Параллельный вираж. Следствие ведёт Рязанцева
Шрифт:
— Пойдём, покормлю тебя. — Ванда перекинула кацавейку через плечо и направилась к кафе, но собака с места не двинулась. Повернув голову в сторону гор, Азуль продолжала скулить.
— Не хочешь? — Ванда остановилась. — Ладно, сейчас руки вымою и сходим с тобой на озёра.
Дорогу, по которой они шли, она знала хорошо. Когда-то… Когда Ванда была молодой и красивой, этот путь она почти пробегала. Нет, она не занималась спортом, просто боролась со склонностью к полноте. Пробежка постепенно переходила в прогулку, но до озёр она доходила всегда, летом купалась, весной и осенью умывалась озёрной водой, зимой откалывала кусочки льда, грела их
С годами подниматься в горы стало тяжелее, но раз в месяц, а то и два, Ванда отправлялась в горы, по пути убирала мусор, собирала валежник. Вот и сейчас устало плелась, собирая в чёрный мусорный пакет пустые пластиковые бутылки, синтетические салфетки и другие средства гигиены. Собака бежала впереди, останавливаясь каждый раз, когда останавливалась Ванда, и терпеливо ждала, поторапливая лишь тихим поскуливанием.
Пока дошли до первого озера, мешок был уже полон. Ванда связала концы в узел и притулила пакет к огромному камню.
— Отдохнём, — достала из кармана чистый пакет, расстелила на камне, села.
Азуль отдыхать не хотела, она подбегала к Ванде, клала голову ей на колени, тут же бросалась в сторону, лаяла, кружилась, подняв пасть, выла на солнце, снова бросалась к камню, хватала зубами юбку, тянула.
— Отстань, говорю, — ругалась Ванда, выдирая подол из зубов собаки.
Вдруг Азуль замерла и зарычала.
— Чего ты, чего? — нахмурилась Ванда, чувствуя, как по спине побежали мурашки. Собака смотрела куда-то мимо неё. Она что-то видела там, за её спиной, видела или чувствовала. На какой-то момент Ванду парализовал страх. Превозмогая оцепенение, она повернула голову… За камнем между вывороченных из земли корней старого ясеня она увидела чёрную брезентовую сумку. Первая волна страха схлынула, но душа сжалась от нехорошего предчувствия.
Ванда поднялась и подошла к дереву. Это была не сумка, это был рюкзак, небольшой рюкзачок с прикрепленной к лямке кольцом розовой плюшевой птичкой.
Глава третья
— Грёбаный мороз, сука, сдохни, сдохни, сдохни. — Волков хлопнул дверью старого «Мерседеса», поёжился и направился в сторону Следственного комитета. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
— Кого это ты, Игорь, ненавидишь? Да ещё с утра пораньше? — Орешкин распахнул тяжёлую деревянную дверь и вошёл. Волков последовал за ним. Перешагнув порог, долговязый судмедэксперт затопал на месте тощими ногами, сбрасывая с ботинок налипшие пласты снега и продолжая громко ругаться.
— Мороз грёбаный, зима эта… Ненавижу, пля!
На шум хлопнувшей двери и громких голосов за стеклянной перегородкой дежурного как по команде подняли головы оперативники Котов и Ревин.
— Ну-ну, ты же на машине, у тебя что, печка сломалась? — Орешкин стряхнул с плеч холмики тающего снега и приветственно кивнул оперативникам.
— Не сломалась, но пока прогрелась, задубел. Да ещё стёкла чистить пришлось, щётка треснула. Ненавижу.
— Так ты бы не давил на неё со всей дури. — Котов вернул дежурному ориентировку и вышел навстречу начальнику. Протянул руку: — Здравия желаю, Владимир Михайлович.
— Не умничай, Котов, береги мозги. У тебя их немного, а преступников, наоборот, до фига, — Волков стянул с головы вязаную шапочку, стряхнул налипшие снежинки и сунул в карман
— Ну буде вам, чего завелись? — прервал перепалку Орешкин, пожимая руку Котову. — Ну ты-то чего, Виктор?
— Это у них вместо утренней гимнастики, Владимир Михайлович. — Олег Ревин толкнул вертушку и вышел вслед за напарником. — Приветствую, — улыбнулся, пожимая начальнику руку.
— Они бы работали так ладно, как ругаются. — Орешкин с сочувствием посмотрел на красный нос Волкова и кивнул в сторону автомата. — Иди хоть кофе горячий выпей, а то заболеешь ещё. Я бы и сам выпил, да нельзя, сердце, давление…
— Не заболеет, он закалённый, у него в морге тепло не бывает. Там вечная мерзлота. — Котов прошёл к кофейному автомату, вставил купюру в отверстие и нажал на кнопку.
Аппарат ответил лёгким дребезжанием, щелчком и горячей струёй чёрного напитка. Котов открепил стаканчик, источающий терпкий аромат кофе, и поднёс к носу. — Ммм… странно, Волков, что ты зиму не любишь, это же твоя естественная среда обитания.
— Отойди! — недовольно буркнул Волков, подходя к автомату. Продрогший и скукоженный, в мокрой от растаявшего на плечах снега куртке, с посиневшим лицом и застывшей каплей на кончике острого носа судмедэксперт выглядел жалким выпавшим из гнезда птенцом. Впервые Котов почувствовал к своему оппоненту что-то вроде сочувствия и протянул горячий стаканчик.
— На, согрейся, ты нам ещё пригодишься.
— Ага… — недоверчиво покосился на стаканчик Волков. — Что это ты добрый такой?
— Я, Волков, не добрый. Я милосердный. Милосердие — главный принцип христианства. Ты согреешься, а мне там зачтётся. — Котов поднял глаза к потолку.
— Я так и думал, что у тебя корыстные цели. — Ухмыльнулся Волков, но стаканчик взял. — Хочешь на моём горбу в Рай попасть? — Отпил кофе и содрогнулся от удовольствия. Капля сорвалась с носа и булькнула в стакан. — А не выйдет, Котов, не выйдет. Нет там ничего, ни Рая, ни Ада, уж я-то знаю.
— Ну для тебя точно нет. Для вас, атеистов, другое место предусмотрено.
— Эт какое?
— Будешь ты, Волков, болтаться между мирами, как дерьмо в проруби. Вечно. Это в лучшем случае.
— А в худшем? — Оттаивал судмедэксперт.
— А в худшем… Распадёшься на атомы.
— Ой, напугал… — скривился Волков.
— Ну хватит проповеди читать. Вы за работу думаете браться? — Состроил грозную физиономию Орешкин. — У вас что, дел мало? Совсем без Рязанцевой распустились.
— А где Рязанцева? — Волков приподнял кривоватую бровь до уровня удивления.
— Где… где… В отпуск умотала, в горы, — Орешкин двинулся к лестнице. — Учись, как надо зиму переживать.
Глава четвёртая
Зима пришла в Пятигорск лишь в конце декабря снежным барсом на сильных пушистых лапах. Пришла и вальяжно развалилась в предгорьях. Пришла и осталась. Сугробами на газонах, холмиками на крышах, шапками на деревьях.
— Рассказывай!
Лена окинула взглядом акварельную лазурь неба. Здесь, на высоте чёрт знает скольких метров над похожим на спичечный коробок зданием санатория, все её переживания казались мелким глупым вздором. Что за счастье — быть птицей. Птицы не знают, не должны знать боли расставания. Потому они так легко перелетают с одного места на другое, с юга на север, с севера на юг. Как же хорошо! Как хорошо, что она согласилась приехать сюда. Высота — это то, что её вылечит. Горы — это то, что её спасёт.