчину в гущу танцующей толпы. Музыка обрушилась на него, словно безудержная волна цунами, готовая сокрушить все вокруг. И перед глазами действительно вспыхнула тысяча радуг.
– Черт, как же хорошо, – выдохнул Монс. Радужный мир раскрыл перед ним свои объятия, и в них так и тянуло окунуться. Какой же он невероятный, этот мир, как много в нем любви! И эта пестрая крыска рядом – какая же она очаровательная! Хольмберг прижал к себе хрупкое тело в ослепительно ярком платье, переливавшемся всеми оттенками кислоты. – Так вот ты какая, тысяча радуг, – простонал Монс, находя мягкие губы девушки и сливаясь с ними в долгом, жадном поцелуе. О победе над телом крыски он больше не мечтал, ему хотелось лишь целовать и целовать ее, купаясь в неисчерпаемой нежности и любви всего мира, в гармонии фантастической музыки и радужных огнях танцпола.
– Тео… Это ты?
– Я, Монс. Спи.
Тео подошел к кровати, поправил сбившуюся подушку и вытер покрытый липкой испариной лоб друга.
– Почему я дома, Тео?
– А где ты должен быть по-твоему?
– В клубе… Я только что был в клубе. Где радуга?
– Какая радуга?
– Девушка… в платье, как радуга… и волосы, такие розовые… – мужчина поморщился: голову сжало, словно тисками, и мир вокруг поплыл.
– Монс, ты бы завязывал с девицами. Это она тебя подбила колесами закинуться?
– Какими колесами?
– Врач сказал, что у тебя отравление амфетамином. Экстази. Вспоминай, кто тебе его дал.
– Я только пиво пил. Правда, много… Черт, как же голова болит.
– Ладно, спи. Потом разберемся.
Монс послушно закрыл глаза и свернулся под одеялом, но сон не шел. Знобило, тело казалось чужим и отвратительно липким, и голову то стискивали жгучие приступы боли, то заполняли беспорядочно бьющиеся, как мотыльки в спичечном коробке, мысли. Клуб… Фея с розовыми волосами… Радуга… Тысячи радуг… Так вот о чем она говорила! Значит, коктейль был с сюрпризом.
Но расцвеченный радужными огнями танцпол был последним, что помнил Хольмберг. Дальше – вообще ничего, темный провал, который внезапно стал сероватым полумраком у него дома. Воспоминания словно обрубили.
– Тео, а ты как здесь оказался?
– Ты сам позвонил мне. Но был уже дома. Правда, видок у тебя был не фонтан, пришлось даже врача вызвать.
– Ясно, – пробормотал Монс и наконец провалился в сон.
Тео тоже задремал в кресле с книгой в руке. Он примчался сразу же, едва Хольмберг заплетающимся языком произнес его имя в трубку. Скорая, которую Тео вызвал, пожалуй и не была нужна, но уж очень испугал его внешний вид друга. Врач, взглянув на расширенные зрачки Монса, начал искать на его руках следы инъекций, не нашел их и долго расспрашивал Тео о том, что именно и как давно его друг употребляет. Поверил ли он в то, что такого никогда не было раньше – сложно сказать, оставалось лишь молиться, чтобы принципы врачебной этики оказались сильнее соблазна выплеснуть в прессу историю с душком. Не хватало еще дополнить имидж выпивохи и бабника историями об экспериментах с экстази. Хольмбергам Тео звонить не стал, не тот случай. Надо будет – Монс сам расскажет отцу, а Беллатрикс вообще лучше не знать, чем отравился ее сын.
Через два дня, окончательно придя в себя, Хольмберг узнал, что у него пропал бумажник и золотой браслет – подарок Каро на их первое Рождество, с которым он никогда не расставался. То ли сам потерял, невесть как добираясь до дома, то ли фея из клуба не просто так предлагала ему полюбоваться радугой. Наверное, нужно было заявить в полицию, но у Монса все скручивало внутри при воспоминании о том вечере, поэтому он предпочел постараться все забыть.
После этого
Впрочем, Монса Эрика устраивала, он писал ей песни и был даже рад оказаться в центре внимания и на обложках глянцевых журналов. А девушка вообще цвела от счастья. О ней говорили, о ней писали, ей завидовали. Она встречается с самим Монсом Хольмбергом, она сумела приручить его и остепенить, она настоящая королева! А потом такая жизнь стала утомлять мужчину. Надоели постоянные фотографии, статьи, обязательное появление на всех светских тусовках, красные дорожки, протокольные улыбки, формальные объятия, вся эта тошнотворная мишура, которой оформлена игра на публику… Как создатель инструментальной музыки, Монс практически не имел отношения к шоу-бизнесу, и, плотно соприкоснувшись с ним, почувствовал, как эта трясина моментально начала его затягивать. Тем не менее, с Эрикой он все-таки провстречался примерно год с небольшим. А потом они стали ссориться все чаще – Эрика была убеждена, что Хольмберг может и должен заниматься ее продвижением, причем любыми способами. Она требовала включать ее вокал в саундтреки фильмов, к которым Монс писал музыку, настаивала на том, чтобы он познакомил ее с известными продюсерами, добивалась места вокалистки «Moonlight river». И вообще, они же уже целый год вместе, пора организовать помолвку (эксклюзивные фотографии будут проданы журналу Hello, не меньше) и готовиться к свадьбе – как минимум в Боргхольмском замке.
Монс не отвечал вообще или находил какие-то отговорки, в глубине души все чаще испытывая желание бежать от этой пиявки с внешностью милой куколки и силиконом во всех выступающих частях тела на край света. Он прекрасно понимал, что продвижение подруги важно, но всему есть предел, и если ее песни не вписываются в музыкальную канву очередного фильма – им там нечего делать. А «Moonlight river» и гламурная Эрика были в принципе двумя взаимоисключающими понятиями.
В результате однажды, после очередного полуторачасового скандала, Эрика заявила Монсу, что уходит от него к другому мужчине. Она, вероятно, ожидала, что Хольмберг будет умолять ее остаться, но он только хмыкнул и, равнодушно пожав плечами, ответил: «Как хочешь». Поперхнувшись очередной, полной унизительных эпитетов в адрес Монса, фразой, Эрика собрала свои вещи и тихо исчезла. Впрочем, тишина оказалась обманчивой: шум в прессе девица все-таки устроила, дав несколько более чем откровенных интервью, щедро сдобренных выдуманными подробностями. Каждая желтая газетенка сочла своим долгом в подробностях рассказать о расставании «юной, талантливой и перспективной» певицы и «порочного» композитора, «привыкшего менять женщин, словно перчатки». Постельные подвиги Монса снова подробно смаковали в прессе, но ему было все равно: он не дал ни одного комментария по поводу их с Эрикой разрыва. Впрочем, и написанных им песен она не получила, все права принадлежали ему, и как девушка ни старалась, она ничего не добилась. Не помог даже ее новый бойфренд, крупный медиамагнат, за которого Эрика буквально через пару месяцев после ухода от Монса засобиралась замуж. Он как-то звонил Хольмбергу, предлагал немалую сумму за покупку песен, написанных для Эрики, но мужчина ответил, что его музыка не продается. Ни при каких условиях.
Вскоре эта история сошла на нет. К Монсу больше не лезли, предпочитая обсуждать другие сплетни, а он все время проводил за работой. Или в спортзале, бассейне, зимой катаясь на лыжах, а в теплое время года на велосипеде, часами накручивая километры по ближним и дальним окрестностям Стокгольма. Жизнь вошла в определенное русло, и Монсу не хотелось каких-то перемен в ней. Ему вообще ничего не хотелось, он просто жил и работал, и его все устраивало.
VII
В начале марта на электронную почту Монса пришло письмо.